- Ковалевский, - я поднимаюсь на ноги, подхожу к окну, потому что в спальне Зарецкого нечего особенно разглядывать, кроме репродукций Чанга… Хотя черт его знает, может это и не репродукции. …а мне нужно что-то разглядывать, чтобы не сорваться на светлого и не сбросить звонок. Сама звоню, сама бешусь – гениально, Эли. - Давай еще раз, я позвонила, чтобы рассказать о том, что случилось в Ховринке, если ты не готов слушать, я повешу трубку. - Эли… - он с шумом втягивает в себя воздух, молчит. А за окном осенний мокрый лес: умытые сосны и елки и хмурое, тяжелое небо, капли стекают по окну, барабанят по подоконнику, срываясь с козырька, свет из окна дрожит в луже на лужайке. Я смотрю на все это и странно, но постепенно успокаиваюсь. - Подожди, - все-таки выдавливает из себя Ковалевский. Я слышу глухой стук и потом тишину. Видимо, светлый все-таки пошел за Дорониным. Вопрос в том, почему вообще на мой звонок смотрителю ответил Ковалевский. - Излагай, - в своей излюбленной манере тянет Доронин. – И да, я рад, что с тобой все хорошо, что ты смогла выбраться. - Меня вытащил Зарецкий, - качаю головой, кажется, что все-таки слышу скрип зубов Ковалевского. Давлю вздох. Я ничего не могу с этим сделать, могу не реагировать и дать ему достаточно времени, чтобы остыть, могу надеяться на то, что его отвлечет Бэмби. Пока, правда, у нее не особенно получается, но прошло всего несколько дней. – Если бы не он, ты бы закапывал очередного собирателя. А теперь о том, что случилось в Ховринке… - Мы нашли тело Игоря, - обрывает меня светлый, заставляя закатить глаза. Голос и интонации не изменились ни на миг. - Я рада, - пожимаю плечами. – Выпиши себе премию. - Эли! – рявкает Доронин. - А что ты хотел от меня услышать? – вздергиваю я бровь. - Что это не ты его убила, например? – его менторский тон раздражает почти так же, как требовательные нотки в голосе и словах светлого. - Если не придираться и не копаться, - пожимаю плечами, - то по факту его убила именно я. Из динамика не доносится ни звука. Смотритель переваривает информацию, похоже, Ковалевский занят тем же. - Хорошо, - я почти вижу, как Глеб после своего протяжного «хорошо» снимает очки и принимается их протирать, - рассказывай, Элисте. - Сегодня с утра мне позвонил Игорь, - начинаю, по-прежнему рассматривая деревья за окном, чувствую, как о лодыжку трется Вискарь. Я рассказываю им все так же, как и Аарону, только так же, как и ему, не говорю о том, что слышу эту дрянь в своей голове с того момента, как прикоснулась к телу Карины. Зарецкому стоит услышать это первому. Они молчат… Спасибо тебе, Господи, за маленькие радости. … вопросов не задают, не перебивают, возможно, бросают друг на друга многозначительные взгляды, но продолжают хранить молчание. И я почти расслабляюсь, им рассказывать проще, чем Аарону, я меньше сбиваюсь и меньше зависаю, лучше помню детали. - Вы что-то нашли там, кроме Игоря? Что-то почувствовали? – спрашиваю после того, как заканчиваю. - Мы видели, как ты упала, Эли, видели рой мух вокруг тебя, - отвечает Ковалевский. – Но кроме этого ничего. В Амбреле ничего нет. То есть нет ничего такого, чего бы там не было до сегодняшнего дня. - Вы уверены? - Контроль сейчас там, - тянет Глеб. – Все еще проверяют, но, если хочешь мое мнение, вряд ли что-то найдут. - Новых трупов не было? Новых гнилых трупов? - Нет. Голос Доронина достаточно категоричен, и все же… - Игорь считал, что следующим станет собиратель, Глеб, - напоминаю ему, подчеркиваю, потому что это кажется важным. - Я услышал тебя, и я рад, что с тобой все хорошо… Ну, это как посмотреть. - …посиди пока дома. - Ага, - тяну не особенно вдохновенно, на что получаю новый скрежет зубов от Ковалевского, делаю вид, что не замечаю. - Эли, я сейчас серьезно. Не лезь в это, мы разберемся. Вообще постарайся не высовываться хотя бы несколько дней. - Глеб, если в списке… - Будь уверен, она так и сделает, - доносится из-за спины голос Аарона, заставляя открыть глаза и отлепить лоб от прохладного окна. - Зарецкий, - тянет светлый снова зло. И Аарон забирает у меня из рук мобильник, разворачивает к двери, подталкивает в спину. - Спускайся ужинать, - произносит одними губами. А я торможу в дверях, слышу, как что-то продолжает рычать телефон в его руках голосом светлого. - Давай, Эли, - короткая улыбка. – Мне надо задать Доронину несколько вопросов, а потом я тоже спущусь. И я все-таки заставляю пальцы отцепиться от косяка, выхожу в коридор. - Глеб, я хочу посмотреть на тела, - долетает мне в спину, когда я уже на лестнице, спускаюсь вниз. Больше ничего не слышу и слышать не хочу. У меня впереди задачка актуальнее и серьезнее – встреча с юной верховной. И да поможет мне Смерть. Я боюсь. Этой встречи я почему-то боюсь больше, чем чертовой липкой дряни в телах, больше, чем мух, больше, чем Вискаря в тот раз на улице, больше, чем падения с крыши Ховринки. Во мне что-то сломано. Перед входом в кухню ноги совсем отказываются двигаться, в глотке сухо, в мозгах штиль. Но я все-таки толкаю себя внутрь, почти отдирая от пола, замираю в проеме, рассматривая подопечную Зарецкого с безопасного расстояния. Будущая верховная увлеченно раскладывает по тарелкам пасту, что-то жует, со спины кажется еще более тощей, совсем доходяжной, похожа на Вэнсдэй. - Чем тебе помочь? - спрашиваю, застывая перед девчонкой, сцепляя руки за спиной в замок. Парадокс, но детей забирать легче всего: они верят. Им проще объяснить, что произошло, иногда вообще ничего объяснять не надо, не надо подталкивать к бреши, не надо давить. Они уходят легче, быстрее, тише. Очень редко сопротивляются, как будто им доступно что-то, что не доступно взрослым. Полагаю, Дашка сегодня ночью тоже не сопротивлялась ковену, скользнула в сиркленавдед даже не оглянувшись. А теперь… Молодая ведьма аккуратно ставит наполненную тарелку, поднимает на меня взгляд, рассматривает и улыбается. Широко, открыто. Чем дольше смотрит, тем шире ее улыбка. И я не до конца уверена, что она означает. Не понимаю, не умею общаться с детьми. С подростками тоже. В конечном итоге решаю, что буду разговаривать и вести себя с подопечной Зарецкого, как со взрослой. - Посмотри, сколько тебе насыпать, - чуть морщит она нос и возвращается к своему занятию, прекращая меня рассматривать. - Хватит, - останавливаю мелкую, тянусь к пакетам с соком, чувствую себя неповоротливым великаном, неловко. – Яблочный или вишневый? - Вишневый, - девчонка ставит передо мной тарелку, садится рядом, все еще улыбается. Я все еще не знаю, как реагировать на эту улыбку и на пристальный изучающий взгляд. Кажется, ее это веселит. – Тут ты другая, - выдает наконец. – Прикольная. Там тоже, конечно, прикольная, но… - Стремная? – выгибаю я бровь. Меня отпускает, а мелкая кивает, немного неловко. – На самом деле я рада, что не вижу себя в такие моменты. Прости, если напугала сегодня. Мне… иногда сложно себя контролировать. - Андрей объяснил, - кивает ведьма. – Немного неумело, но объяснил. Знаешь, у него вообще с этим не особенно. - Уже успела оценить, - чуть усмехаюсь. - Я тоже другая там? – спрашивает будущая верховная. – Не такая, как здесь? - Немного, - отвечаю и пытаюсь подобрать слова. – Души всегда другие. Какие-то светлее, какие-то темнее, иногда слабее, иногда сильнее. Ты светлее там и сильнее своего тела. - Ну хоть где-то я сильнее, - ворчит ребенок, вызывая у меня улыбку, снова натягивает рукава кофты до самых кончиков пальцев. - Ты станешь самой сильной ведьмой однажды, Даша, так что можешь на этот счет не переживать. - Ага. А пока я доставляю только кучу проблем, - кривится ведьма. – И никак не могу перестать бояться и реветь. Я стараюсь, правда, но не могу, какая-то затяжная истерика с перерывами на рекламу йогуртов. - Даш… - Дашка, - поправляет она невозмутимо, совершенно другим тоном. Сдержано и отстраненно, переводит взгляд за окно. Вина – это соль на языке и теле, она щиплет и скребет. И мне кажется, что я знаю, чего девчонка боится больше всего, откуда это едкое чувство в тихом голосе. - Окей, Дашка, - киваю не задумываясь. «Дашка» - немного хулиганское и несерьезное - действительно ей подходит. – Это его выбор, и поверь, А… Андрей был в трезвом уме и здравой памяти, когда решил, что ты теперь под его присмотром. Он не бросит из-за криков по ночам и слез в подушку. И он знает, что в жизни все не так, как в рекламе йогуртов. - Ты не можешь быть уверена, - качает она темной макушкой упрямо, но плечи немного расслабляются, в тонких пальцах перестает дрожать салфетка, которую она вертит все то время, что мы говорим. - Могу, - пожимаю плечами. Зарецкий оторвет за юную ведьму голову любому, кто просто дыхнет в ее сторону. Я увидела достаточно, чтобы быть уверенной. – Кто бросил тебя? И как только вопрос слетает с губ, мне хочется откусить собственный язык, потому что будущая верховная отворачивается, сжимается, скукоживается, снова стискивая в руках клочок бумаги, от которого почти ничего не осталось. Хочется материться. Родители. Те, кто должен был защищать, кто обязан бы заботиться о ней, скорее всего, не сделали ни того, ни другого. Бросили ее.