- Да. Жестокие, обычные, по неосторожности и умышленные, дети, старики, женщины, молодые парни. Все подряд, без разбора. Меня удивляет, что Громова все еще не шагнула в брешь. Я бы на ее месте шагнул. - Эли сильнее тебя, - бросаю и иду к тачке. Глеб останавливать не спешит. Только протирает и протирает свои очки. Бесполезное занятие с учетом того, что на улице дождь. - Я загляну к тебе на днях, - останавливаюсь у открытой дверцы. – Хочу посмотреть на тело Питерской ведьмы. Доронин хочет возразить, жаждет возразить, но все-таки кивает. С усилием кивает, кривясь и морщась. Я сажусь в машину, выкручиваю руль и утапливаю педаль газа в полу. Нутро внутри скручивает. Нет такой вещи, как мужское предчувствие. Вместо нее у нас чутье. И мое исходит на крик. Пока еду, пробую дозвониться еще несколько раз, и каждый раз одно и тоже: гудки и голосовая. Я сворачиваю на трассу и звоню Вэлу, чтобы убедиться, что в баре Громовой нет. Если бы была, «Безнадега» дала бы мне об этом знать. Вэл, ожидаемо, сообщает только о толпе страждущих, среди которых снова Игорек. Удивительная настойчивость для того, кто меня ненавидит. Я паркуюсь во дворе, проскальзываю в подъезд, потом в квартиру. Темную и почти пустую. Элисте тут нет, только кот. Сидит, смотрит, дергает ушами. - Где твоя хозяйка, Вискарь? «Мя», - отвечает животное, не моргая, потом начинает вылизываться. Я прикрываю глаза, втягиваю носом воздух, прислушиваюсь. Биение ее сердца где-то… здесь… Где-то наверху. На крыше. Что Громова там делает? Лифт едет непростительно долго, так же долго поднимает меня на последний этаж. Я просачиваюсь сквозь чердачную дверь, поднимаюсь по лестнице вверх, выхожу на крышу. Тут ветер, звуки и шорохи ночного города, дождь. Громова сидит на краю, свесив ноги вниз, курит и пьет, что-то тихо мурлычет себе под нос. Огонек сигареты, как светлячок, оставляет красные разводы на чернильном полотне. Вот-вот погаснет из-за дождя. Узкая спина напряжена, волосы влажные, взъерошенные и растрепанные ветром. Я подхожу к Лис, сажусь рядом, смотрю на город. Теперь я слышу, что она поет: «Night of the hunter». Песня мрачная, Эли улыбается. Не поворачивает ко мне головы, ничего не говорит, продолжает петь и курить. Я слушаю, успокаиваюсь, расслабляюсь, только сейчас понимая, как был напряжен и взвинчен. Смотрю на огромный город в огнях машин, фонарей, витрин и домов. Делаю глоток из бутылки. Там текила, как в первую нашу встречу. Я кривлюсь, потому что больше люблю коньяк, водку или бурбон. Но делаю еще один глоток. Эли все еще на меня не смотрит, даже когда заканчивает петь. Тишина заворачивает нас обоих в себя, ложится на плечи, проникает в кровь и дыхание. Громова тушит сигарету в луже на широком бортике крыши, смотрит на окурок в своих пальцах, сжимает его в кулаке. Тянется. - Почему ты не рассказал Бемби о том, что представляют из себя собиратели? – спрашивает тихо, снова устремляя взгляд на город под нами. Так тихо, что мне едва удается расслышать слова из-за шума ветра и стука капель о металл. - Думал, ей будет достаточно увиденного, показанного тобой, - отвечаю. - Ей надо рассказать, - Эли будто разговаривает сама с собой. – Возможно, показать. Думаю, стоит передать Варю смотрителям. - Я дал ей еще один день для принятия решения. Если завтра Кукла скажет, что все еще хочет быть собирателем, я позвоню Доронину. - Хорошо, - улыбается Громова коротко, - почему ты зовешь ее Куклой? - Она пустая, - отвечаю. – Мелкая, ненастоящая, без собственных мыслей и желаний, без целей. Она – выкидыш этого времени, Эли, в самом отвратительном его проявлении. В ее голове – мусор, рекламные клише и голливудские идеи о мире во всем мире, а сверху этого осознание своей значимости и уникальности. - Ты только что нарисовал какого-то урода, Аарон, - передергивает плечами Эли. – Варя не так плоха. - Я у нее в голове каждую ночь, Эли, слежу за тем, чтобы не стало хуже. Поверь, я знаю, о чем говорю. Громова бросает на меня какой-то непонятный, изучающий взгляд, потом снова передергивает плечами и отворачивается. - Пусть так. Но Варя еще может измениться, она молода, - еще одно легкое пожатие плечами и немного задумчивое продолжение. – Перед тем, как ты сдашь ее Доронину, я все же хочу рассказать Бемби о том, кто мы. Что ты ей ответил, когда она спросила тебя, почему стала вдруг иной, хотя была человеком? - Кукла не спрашивала, - пожимаю плечами. - То есть как? – Лис поворачивает ко мне голову так резко, что с ее волос срываются капли дождя, падают мне на лицо. Я только руками развожу. - Я же говорю, что умом она не блещет. Наверняка, сочинила для себя очередную сказку и поверила в нее. Люди, по большей части, не хотят знать правду. Особенно когда она не вписывается, рушит устоявшийся порядок, когда пугает, когда мерзкая и грязная. - Она когда-нибудь спросит. - Наверняка, - киваю. – Когда будет готова. Что сегодня случилось, Лис? Что произошло в парке и почему ты пьешь? - Пью… просто устала. Хочу перестать думать. Оказывается, это не так просто, как все привыкли полагать, - немного нервно усмехается. – А в парке… Там труп. И я. Он вырвал ей горло и язык. Все, что поместилось, сложил в ладони, остальное выкинул рядом, прислонил аккуратно, так, чтобы я обязательно увидела, поправил одежду, волосы. Вообще никуда не торопился. Все очень показательно, без лишней суеты. Кровь вокруг. Давно не видела так много крови, ее запах все еще у меня во рту, - Эли разжимает кулак, и остатки сигареты сбрасывает ветром вниз. - Ты сказала, «чтобы ты увидела»… - Не знаю, - качает головой Эли. – Но у меня почему-то именно такое ощущение. Возможно, я не права. Но… - Громова поворачивается всем корпусом, отбирает у меня бутылку, делает большой глоток и встает на ноги, спрыгивает на крышу. - Но? – я оказываюсь там же следом за ней. - Ты ведь говорил с Дорониным? Уверена, что говорил, парни еще там, а твоя машина стояла у входа. Мне Ковалевский мозг вытрахал своими вопросами, какого хрена я приехала туда вместе с тобой, почему… - Не делай так больше, - морщусь я. Элисте идет немного впереди, идет уверенно, быстро, но после моих слов останавливается и удивленно оглядывается через плечо. - Не делать как? - Не произноси в одном предложении Ковалевский, себя и вытрахал. Глаза Эли становятся огромными, она смотрит с недоверием, иронией, на лбу сексуальная складочка. - Ты же это не серьезно. - Я очень серьезно. Ковалевский – твоя Кукла, Эли. - Нет, - фыркает она, - он – трусливый лев. Я не сразу соображаю, о чем она, а когда доходит, удивление уже на моем лице. - А я тогда кто? – останавливаюсь в нескольких сантиметрах от Громовой, втягиваю ее запах, смотрю в глаза цвета безоблачного осеннего неба. Собственный голос низкий. - Не знаю, возможно, король гоблинов? – отчего-то шепчет. Между нами снова разряды и электричество. - Джарет? - Это другая сказка, Лис, - качаю головой, склоняясь к губам. Они холодные и влажные из-за дождя, пахнут алкоголем, табачным дымом и Эли. Сладкие и бархатные. Я притягиваю Громову, вжимаю в себя, обнимаю одной рукой узкую талию, вторую кладу на затылок, зарываясь пальцами в короткие пепельные пряди. У нее влажные волосы, мягкие, тело прохладное и тонкое. Ее руки скользят мне под футболку, ногти царапают кожу на пояснице. Громова дразнит, не пускает мой язык внутрь, ласкает кончиком собственного мою нижнюю губу, прикусывает резко и отрывисто, отстраняется на миг. Глаза блестят, взгляд затуманен. - Да, - кивает медленно. - Зато она подходит тебе больше, Аарон. Ты – не добрый волшебник. - Нет, - соглашаюсь, снова ее целуя. Я рад, что Лис это понимает, что видит меня, я рад, что Лис сейчас в моих руках, что отвечает мне, что дразнит, что не сдается. У нее во рту охренительно жарко и сладко. Крышесносно. Я втискиваю ее в себя сильнее и сильнее, острее ощущая изгибы тонкого тела, вжатого в мое через влажную одежду. Скользя ладонями по спине, лопаткам, талии, шикарной заднице. Мерцаю к ней в квартиру, потому что дождь и ветер надоели, потому что я хочу Громову под собой и вокруг меня, извивающуюся, стонущую, царапающую в кровь мою спину. Потому что мне мало ее сейчас, но… Мы не договорили. …мысль зудит где-то в подсознании дрелью придурка-соседа. Там я ее и оставляю. Потом. Я подталкиваю Эли к ванной, стягиваю куртку, футболку, расстегиваю джинсы, пока она занята моей одеждой, не прекращаю целовать. Это похоже на какое-то наваждение, на сумасшествие, но я не могу и не хочу с этим ничего делать. Мне отлично. Мне охренительно. Так, как не было уже очень давно. Лис прекрасна, нетерпелива, голодна, немного пьяна. Похоть между нами, жажда, голод. Порок и искушение. Темные, огромные, неотвратимые. Как цунами, как чертов зыбучий песок. Я приподнимаю ее над бортиком, ставлю в ванную, она шарит рукой по стенке, пытаясь найти вентили, задевает какие-то бутылки и тюбики. Они валятся на пол, под ноги, разлетаются по кафелю и акрилу с глухим стуком. Я шагаю следом за Эли, скольжу губами по тонкой шее, бьется в язык пульс. Частит, лихорадит, мурашки на нежной коже. Льется сверху вода, сначала холодная, через секунду уже теплая. Эли стонет тихо, запрокидывает голову, подставляя мне себя. Я скольжу руками ниже, нахожу застежку, стягиваю с нее белье. Опускаюсь еще ниже, целуя коротко, отрывисто ключицы, грудь, ложбинку, напряженный живот, провожу языком по пупку. Ее пальцы в моих волосах, глаза закрыты. Чертовы джинсы раздражают. Я стаскиваю их с Лис вместе с бельем. Почти готов разодрать, потому что ткань тоже влажная и поддается с трудом. Избавляюсь от собственных остатков одежды. Скольжу руками по длинным, нереальным ногам, от щиколоток к бедрам и… «Мя», - раздается откуда-то из-под вороха одежды на полу. Раздается настойчиво, несколько раз. Хрипло, но громко. Возмущенно. Эли застывает, замираю я. Мы смотрим друг на друга недоуменно сотые доли секунды… «Мя-мя». «Мя». …а потом начинаем ржать. Я поднимаюсь, заглядываю в глаза Эли. Смех сбросил пелену лишь едва. В воздухе все еще похоть. Мы все еще коротко посмеиваемся.