– Выслушайте меня, – продолжал Олуски, – а потом решайте. Белый вождь предложил мне сто ружей, двести квадратных одеял макино [4], пять бочонков пороха, пятнадцать тюков ткани и сто оружейных поясов, а кроме того – бусы, ножи и другие мелкие вещи. За это он хочет получить в свое владение этот холм, включая все пространство, занятое нашим поселком, и полосу земли от холма до залива. Я не сказал вам о своем мнении, чтобы не навязывать вам решение. Предоставляю его вам, братья. Каким бы оно ни было, Олуски согласится с ним. Я сказал. Олуски замолчал и сел. Молодой воин, который заговорил первым, снова встал и обратился к вождю: – Почему Олуски просит решать нас? Земля принадлежит ему – не нам. Вождь ответил на этот вопрос, не вставая. Голос его звучал печально и глухо, как будто говорил он вынужденно. – Я попросил вас, сыновья мои, – сказал он, – по важным причинам. Хотя земля моя, но кладбище наших предков, которое на ней расположено, принадлежит не только племени, но и детям других племен. Собравшиеся молчали. Такая тишина предшествует буре. И вдруг все одновременно громко и протестующе заговорили, и если бы Элайас Роди видел эти сверкающие глаза и гневные жесты, если бы слышал яростные обвинения, которыми было встречено его предложение, вряд ли он рискнул бы повторить его. Посреди этой дикой сумятицы Олуски сидел, опустив голову, и на сердце у него было тяжело. Но шум продолжался недолго. Это было лишь проявлением общих чувств, ждавших только голоса, который бы их выразил. И голос нашелся. Это был голос все того же молодого воина. Теперь, когда желание воинов было известно, он, как и любой другой, мог бы его выразить. – Избранные племени решили, – сказал он в наступившей абсолютной тишине. – Я провозглашаю их ответ. – Говори, – произнес Олуски, подняв голову. – Они отвергают взятку белого вождя, предложенную за кости наших предков. Они просят меня спросить Олуски, что он ответит бледнолицему. Старый вождь торопливо встал, его фигура и глаза словно увеличились, расширились. Гордо осмотрев собравшихся, он чистым, звонким голосом воскликнул: – Ответ Олуски написан здесь! – При этих словах он прижал руку к груди. – Когда белый вождь захочет его услышать, я скажу – НЕТ! Одобрительными криками встретили воины эту патриотическую речь. С радостными восклицаниями окружили они вождя. Престарелый патриарх почувствовал, как с новой силой кровь заструилась в его жилах. Он снова стал молод! Через некоторое время возбуждение спало, и воины, выйдя из дома советов, разошлись по своим вигвамам. Олуски вышел последним. Когда он вышел на порог, ожививший его внутренний огонь словно неожиданно погас, вождь согнулся и шаги его стали усталыми. Глядя вниз с холма, он увидел поселок белых, освещенные окна мерцали в темноте. Одно окно, ярче других, привлекло его внимание. Это был дом Элайаса Роди. – Я боюсь, – слабым голосом сказал старый вождь, – мой дар окажется смертоносным и для него, и для меня. Когда в сердце входит честолюбие, в нем не остается места для чести и справедливости. Наши люди не знали этого человека в прошлом и судят о нем только по настоящему. Я был щедр – Великий Дух знает это, – но я должен быть и справедлив. И если на совете люди дали волю своему гневу, мне не в чем винить себя. Я только исполнял свой долг. Да отвратится сердце белого вождя от алчности, которая заполняет его. Великий Дух, услышь мою молитву! Естественным жестом престарелый индеец поднял руки в обращении к той силе, которая знает мысли и белых, и краснокожих… Глава XII. СИТУАЦИЯ Прошло несколько дней после встречи в доме советов. Ответ воинов-семинолов передал «губернатору» сам Олуски. Старый вождь облек это решение в вежливую форму, выразив одновременно свое сожаление. Элайас Роди удивительно хорошо владел собой. Он улыбнулся, пожал плечами, подал руку семинолу и жестом показал, что отказывается от этой темы. Больше того, он протянул старому вождю ружье прекрасной работы, тюк ткани и бочонок пороха. – Ну, ну, – сказал он мягко, – не позволим такой мелочи отразиться на нашей старой дружбе. Ты должен принять эти вещи – это пустяк. Если примешь, я пойму, что ты не затаил зла ко мне и к моим людям. Под таким давлением Олуски вынужден был принять подарок. «Губернатор» про себя улыбнулся, глядя вслед уходящему вождю. Нелати оправился от раны. Ежедневно он много времени проводил в обществе Уоррена, и не было конца общим развлечениям у молодого белого и его краснокожего товарища. Их каноэ скользило по голубым водам залива или плыло по речному течению. Их удочки и копья добыли великое множество вкусной рыбы. Их ружья сбивали дичь на море, куропаток и перепелов на суше. Иногда, заходя дальше от поселка, они приносили оленя или пару жирных индюков. В другое время пробирались в какую-нибудь темную лагуну и убивали отвратительного аллигатора. Предлоги для таких походов постоянно изобретались Уорреном. Он вел себя так, чтобы закрепить веру и понимание своего индейского спутника. За внешней добротой он скрывал темные мысли, которые бродили в его голове, и являл собой воплощение того, кем старался казаться, – друга. Нелати, доверчивый и простодушный, был польщен и очарован снисходительностью товарища. С наивностью ребенка он абсолютно доверял ему. – Ах, Нелати, – говорил Уоррен, – если бы только я мог делать все, что хочу, я бы доказал, что я истинный друг индейцев. Наша раса боится проявлять искреннюю симпатию к вам из-за старых и глупых предрассудков. Подожди, пока у меня появится возможность подтвердить свои слова, и увидишь, что я сделаю. Даже сейчас я охотнее рыбачу с тобой или охочусь в лесах, чем провожу время среди своих, которые не понимают меня и мои желания. Неудивительно, что после таких слов Нелати насаживал приманку на крючки своего друга, греб в каноэ, носил за ним его добычу или брал на себя тяжесть его ружья. Из друга он превратился почти в слугу. Так низменна лесть, так коварен эгоизм. Так же, как молодой Роди расчетливо и предательски завоевывал дружбу юного воина, так он продолжал преследовать и его сестру. Тысячью способов он заверял Нелати, что он рыцарь, способный на самопожертвование и достойный любви любой девушки. Затем, восхваляя Сансуту, заставлял брата девушки запоминать его похвалы. Сансута, довольная и польщенная его восхищением, не уставала расспрашивать брата о хороших качествах Уоррена. С той извечной склонностью к воображению, которая свойственна юным сердцам, она принимала их за выражение страсти к себе и видела в дружбе молодых людей только еще одно доказательство силы своего очарования. Да и более верные доказательства этого были в ее памяти. Не раз встречались они с Уорреном Роди при посредничестве страшилища-негра – впрочем, в ее глазах он больше не был чудовищем. Многие подарки, доказывающие восхищение молодого человека, попадали ей в руки, и она прятала их от отца. Не смела надевать украшения, но втайне любовалась ими. Как можно видеть, Сансута была кокетлива, хотя это свойство не было у нее пороком, оно объяснялось только тщеславием. Она была невинна, как дитя, но необыкновенно тщеславна. Росла она без материнской заботы, и все ее недостатки объяснялись недостатком воспитания. Сердце у нее было доброе, любовь к отцу и брату – глубокая и искренняя. Но она была слишком склонна наслаждаться удовольствиями жизни и не хотела думать о том, что казалось ей скучным. В других обстоятельствах эта индейская девушка могла бы стать героиней. А так она была всего лишь легкомысленным ребенком. Если бы она встретила щедрого и великодушного мужчину, она была бы в совершенной безопасности. Но не таков был Уоррен Роди. Ее невинность, казалось, только провоцировала его, вызывала стремление воспользоваться ею и погубить девушку. Он стремился торжествовать победу. Действительно, победа! Использовать простодушную любовь, завоевать безвредного и беззащитного ребенка! Сын оказался характером в отца. Хромоногий стал полезным орудием в осуществлении планов Уоррена. Уродливое создание оказалось гораздо более послушным и надежным, чем покойный Красный Волк. Негр всегда подобострастно слушался Роди.