Ну, ты даешь! Не хватало еще телепрограмму под дождем обсуждать. — Сегодня детектив после второго выпуска новостей, довольно длинный, раньше половины двенадцатого не закончится. Мимо прошел Йохан и с удивлением посмотрел на них. Что это они здесь, под дождем, обсуждают? — Знаю. Ну так что? Прозвенел звонок на ужин. Значит, он опоздал, ему уже полагалось находиться в столовой. Макс все больше выказывал нетерпение. — Может, в порядке исключения разрешить ребятам сегодня лечь попозже, если они захотят досмотреть фильм? Несколько капель скатились с густых, коротко остриженных волос на щеку и на массивный подбородок Макса, и он раздраженно смахнул их, чтобы не затекли под воротник. — А я-то думал, ты противник всяких исключений. Он закусил губу, чувствуя себя провинившимся школьником. — Олл-райт! Раз ты так считаешь... Ну конечно, ведь не ему придется выгонять ребят из комнаты отдыха посреди интересного фильма. И делать все, чтобы они подчинились. — Да, я так считаю. Говорить было больше не о чем. — Да, но ведь... По двору торопливо шли Сусанна и Айлер. Сусанна чуть впереди. — Промокнете, — заметила она. — Случилось что-нибудь, Аннерс? Кто-нибудь заболел, или умер, или еще что-нибудь? Такой у вас серьезный вид. — Да нет, все нормально. Айлер многозначительно кашлянул: — Ребята уже в столовой. Я думал, ты пришел. Может, мне пока побыть с ними? Я могу, конечно, но вообще-то немножко странно, что во время дежурства ты манкируешь своими обязанностями. — Нет, не надо. Я уже иду. — Счастливого дежурства! — крикнула вслед Сусанна. — Спасибо, — откликнулся он и подумал, что забыл пожелать им хорошо провести вечер. В столовой все было спокойно. За обоими столами ребята уже принялись за еду. Зачем он только торопился, бежал по лестнице, по коридору?! Но напряжение сразу спало, едва он увидел, как мирно ребята ужинали. А собственно, что он ожидал увидеть? И чего ты так испугался? — подумал он. Может, дежурство пройдет тихо и спокойно. И он решил не обращать внимания на то, что ребята нарушили распорядок и начали ужинать без него, и только пожелал им приятного аппетита, усаживаясь на свое место за столом старшей группы. Он поискал глазами хлеб, масло, паштет — все находилось на дальнем конце стола. — Передайте, пожалуйста, хлеб! Все сделали вид, что не слышат, поэтому после паузы он сказал: — Передай, пожалуйста, хлеб, Бондо! — Чего-чего? Хлеб? Бондо взял хлебницу, медленно передал ее Рольфу, который неторопливо взял кусок хлеба, положил его обратно, потом взял другой кусок и наконец передал хлебницу Микаэлю. Тот медленно принял ее, долго рассматривал разложенные на ней ломти, наконец выбрал один и после этого передал хлебницу следующему. Получив ее, Аннерс понял, что его оптимизм был преждевременным. — Тебя не затруднит передать мне масло? — Бондо, масло! — Сейчас, сейчас! Масло проделало столь же долгий путь вдоль стола, и все так же тщательно им запаслись. В столовой пахло жареной печенкой, и на ближних тарелках виднелись следы подливки, но на блюде уже ничего не было, а ведь они там, на кухне, обычно не ошибаются. Тарелка с паштетом оказалась в непосредственной близости от него, он положил себе порцию, сделав вид, что этого ему вполне достаточно. — Что собираетесь делать вечером? — спросил он, ни к кому не обращаясь. Микаэль пожал плечами. Ничего. Чего уж тут придумаешть. — Можно было бы в футбол сыграть, если б было сухо. Бьёрн играл с ними вчера до позднего вечера, а Йохан позавчера водил всю компанию в поселок в кино. — А можно было бы и на лыжах покататься, если б снег был, — подал реплику Бондо. — Конечно... Он сделал еще один бутерброд с паштетом. — Но поскольку сегодня сыро, да и снега нет... — Хочешь, я скажу тебе, чем мы могли бы заняться? — Клэс отодвинул тарелку, положил руки на стол и слегка подался в его сторону. — Мы бы с Микаэлем переписали наши новые пластинки. В такую погоду самый кайф — музыку слушать. Было б на чем. — Разумеется, — сказал он. — Еще какие-нибудь ценные предложения? — Нет, — сказал Клэс, — других ценных предложений у нас нет. Он явно лез в драку, упрямо и настойчиво. Ради забавы, ради спортивного интереса. А может, в отместку за старые обиды, нанесенные кем-то другим? Едва ли он сам сознавал, что им двигало. Может, дело в зяте, не желавшем его видеть, или в сестре, не решавшейся пускать его в дом. Сколько раз с этим парнем обходились жестоко и грубо и сколько раз в дерзких, хулиганских поступках находила выход его злоба, отчаянная, бессильная злоба, которая постоянно копилась в нем. Ее всячески пытались усмирить, не дать прорваться, но, несмотря на все ухищрения педагогов, она по-прежнему жила в нем, мучила его и заставляла искать объект мести. Но разве справедливо, что он хочет выместить свою злобу именно на мне, думал он. Это полнейший абсурд. И что же мне с ними делать сегодня? Раньше нам бывало хорошо вместе. Может, попробовать поговорить с ними, ведь раньше мы понимали друг друга. Только бы удалось собрать их в комнате отдыха сразу после ужина, хотя бы только старших. Я бы сказал им, что нам нужно спокойно все обсудить, чтобы между нами не было недоразумений и недомолвок, только бы... Не захотят они меня слушать, я только раздразню их еще больше, ничего не выйдет. От боли у него сдавило виски. Так что же с ними делать? Вдруг послышался громкий звон ножей и посуды. Он понял, что они закончили ужин и, не дожидаясь его распоряжения, начали убирать со стола. Его запоздалое «спасибо» прозвучало жалко и утонуло в шуме. Они возвратились с кухни, чтобы забрать стопки тарелок, пустые блюда и блюдца. Бондо и Микаэль приступили к своим обязанностям дежурных по кухне, остальные разбрелись кто куда. Он взял тряпку, вытер столы и направился в комнату отдыха, зиявшую пустотой. Дом был пуст, как бывает в страстную пятницу, когда все, у кого есть хотя бы малейшая возможность куда-нибудь уехать, покидают его. Удручающе пуст. Он походил по комнате, поправил журналы на полке, аккуратно сложил газеты на столе, где они обычно и лежали, закурил, прислушиваясь к доносившимся из кухни звяканью посуды и гудению моечной машины. Вызывающая, враждебная пустота. Дождь перестал. Только одна запоздалая капля скатилась по оконному стеклу, оставив тоненький след. В часах что-то надсадно захрипело и раздался короткий, громкий удар. Половина седьмого. Улла, наверное, уже кормит малышку, потом выкупает ее и уложит в постель. Как правило, они не оставляли девочку спать одну, и, хотя Улла обещала заглядывать к ней, он не был уверен, что она вспомнит об этом. Без двадцати девяти семь. Нет, не было никакого смысла торчать здесь неизвестно зачем. Он обошел дом. Все спокойно. В комнатах, где ребята крутили свои транзисторы, звучала музыка, из других доносились смех и веселые голоса. Он спустился в подвал. Никого в биллиардной, никого за теннисным столом. Обычно они спорили за биллиардом, стучали киями по полу и безжалостно лупили ракетками по мячу, гоняя партию за партией в пинг-понг. Сегодня все пятнадцать находились в своих комнатах. Он не спеша побрел обратно, и, когда уселся с газетой в руках, в комнату заглянула кухарка. — Чашечку кофе, Аннерс? — Да, пожалуйста. Может, вместе посидим? Она секунду раздумывала, потому что обычно пила кофе у себя. Потом сказала: — Так и быть, с тобой посижу. Они с кухаркой давно уже разыгрывали комедию. Этакий флирт на виду у всех. С особым удовольствием он исполнял эту свою роль на интернатских вечерах. Она была почти вдвое старше его и почти вдвое толще. По меньшей мере раз в год он целовал ее при всех, когда она кружила его в танце и, несмотря на свою полноту, казалась намного проворнее и изящнее его. Улле она не нравилась, ее раздражали его дурацкие ухаживания за этой толстухой, его «снобизм наоборот», как она это называла. Она не понимала, что «толстуха» ему симпатична и что чувство симпатии к ней, которое он разыгрывал, в сущности, было неподдельным. Он уверял себя, что и ее чувство к нему было непосредственным и искренним, что ей тоже по душе их игра и его единственного она балует лишней чашечкой кофе во время вечерних дежурств. Она принесла кофе и села, помешивая ложечкой в чашке. — Пора привыкать пить без сахара, — пошутил он, следуя правилам игры, — а то совсем растолстеешь. — Тогда я тебе еще больше буду нравиться, — ответила она ему в тон. — Ради тебя и стараюсь. — Не знаю, не знаю. Мне с тобой и так уже стыдно на людях показаться, — продолжал он и тут же замолчал, почувствовав, что переборщил. Некоторое время они молчали.