Вечером накануне состязания снег так и валит. Мы с Хасаном сидим на подушках на полу за курси, низким столиком, накрытым толстым стеганым одеялом, и играем в панджпар. Ветер за окном раскачивает деревья. Если засунуть под столик ноги – а Али поставил туда электронагреватель, – тепло всему телу. Порой, когда метет метель, мы с Хасаном просиживаем так целые дни за шахматами и картами – чаще всего за панджпаром. Перебиваю бубновую десятку, выкладываю двух налетов и шестерку. В кабинете у Бабы он сам, Рахим-хан и еще несколько человек (в том числе отец Асефа). У них деловая встреча. Через стену слышно бормотание радиоприемника – Дауд Хан[16] выступает по «Радио Кабул». Что-то важное насчет иностранных инвестиций. Хасан перебивает шестерку и берет двух валетов. – Президент говорит, у нас в Кабуле будет телевидение, – сообщаю я. – Кто говорит? – Дауд Хан, болван. Глава государства. – Говорят, в Иране уже есть телевизоры, – хихикает Хасан. Я вздыхаю: – Ох уж эти иранцы… Для многих хазарейцев Иран – прямо святая святых, наверное, потому, что большинство иранцев – шииты. Но я хорошо запомнил, что говорил про иранцев учитель. «Краснобаи, одной рукой они хлопают тебя по спине, а другой залезают тебе в карман». Я передал слова учителя отцу, и Баба сказал, что он, как и многие афганцы, просто завидует иранцам. Их государство становится великой азиатской державой, тогда как наш Афганистан не каждый сможет даже найти на карте. – Мне больно об этом говорить, – сказал Баба. – Но лучше смотреть правде в глаза, чем убаюкивать себя ложью. – Обязательно куплю тебе телевизор, – говорю я. На лице у Хасана радость. – Телевизор? Взаправдашний? – Конечно. И только цветной, не черно-белый. Хотя к тому времени мы, наверное, уже будем взрослыми. Целых два куплю. Один – тебе, второй – мне. – Я поставлю его на стол, за которым рисую, – мечтательно произносит Хасан. Мне становится грустно. Какой Хасан бедный, в какой хибаре он живет! Станет взрослым, но по-прежнему будет жить в глинобитной хижине, как и его отец. А ему и горя мало. Беру из колоды последнюю карту и выкладываю двух дам и десятку. Хасан берет дам. – Знаешь, наверное, завтра ага-сагиб будет гордиться тобой. – Ты думаешь? – Иншалла. – Иншалла, – эхом отзываюсь я, хотя выражение «Бог даст» в моих устах звучит не слишком искренне. С Хасаном всегда так. Он такой бесхитростный, что рядом с ним сам себе всегда кажешься лицемером. Перебиваю короля и выкладываю на стол свою последнюю карту, туза пик. Хасан принимает. Я выиграл. Тасую карты. В душу мне закрадывается подозрение, что Хасан поддался. Позволил мне выиграть. – Амир-ага? – Что? – Знаешь… я люблю то место, где живу. – Он прямо мысли читает. – Это мой дом. – Ну что же, – отвечаю. – Готовься, сейчас я опять тебя разгромлю. 7 На следующее утро, пока заваривается черный чай, Хасан рассказывает мне свой сон: – Мы все были на озере Карга – ты, я, отец, ага-сагиб, Рахим-хан и еще масса народу. День был солнечный, жаркий, и озеро лучилось словно зеркало. Но никто не купался. Люди говорили, на дне озера притаилось чудовище. Он наливает мне чай, добавляет сахар, размешивает и ставит чашку передо мной. – Все боялись входить в воду. И тут ты сбросил обувь, Амир-ага, и снял рубаху. Никакого чудовища здесь нет, сказал ты, сами посмотрите. Никто не успел тебя остановить, ты бросился в воду и поплыл прочь от берега. А за тобой – я. – Ты же не умеешь плавать. Хасан усмехается: – Это ведь сон, Амир-ага, а во сне ты все умеешь. Все нам кричали: выходите из воды, вернитесь на берег! Но мы заплыли на самую середину озера, повернулись и помахали людям руками. Издали они казались маленькими, словно муравьи, но было слышно, как они нам хлопают. Ведь все убедились, что никакого чудовища тут нет. А потом это место решили переименовать в «Озеро Амира и Хасана – повелителей Кабула». Кто хотел в нем искупаться, платил нам деньги. – И что все это значит? – спрашиваю я. Хасан мажет мне хлеб вареньем и кладет на тарелку. – Не знаю. Я думал, ты мне растолкуешь. – Глупый сон. В нем ничего не происходит. – Отец говорит, ничего не снится просто так. Прихлебываю чай. – Так пусть бы он тебе и объяснил, к чему такой сон. Если уж он такой умный. Грубо получилось. Это из-за бессонной ночи. Спина и шея ноют, в глаза точно песку насыпали. Все равно, Хасан не заслужил такого обращения. Надо бы извиниться. Хотя нет, не стоит. Хасан и без этого прекрасно понимает, что я просто волнуюсь. Хасан всегда все понимает. Сверху, из ванной Бабы, доносится плеск воды. Заснеженные улицы сверкают под чистым голубым небом. Снег покрывает все: и крыши домов, и ветви тутовых деревьев, и каждый камешек, и каждую канавку. Мы выходим из ворот, Али закрывает их за нами, бормоча молитву. Он всегда молится, когда сын покидает дом. Никогда не видал столько народу на нашей улице. Мальчишки играют в снежки, спорят, гоняются друг за другом, смеются. Участники состязания шепчутся со своими оруженосцами, приводят экипировку в боевую готовность. С соседних улиц доносятся громкие голоса и смех. Кое-где зрители уже удобно расположились на крышах: шезлонги, термосы с горячим чаем, голос Ахмада Захира из кассетников. Этот музыкант произвел настоящую революцию, совместив электрогитары, барабаны и трубы с традиционными инструментами; прежние певцы рядом с ним казались унылыми и скучными. Во время выступлений Ахмад Захир даже улыбался со сцены женщинам – и всем этим снискал себе немало друзей. И врагов[17]. Я смотрю на нашу крышу – Баба и Рахим-хан в шерстяных свитерах, с дымящимися кружками чая в руках, заняли свои места на скамейке. Баба машет мне. – Пора начинать. – Хасан, в своих черных резиновых сапогах, ярко-зеленом чапане поверх толстого свитера и мятых вельветовых штанах, решителен и сосредоточен. Лицо его освещает солнце, розовый шрам на губе по прошествии года стал почти незаметен. У меня вдруг пропадает желание участвовать. Вот соберу сейчас вещи и уйду домой. Куда я лезу, зачем пыжусь, ведь я заранее знаю, чем все кончится. Баба болеет за меня, я чувствую на себе тепло его взгляда. Вот позорище-то будет, для меня и для него. – Что-то мне расхотелось, – бормочу я. – Что ты, такой прекрасный день, – возражает Хасан. Переминаясь с ноги на ногу, стараюсь не смотреть в сторону отца. – Не знаю, не знаю. Может, лучше пойдем домой? Хасан подходит ко мне поближе и говорит тихонько: – Помни, Амир-ага, никакого чудовища нет. И день такой чудесный. Его слова поражают меня. Значит, я для него – как открытая книга? А он для меня? Да я по большей части могу только угадывать, что у него в голове! Это я хожу в школу, это я умею читать и писать, это я из нас двоих считаюсь умный! А вот Хасан не держал букваря в руках, но, оказывается, свободно читает. У меня в душе. Непорядок. Хотя так удобно, когда слуга всегда заранее знает, что тебе нужно. – Никакого чудовища нет, – повторяю я за ним, и мне почему-то становится легче. – Нету, – улыбается Хасан. – Точно? Он закрывает глаза и кивает. Смотрю на детей, играющих в снежки. – Какой хороший день, правда. – Запускаем змея, – отвечает Хасан. Неужели Хасан истолковал свой сон? Вряд ли. Умишка бы не хватило. Даже я – и то бы не смог. Только стоит вспомнить об этом дурацком сне, как во мне пробуждается азарт. Как здорово – снять рубаху и кинуться в воду! А что? – За дело, – решаюсь я. На лице Хасана радость. – Слушаюсь.