— На ком это, батюшка? — спросил изумленный Алексей. — На Лизавете Григорьевне Муромской, — отвечал Иван Петрович, — невеста хоть куда; не правда ли? — Батюшка, я о женитьбе еще не думаю. — Ты не думаешь, так я за тебя думал и передумал. — Воля ваша. Лиза Муромская мне вовсе не нравится. — После понравится. Стерпится, слюбится. — Я не чувствую себя способным сделать ее счастие. — Не твое горе — ее счастие. Что? так-то ты почитаешь волю родительскую? Добро! — Как вам угодно, я не хочу жениться и не женюсь. — Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как бог свят! продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня на размышление, а покамест не смей на глаза мне показаться. Алексей знал, что если отец заберет что себе в голову, то уж того, по выражению Тараса Скотинина, у него и гвоздем не вышибешь; но Алексей был в батюшку, и его столь же трудно было переспорить. Он ушел в свою комнату и стал размышлять о пределах власти родительской, о Лизавете Григорьевне, о торжественном обещании отца сделать его нищим и наконец об Акулине. В первый раз видел он ясно, что он в нее страстно влюблен; романическая мысль жениться на крестьянке и жить своими трудами пришла ему в голову, и чем более думал он о сем решительном поступке, тем более находил в нем благоразумия. С некоторого времени свидания в роще были прекращены по причине дождливой погоды. Он написал Акулине письмо самым четким почерком и самым бешеным слогом, объявлял ей о грозящей им погибели, и тут же предлагал ей свою руку. Тотчас отнес он письмо на почту, в дупло, и лег спать весьма довольный собою. На другой день Алексей, твердый в своем намерении, рано утром поехал к Муромскому, дабы откровенно с ним объясниться. Он надеялся подстрекнуть его великодушие и склонить его на свою сторону. «Дома ли Григорий Иванович?» — спросил он, останавливая свою лошадь перед крыльцом прилучинского замка. «Никак нет, — отвечал слуга, — Григорий Иванович с утра изволил выехать». — «Как досадно!» — подумал Алексей. «Дома ли, по крайней мере, Лизавета Григорьевна?» — «Дома-с». И Алексей спрыгнул с лошади, отдал поводья в руки лакею и пошел без доклада. «Все будет решено, — думал он, подходя к гостиной, — объяснюсь с нею самою». — Он вошел… и остолбенел! Лиза… нет Акулина, милая смуглая Акулина, не в сарафане, а в белом утреннем платьице, сидела перед окном и читала его письмо; она так была занята, что не слыхала, как он и вошел. Алексей не мог удержаться от радостного восклицания. Лиза вздрогнула, подняла голову, закричала и хотела убежать. Он бросился ее удерживать. «Акулина, Акулина!..» Лиза старалась от него освободиться… «Mais laissez-moi donc, monsieur; mais êtes-vous fou?»[10] — повторяла она, отворачиваясь. «Акулина! друг мой, Акулина!» повторял он, целуя ее руки. Мисс Жаксон, свидетельница этой сцены, не знала, что подумать. В эту минуту дверь отворилась, и Григорий Иванович вошел. — Ага! — сказал Муромский, — да у вас, кажется, дело совсем уже слажено… Читатели избавят меня от излишней обязанности описывать развязку. 1830 * * * notes Примечания 1 Из сатиры А. Шаховского «Мольер! твой дар, ни с чьим на свете несравненный…» 2 Псевдоним немецкого писателя И.-П. Рихтера. 3 наше замечание остается в силе (лат.) 4 Роман С. Ричардсона. 5 тубо, Сбогар, сюда… (фр.) 6 моя дорогая (англ.). 7 по-дурацки (фр.) — фасон узких рукавов с пуфами у плеча. 8 Мадам де Помпадур 9