Фарид открыл было рот, но передумал и не сказал ничего, только устроился поудобнее у стены. Его пронзительный взгляд так и преследовал меня. – Извини нас, Амир-ага, – уже спокойно сказал Вахид. – У него с детства язык опережает разум. – Это моя вина, – попытался улыбнуться я. – Я ничуть не обижен. Мне следовало с самого начала объяснить ему, зачем я вернулся на родину. Я не собираюсь продавать недвижимость. Мне надо найти в Кабуле одного мальчика. – Мальчика, – повторил Вахид. – Именно так. Я вытащил снимок из кармана брюк. Стоило взглянуть на улыбающегося Хасана, как сердце у меня заныло и на глаза навернулись слезы. Я протянул фото Вахиду. – Вот этого мальчика? – уточнил он. Я кивнул. – Хазарейца? – Да. – Он тебе чем-то дорог? – Его отец был мне очень дорог. Он рядом с ним на снимке. Его убили. Вахид сощурился: – Он был тебе друг? Скажи «да», шептал мне внутренний голос, будто не желая, чтобы я выдал тайну Бабы. Только лгать больше не хотелось. – У нас один отец. – Признание далось мне с трудом. – Только матери разные. – Прости за любопытство. – Ничего страшного. – Как ты с ним поступишь, когда отыщешь? – Заберу его в Пешавар. Есть люди, которые о нем позаботятся. Вахид вернул мне фото и положил на плечо свою могучую руку. – Ты честный человек, Амир-ага. Настоящий афганец. Внутри у меня все сжалось. – Я горжусь тем, что дал тебе приют под своей крышей, – торжественно сказал Вахид. Я смущенно поблагодарил и посмотрел на Фарида. Потупив глаза, тот теребил края циновки. Немного погодя Мариам с матерью подали нам по миске шорвы из овощей и по лепешке. – Прости, что не предлагаю тебе мяса, – извинился Вахид. – Сейчас только талибы едят мясо. – Как вкусно, – сказал я совершенно искренне. – Угоститесь вместе с нами. – Мы все хорошо поели перед вашим приходом, – отказался Вахид. Нам с Фаридом оставалось только закатать рукава и начать макать хлеб в миски. Смуглые коротко стриженные ребятишки не отрываясь смотрели мне на руки. Младший прошептал что-то старшему на ухо. Брат кивнул в ответ, раскачиваясь взад-вперед. Их заинтересовали мои кварцевые часы, понял я. После трапезы, когда Мариам принесла нам в глиняном горшке воды вымыть руки, я спросил Вахида, можно ли мне сделать его детям хадиа, подарок. Он долго не соглашался, но наконец разрешил. Я отстегнул часы и протянул их младшему. Тот застенчиво пробормотал «ташакор». – Они показывают, который теперь час во всех крупных городах мира, – пояснил я. Мальчики вежливо поклонились, по очереди примеряя хитрый прибор. Только скоро часы надоели и, никем не востребованные, так и остались лежать на полу. – Почему ты мне не сказал? – шепотом спросил Фарид, когда мы с ним улеглись на целую кипу соломенных циновок, которые жена Вахида собрала для нас по всему дому. – О чем? – Зачем ты приехал в Афганистан. – Из голоса Фарида исчезли резкие интонации, характерные для него чуть ли не с первой минуты нашего знакомства. – Ты не спрашивал. – Ты обязан был сказать. – Но ведь ты не спрашивал. Он перекатился на другой бок и сунул руку под голову. Теперь его лицо было обращено ко мне. – Может, я помогу тебе найти мальчика. – Спасибо, Фарид. – Нельзя сразу плохо думать о людях, не разобравшись. Я был не прав. Я вздохнул. – Не расстраивайся. Так мне и надо. Руки у него скручены за спиной, грубая веревка впилась до костей, глаза завязаны. Он стоит на коленях над сточной канавой, полной зловонной воды, голова низко склонена, он раскачивается в молитве, кровь сочится из разбитых коленей и сквозь ткань штанов пачкает гравий. В лучах заходящего солнца его длинная тень колеблется и пляшет. Разбитые губы шевелятся. Подхожу ближе. «Для тебя хоть тысячу раз подряд», – повторяет он снова и снова. Поклон – и назад. Поклон – и назад. Он поднимает голову, и я вижу шрам над верхней губой. Рядом с нами стоит кто-то еще. Сперва я вижу только ствол автомата, а потом за ним вырисовывается фигура человека в камуфляже, с черной чалмой на голове. В глазах у человека пустота. Он отступает на шаг, вскидывает автомат и упирает ствол в затылок коленопреклоненного. Свет играет на блестящей стали. Следует оглушительный выстрел. Взгляд мой скользит выше и выше. Из дыма проступает лицо человека с автоматом. Это – я. Просыпаюсь. В горле у меня застрял крик. Я вышел на улицу, стараясь не шуметь. Надо мною простиралось небо, густо усыпанное звездами, светилась серебром половинка луны. В темноте надрывались сверчки, ветерок шевелил ветви деревьев, земля под босыми ногами была такая холодная… И только сейчас, впервые после пересечения границы, я почувствовал, что вернулся. Столько лет прошло, и вот я снова дома. На этой земле мой прадед женился в третий раз и умер от холеры год спустя. Но новая жена успела родить ему сына, не то что две предыдущие. На этой земле мой дед ездил на охоту с королем Надир-шахом и убил оленя. На этой земле скончалась моя матушка. И на этой земле я старался завоевать любовь отца. Я сел у саманной стены. Нахлынувшее на меня внезапно чувство родины поразило меня самого. А я-то думал, все давно забыто и похоронено, ведь я уже так давно живу в другой стране, которая для людей, мирно спящих сейчас в доме у меня за спиной, нечто вроде иной галактики. И вот память ко мне вернулась, и при свете полумесяца Афганистан поднялся у меня из-под ног. Может быть, и моя родина меня вспомнит? Где– то там, за этими горами, лежит Кабул, настоящий, всамделишный город, не бледное воспоминание и не краткое сообщение «Ассошиэйтед Пресс» с пятнадцатой страницы «Сан-Франциско кроникл». Где-то за горами спит Кабул, где я со своим сводным братом запускал воздушных змеев. Город, где бессмысленно убили коленопреклоненного человека из моего сна. Город, где жизнь когда-то поставила меня перед выбором, а через четверть века опять привела сюда, чтобы я ответил за последствия. Из дома послышались голоса. Среди говоривших, несомненно, был Вахид. – Детям ничего не осталось… – Пусть мы голодны, но мы не хамы! Он наш гость! Что мне было делать? – Вахид старался говорить потише. – Надо завтра хоть чем-нибудь разжиться! А то чем я детей накормлю? – В женском голосе слышались слезы. Я на цыпочках прокрался в дом. Теперь мне было ясно, почему часы так скоро наскучили детям. Они и не на часы вовсе смотрели. Они наблюдали, как я ем. Мы уезжали рано. Садясь в машину, я поблагодарил Вахида за гостеприимство. Он ткнул пальцем в свою лачугу: – Это твой дом. Трое мальчишек, стоя в дверях, прощались с нами. У младшего на руке болтались мои часы. Отец с сыновьями скрылись в облаке пыли. Меня поразила мысль, что в другом мире, в том, где живу я, дети-попрошайки не бегают за машинами. На рассвете, когда никто не видел, я сунул под тюфяк комок банкнот. Нечто подобное я уже проделывал в своей жизни. Двадцать шесть лет тому назад.