— Прежде, чем я отвечу, скажи мне, за кого ты нас принимаешь? — потребовал он. Олд Дэт ухватил краснокожего за руку, в которой тот сжимал нож, увлек его в сторону от костра и прошептал, но так, чтобы я тоже услышал: — Вы оба апачи. Индеец отпрянул, вырвал руку и занес ее для удара. — Ты умрешь, лживый койот! Но старый вестмен, вместо того чтобы прикрыться от готового вонзиться в него ножа, взглянул на противника в упор и шепнул: — Ты хочешь убить друга Виннету? Или тебе показать тотем Инда-Нишо? Трудно сказать, что остановило индейца: произнесенные ли слова или уверенный и гордый взгляд старика, но он опустил занесенную для удара руку и еле слышно прошептал: — Молчи. И в следующее мгновение краснокожий отвернулся от нас и возвратился к костру с каменным лицом, словно ничего не произошло. Он понял, что его хитрость разгадана, но не выказал и тени тревоги или недоверия к нам. Может быть, он знал, что знаменитый бледнолицый воин Коша-Певе не способен на предательство? Его сын с таким же невозмутимым видом заткнул за пояс томагавк и сел рядом с ним у огня. Я мысленно восхищался мужеством этих двух воинов, отважившихся пойти на верную смерть, чтобы завести врагов в западню. Мы уже собирались идти устраиваться на ночлег, когда наше внимание привлекла необычная суета среди команчей. Совет подошел к концу — его участники встали и направились к нам, а остальные краснокожие по приказу вождя покинули свои костры и плотным кольцом окружили нас. Белый Бобр вышел на середину круга и торжественно поднял руку, давая знак, что будет говорить. Воцарилась глубокая тишина. Белые наемники заподозрили неладное и тоже с тревогой вскочили, озираясь по сторонам. Только два индейца «топи» остались сидеть у огня, спокойно глядя перед собой, словно все происходящее их совершенно не касалось. Ни единым жестом они не выказали беспокойства. Уильям Олерт тоже не двинулся с места, вперив безумный взгляд в огрызок карандаша, судорожно зажатый в пальцах. — Бледнолицые прибыли к воинам команчей, — медленно и глухо начал вождь, — и заверили их в своей дружбе. Мы приняли их как братьев и выкурили с ними трубку мира. Однако теперь команчи узнали, что бледнолицые — лжецы. Белый Бобр тщательно взвесил все, что говорит в пользу бледнолицых и что говорит против них. Он посоветовался со старейшинами и лучшими воинами и убедился, что команчей обманули. Мы отказываем бледнолицым в дружбе, с этого момента они наши враги. Он умолк, и офицер поспешил вмешаться, чтобы отвести нависшую опасность: — Кто оговорил нас? Те четверо белых и негр, что прибыли сегодня к вечеру, черт бы их побрал?! Команчи знают нас и уже убедились, что мы их друзья. А кто они такие? Кто знает их настоящие имена? Если вы обвиняете меня во лжи, то дайте нам возможность защищаться. Я офицер и вождь моих людей, поэтому я требую допустить меня на совет, решающий нашу судьбу! — Кто разрешил тебе говорить? — прервал его вождь. — Все слушают слова Белого Бобра и молчат, пока он не кончит. Мы уже слышали тебя, когда Коша-Певе беседовал с тобой. Вы — воины Хуареса, мы — друзья Наполеона, поэтому мы с вами враги. Ты спрашиваешь, кто знает настоящие имена этих четверых бледнолицых? Я узнал Коша-Певе за много зим до того, как увидел твое лицо, он честный и мужественный воин. Ты требуешь, чтобы тебя допустили на совет? Но даже Коша-Певе не сидел у костра совета. Воины команчей — мужчины, они умеют отличать мудрость от глупости, и им не нужна хитрость бледнолицых, чтобы решить, как поступить. Я пришел к вам не для того, чтобы слушать тебя, а для того, чтобы сказать вам… — Мы выкурили с вами трубку мира, — взвизгнул офицер, перебивая вождя, — и если вы нападете на нас… — Замолчи, трусливый койот! — воскликнул Белый Бобр. — Твой язык оскорбляет команчей, и если ты не замолчишь, я прикажу вырезать его! Не забывай, что вокруг стоят пять сотен воинов и каждый из них готов отомстить за обиду. Да, мы выкурили с вами трубку мира, однако причиной тому была ваша ложь и хитрость. Но мы не поступим с вами, как вы того заслуживаете, мы чтим волю Великого Духа и уважаем наши обычаи. Дым мира защищает вас. Красная глина, из которой делают трубку, священна, как красный свет солнца и пламя, от которого ее прикуривают. Поэтому, когда снова засияет солнце, наше перемирие кончится. Вы останетесь в лагере до утра, и никто не посмеет вас тронуть, но как только первый луч осветит небо, вам придется уехать туда, откуда вы прибыли. Мы дадим вам время, которое вы, белые, называете пятью минутами, а потом бросимся за вами в погоню. Мы оставляем вам все ваши вещи, но когда воины команчей убьют вас, они станут нашими. Коша-Певе потребовал выдать ему двух бледнолицых, с которыми мы тоже выкурили трубку мира. Они останутся в лагере, и утром он может поступить с ними как ему вздумается — они его пленники. Мы так решили. Я все сказал! Вождь умолк, отвернулся от нас и ушел. — Что он несет? — возмутился Гибсон. — Я пленник этой старой обезьяны? Да я… — Молчите! — вмешался офицер. — Сколько бы вы ни ругались, изменить ничего нельзя. Я хорошо знаю краснокожих. Но за клевету белым негодяям придется ответить, да и команчи попомнят нас. До утра еще далеко, за это время многое может перемениться. Часто помощь приходит оттуда, откуда мы ее не ждем. Успокоенные туманными намеками на неожиданное спасение, белые устроились у огня, но команчи не разбрелись по лагерю, а улеглись прямо на землю вокруг солдат Хуареса, взяв их в многорядное живое кольцо, выскользнуть из которого не могла бы даже мышь. Однако Олд Дэт и я беспрепятственно покинули эту живую тюремную камеру. — Вы уверены, что Гибсон в наших руках? — спросил я вестмена, пригласившего меня осмотреть лагерь. — Ему от нас теперь не уйти… если только не случится что-нибудь непредвиденное. — Значит, надо схватить его немедленно, связать и взять под стражу, — заволновался я при мысли, что негодяй снова ускользнет от меня. — Увы, это невозможно. До рассвета команчи не позволят нам и прикоснуться к нему. А все из-за трубки мира, черт бы ее побрал! Зато потом вы можете зажарить его в сухарях и съесть, целиком или по частям, с ножом и вилкой или без них, им будет совершенно все равно. — Вы сказали: если только не случится ничего непредвиденного. Что вы имели в виду? — Что? Неужели вы не поняли, что те двое апачей привели команчей не к стойбищам с добычей, а в опасную ловушку? — Так вы действительно считаете, что они апачи? — Можете изрубить меня на мелкие куски, если окажется, что я ошибся. Мне сразу показалось подозрительным, что топи пришли с Рио-Кончос. Такого старого волка, как я, не так-то просто обвести вокруг пальца. А когда я увидел их, то не осталось никаких сомнений: топи принадлежат к полу цивилизованным индейцам, у них мягкие, расплывшиеся лица. А вы поглядите на эти острые, резкие черты, и вы поймете, что эти дикари — апачи. А как они вели себя, когда я умышленно вызвал их на грубость, чтобы они проговорились? Да они выдали себя с головой. — А если вы ошибаетесь? — Ну уж нет. Старший из них называл Виннету верховным вождем апачей. Разве индеец топи отозвался бы о злейшем враге с таким уважением? Держу пари, что я прав. — Я начинаю уважать этих людей. Заманить в ловушку пятьсот команчей — на такое способны только отчаянные смельчаки! — Да, апачи готовы сложить головы, лишь бы доказать Виннету свою любовь и преданность. — Вы думаете, это он послал их сюда? — Он, и никто больше. Пораскиньте мозгами: сеньор Атанасио сказал нам, когда и где Виннету переправился через Рио-Гранде. Он никак не мог за это время собрать воинов и достичь Рио-Кончос. Насколько я его знаю, он должен был поступить именно так: подготовить засаду в самом удобном для нападения месте и заманить туда команчей. Какая прекрасная приманка — стойбища апачей остались без охраны! Поэтому я совершенно уверен, что он ждет их здесь. — Тысяча чертей! Но тогда нам будет довольно трудно выпутаться из передряги. Лазутчики-апачи считают нас врагами. — Совсем наоборот, они знают, что я разгадал уловку. Стоит мне хоть словом проговориться Белому Бобру, и их ждет смерть у столба пыток. Но поскольку я молчу, я друг им. — Тогда позвольте еще один вопрос, сэр. Как вы считаете, должны ли мы предостеречь команчей? — Гм! Вопрос очень деликатный. Команчи встали на сторону Наполеона, напали на стойбища апачей и убили многих из них. По законам как белых, так и краснокожих их следует наказать. Но мы выкурили с ними трубку мира, и теперь честь обязывает нас помочь им. — Конечно, вы правы. Но я бы с большей охотой помог Виннету. — Я тоже. Мы стоим перед трудным выбором: выдать лазутчиков или допустить избиение команчей. И в том и в другом случае прольется кровь. Что же делать? Вот если бы Гибсон и Олерт уже были в наших руках, мы бы преспокойно уехали, и пусть эти дикари сводят счеты без нас. — Но апачи если и нападут, то только завтра, а с рассветом мы можем уехать. — Кто знает? Может быть, завтра в это же время я, вы и наши друзья краснокожие — неважно, кто они, команчи или апачи, — поймаем в Стране Вечной Охоты дюжину бобров или будем лакомиться вырезкой только что убитого бизона. — Разве опасность так близка? — Думаю, да. И у меня на то есть две причины: во-первых, до ближайших стойбищ апачей рукой подать, и Виннету не позволит команчам приблизиться к ним. Во-вторых, тот офицер Хуареса что-то говорил насчет возможной помощи. — Вы правы. Но кто бы из них ни победил, мы можем довериться трубке мира команчей и тотему Инда-Нишо. К тому же Виннету знает вас, да и меня однажды видел с вами. И все же человек, попавший в жернова, не должен думать о каждом камне в отдельности. Что толку ему знать, какой из них сотрет его в порошок. — Тогда постарайтесь, чтобы жернова не закрутились, а еще лучше — не попадайте между ними. Но мы заболтались. Пора идти осмотреться. Чем черт не шутит — вдруг, несмотря на темноту, я увижу что-нибудь такое, что поможет нам сохранить скальпы. Ступайте за мной. Сдается мне, я когда-то бывал в этой долине. Мы действительно находились в небольшой, почти круглой долине, зажатой среди отвесных скал. Входом и выходом служили два узких ущелья, где команчи выставили часовых. — Влипли так влипли, — ворчал старик, — лучшей мышеловки не придумаешь. Ума не приложу, как нам отсюда выбраться. Вы видели когда-нибудь, как лиса отгрызает себе лапу, чтобы уйти из капкана? — А нельзя ли убедить Белого Бобра перенести лагерь в другое место? — Сомневаюсь, что он согласится. Белый Бобр упрям, как бизон, хотя он и поверит в опасность, если мы выдадим ему апачей. — Мне все же кажется, сэр, что вы сгущаете краски. Долина представляется неприступной. По скалам апачам в нее не спуститься, а у входа и выхода стоит охрана. — Да, дюжина человек у входа и столько же у выхода могут защитить лагерь от кого угодно, но только не от Виннету. Я до сих пор не возьму в толк, почему Белому Бобру, всегда такому осторожному и предусмотрительному, вздумалось остановиться на ночь в этой долине. Те двое апачей сумели обвести его вокруг пальца. Попробую-ка я с ним поговорить. Если он заупрямится, а потом что-нибудь произойдет, мы будем держаться по возможности в стороне от схватки. Мы в дружбе с команчами, но не дай нам Бог сгоряча прихлопнуть хотя бы одного апача. Беседуя, мы снова приблизились к лагерю. У костра, неподвижно, словно статуя, стоял индеец, в котором по орлиным перьям без труда можно было узнать Белого Бобра. Мы направились к нему. — Мой брат убедился, что мы в безопасности? — обратился вождь к Олд Дэту. — Нет, — ответил тот. — Похоже, мы угодили в мышеловку и она вот-вот захлопнется. — Мой брат ошибается. Долина, в которой мы остановились, похожа не на мышеловку, а на то сооружение, которое бледнолицые называют фортом. Врагу никак не удастся проникнуть внутрь. — Да, через проходы он, может быть, в долину и не проникнет, они так узки, что десять воинов отразят нападение целой сотни. Но что будет, если апачи спустятся вниз по скалам? — Скалы так круты и отвесны, что даже горному козлу не спуститься по ним. — Почему мой краснокожий брат так уверен в этом? — Потому что сыновья команчей прибыли сюда днем и попытались вскарабкаться по скалам наверх. Ни один из воинов не смог подняться по ним. — Спускаться вниз легче, чем карабкаться наверх. И я знаю, что Виннету умеет лазить по скалам лучше, чем горный козел. — Виннету здесь нет, он ушел к Рио-Кончос. Так утверждают топи. — А если они ошибаются? — Они так говорят. Они враги Виннету, и я верю им, — упорствовал Белый Бобр. — Но если Виннету действительно был в форте Индж, он никак не успел бы собрать своих воинов и переправиться через Рио-Кончос. Пусть мой брат сосчитает, сколько дней прошло с тех пор, и вспомнит, как далек путь до Рио-Кончос. Вождь в раздумье склонил голову. По-видимому, слова старого вестмена убедили его, так как он произнес: — Мой брат прав: путь далек, а дни можно сосчитать по пальцам. Мы еще раз расспросим топи. Он направился к костру, оцепленному команчами, мы молча последовали за ним. Сбившиеся в кучу солдаты Хуареса угрюмо смотрели на нас, Уильям Олерт, глухой и слепой ко всему, что происходило вокруг, яростно царапал огрызком карандаша мятый лист бумаги. По другую сторону костра сидели отец и сын Ланге. Рядом с ними растянулся на траве Сэм. Застывшие как изваяния лжетопи подняли глаза, только когда Белый Бобр обратился к ним с вопросом: — Мои братья точно знают, что…