Если взрыв случился под земной поверхностью, почему у констебля на дороге оторвало голову, а собак втоптало в землю? Женщины-констебля не было видно нигде. Воображение Хелен хотело представить – и поверить, – что взрыв действительно произошел, что это он уничтожил людей внутри сарая, а ударная волна прокатилась по дороге и загону, нанеся страшные травмы людям и зверям. Но почему тогда хлипкие сараи остались стоять? И какое отношение ко взрыву имел звериный лай и кровожадный визг? Испытывая смятение и тошноту, Хелен ощутила внезапное резкое желание оказаться дома и крепко прижать к себе дочку. Желание было настолько сильным, что закружилась голова. Обмякший человек у стены сарая зашевелился, и взъерошенная голова упала на красную грудь, точно внимательно разглядывая зловонные внутренности, свернувшиеся на коленях. 47 Несколько минут назад Над жаровнями клубился синий дым, забивал воздух, закрывал собой почерневшие балки. Голова Кэт кружилась, ей было холодно от тошноты. Она с пристальным ужасом вглядывалась во тьму под решеткой и отвлеклась, только когда медленно вошли два шамана – или чем бы эти звероголовые психопаты себя ни считали и в чем бы ни убеждали свою красную паству. Как и в тот раз, два тощих тела – голых, жилистых и выкрашенных в красный – сгибались под непропорционально огромными лохматыми головными уборами. Дряхлый Тони Уиллоуз плелся, приветствуя своих последователей, пока его держала за руку дочь Нанна – на ней не было маски. Они появились откуда-то сзади, из-за костра, но Кэт из-за дыма не видела дверь. Вторую старейшину – Джессику Ашер – прикатили в сарай на коляске через главный вход. Коляску катил сын Джессики с крысиной мордой – Финн, тоже без маски. Колеса кресла месили землю и помет. Музыканты поприветствовали своих дегенеративных вождей мелодией, пронзительно раздававшейся в вонючей деревянной пещере. Кэт очень хотелось найти оружие и освободить хотя бы одну руку, хотелось наброситься на них. Кровавое последствие этого означало не только побег, но и удовлетворение от мести. Теперь подобные желания слишком свободно двигались в ее голове – точно пес, пытающийся прорваться с нижнего этажа сознания, вынюхивающий лазейку. Разуму они не поддавались, но говорили о сходстве Кэт с этими людьми, даже при различии мотивов, и ей это было отвратительно. По крайней мере, в ненависти она находила отдых от ужаса и тревоги, которая уже многие часы сжимала ее желудок. Шестеро красных, прижимавшихся к стене, теперь шагнули вперед, подняли окрашенные руки и заулюлюкали. Эти растрепанные имбецилы напоминали бродяг из далекого прошлого, некогда наслаждавшихся примитивным экстазом, но теперь в своем опьянении бессильных его вернуть. Если прибытие двух стариков, не способных даже самостоятельно войти в это древнее место жертвоприношений, и вдохновляло красных, то крики их все равно не могли сравниться с тем, что Кэт слышала, когда расчленяли Стива. Аляповатые, отвратительные, безумные, целеустремленные, эти твари собирались положить конец всему, чем Кэт была и чем мечтала быть. По-видимому, убийство не кажется жертве таким уж славным. Под грязными коленями Кэт в земле снова послышался гул. Она отвлеклась от театра красных в сарае: внизу определенно ворочались скалы. Нечто вырвалось из оков, и, возможно, сама земля разверзалась, чтобы открыть закоулки, которые лучше не открывать. Что бы ни обитало внизу, оно стремилось наверх и двигалось быстро; медленное дыхание за решеткой становилось все теплее, невидимая ядовитая пасть все сильнее воняла трупами. Кэт закричала и попыталась встать, чтобы уменьшить ужас, от которого задыхалась, но отчаянный вопль только привел красный народец в восторг: они знали, что приближалось к поверхности земли, по которой красные ходили босыми ногами. Дудочки снова пронзительно зазвучали, и мысли пленницы бросились в стороны, точно дети, гулявшие одни и испугавшиеся рычащих псов. Вокруг храма продолжали гудеть мужские голоса – люди куда-то торопились, делали что-то, что Кэт не видела из задымленного сарая. Рычали моторы – кто-то давил педали в пол. Старик Уиллоуз отбросил руку дочери и принялся издавать гортанные звуки, казавшиеся наполовину звериными. В чем бы ни был смысл этой пугающей речи, красный народец ответил восторженным кошачьим концертом. Старик Уиллоуз поднял напряженные руки по обе стороны лохматой черной головы. В безумных белых глазах между зубастых челюстей пасти отражался огонь. Его самка зашевелилась и поднялась из коляски, пошатнулась на миг, но немедленно выпрямилась: в ветхое тело чудесным образом вернулись жизненные силы. Запятнанное красным, истощенное тело дряхлого матриарха кокетливо и жеманно начало ковылять, завывая при этом фальцетом, дрожавшим на самых высоких нотах. Развеселившись, старуха принялась хлопать по собачьей маске скрюченными, застывшими руками с красными шишками на суставах и вращаться на месте. Костлявые ступни танцевали в грязи, а сама жуткая ведунья напоминала истощенного ребенка, залитого кровью и участвовавшего в детской игре или ее сатанинской версии. Финн – сын с крысиной мордой – пронес по большой палате чашу из черепа, высоко подняв. Кивая, он раздал причастие всем восьми красным идиотам, по-прежнему визжавшим и игравшим на дудках, выманивая из недр земли своего отвратительнейшего друга. Каждый сделал глубокий глоток из чаши, чтобы смягчить прибытие сущности, рыскавшей в тайных каменных пещерах внизу – точнее, сущностей. Они торопливо поднимались из своего туннеля к решетке, где металась Кэт, вглядываясь во тьму под ногами. Возможно, дверь сарая закрыли или слабые обрывки солнечного света наконец скрылись за дождевыми тучами; быть может, небесное тело, несущее свет и тепло, не вынесло предчувствия грядущего. Тьма превратила сарай в пустой сосуд. Снизу и сверху в емкость меж шаткими стенами лилось ничто. Над головой Кэт и у земли края́ деревянного здания исчезли из виду; единственным источником света остался слабый огонь, несущий в этой жестокой тьме жалкое успокоение. Вонючий сарай и человеческие головы, издававшие вой вокруг, были полностью лишены тепла и безопасности. Наверное, огонь развели рядом с решеткой, чтобы защитить предводителей церемонии: возможно, свет и жара во время гнусных ритуалов отделяли жрецов от того, чему они поклонялись. Кэт инстинктивно приблизилась к огню, насколько могла, не загораясь сама. «Белые щенята», – кажется, именно их она слышала. Рычание, затем лай, смех, «йип-йип» под землей. Они приближались, и наконец из кромешной тьмы раздалось скуление, потом отвратительный смех и одновременно – рычание влажного горла. В яме под решеткой когти скребли по камню, огромные силуэты прыгали и царапали прутья. Кэт привязали, чтобы эти твари могли понюхать ее ужас и оценить, насколько она аппетитна. Из ямы наползала едкая вонь: засохшая кровь, аммиачный навоз, ничем не замутненный запах гнили, настоявшийся за века в закрытом пространстве. Кэт могла задохнуться от одного лишь гнусного дыхания красной земли – она бы этого хотела, чтобы не пришлось видеть источник вони. Схватив женщину за ноги и руки, две пары рук подтянули ее к решетке. Кэт закричала громче шаманов с их идиотскими первобытными возгласами или красного народа с его какофоническим визгом. Ее тащили вперед, а Кэт лежала лицом вниз, царапая землю носками. Веревка натянулась так, что, казалось, сейчас вывихнется запястье. Сквозь пряди волос она видела круг света, где блики огня боролись с тенями. Вокруг столпились волосатые ступни и красные ляжки. Потом Кэт разложили на участке пола для убийства. Вопреки всему, ее клонило в сон: быть может, тело само производило анестезию, чтобы заглушить панику? Тут Кэт вспомнила картину, которую подавляла в своем сознании уже несколько дней, и мгновенно пришла в себя. Старый рот над морщинистым подбородком обсасывает влажную челюсть с питательным мясом. «Стив». Кэт закричала – на этот раз так, что казалось, ее легкие порвутся, словно бумажные пакеты. Ей развязали запястья и лодыжки, и Кэт удалось, сопротивляясь, подняться на колени. Ее держали только двое красных – еще двое пьяно пытались поднять решетку, а затем целиком или по частям кинуть Кэт сущностям, которые так нетерпеливо лаяли и рычали внизу. Встав на дыбы, Кэт пыталась стряхнуть с себя двух шатающихся красных мужиков и освободить руки, за которые те настойчиво держали. – Нет! – кричала она, но двое идиотов не обращали внимания и продолжали поднимать решетку, предназначенную не дать верху слиться с низом, хотя их руки дрожали под тяжестью железа. Неподалеку – возможно, из-за дверей в сарай – мужской голос завопил: – Дерьмо! Мусора́ приехали! Еще два голоса, владельцы которых явно торопились, повторили. Через пару секунд под чьим-то пинком запыхтел мотоцикл, захлопали двери машин, но красные, державшие Кэт, не замечали беспорядков снаружи, как и двое музыкантов, сидевших обратив взоры внутрь себя, словно уйдя в запоздалую кому. За расширяющейся трещиной в полу Кэт заметила ведунью – сын Джессики Ашер, Финн, тащил ее, точно худенького поранившегося ребенка. Тру́сы торопились сбежать с места преступления – они боялись не только полицейских, но и того, что до сих пор держали в яме. Сын и мать исчезли во тьме задней части здания. Тони Уиллоуз, щуплое тело которого вновь охватила слабость, жалко хватался за руку дочери, внезапно охваченный стремлением покинуть сарай. Его опьяненные, рассеянные подручные тем временем по-прежнему возились вокруг дыры, пытаясь открыть ее и закрыть там Кэт. Последние два члена семьи исчезли в той же задней части здания, откуда с такой помпой явился Тони. Семья Уиллоузов оставляла Кэт в лапах своей паствы – наркотики не уменьшили их целеустремленности. Престарелое разношерстное собрание, по-видимому, не замечало ни побега своих жрецов, ни тревоги вокруг здания. Должно быть, вещество в чаше из черепа оказалось очень сильным – его действие становилось все заметнее по тому, как неловко ковыляли красные вокруг тела Кэт. А если решетка отодвинется хоть чуть дальше, она окажется не единственной жертвой здесь. – Нет. Они убегают. Смотрите! Да смотрите же, Христа ради! Среди хаоса раздался невообразимо оглушительный животный визг, полный нечеловеческого восторга. Все надежды Кэт на бойцовых собак и крупных кошачьих пошли прахом. Двое красных отпустили решетку и заковыляли назад, подальше от открытой ими же дыры в земле, словно наконец поняли, что именно вот-вот выпустят на свободу. Один из них оглядывался в дыме и темноте, точно дитя, просящее совета у старших. Когти сильнее заскрежетали по изнанке металлической печати, теперь закрывавшей только треть ямы, хор глоток зарычал громче. Поднимавшие решетку, должно быть, выжили из ума; теперь же они, казалось, были не в силах ни полностью открыть, ни полностью закрыть врата. То, что оглушительно лаяло в темной дыре, словно очаровало или парализовало тюремщиков Кэт. Чтобы не видеть того, что увидели они, Кэт рванулась вперед, встала на колени, освободила одну руку и попала кулаком в чье-то лицо, скрытое растрепанными и склеившимися волосами вокруг впалых щек. Она ударила человека с остекленевшими глазами, потом еще раз заехала кулаком ему в глазницу, и он беззвучно упал. Кэт дернула вторую руку, и сил ей хватило, чтобы уронить второго красного на живот. Она разглядела его потрясенное лицо, ударившееся о землю, – в глаза Кэт смотрел растерянный старик. Кэт бросилась к огню – в сам огонь. Инстинкт кричал, что в этой адской тьме огонь – единственное, что держит на расстоянии (пусть даже очень малом) нечто, недавно появившееся в современных владениях человека. Чтобы скрыться от сущности, вырвавшейся из-под земли за ней, Кэт готова была бежать босыми ногами по лаве. Несвязные ноты и крики, призывавшие сущностей из-под земли, прекратились. Их заменил треск влажной плоти. Это раздирали туловище первого красного. Отвратительный звук раздался из-за затылка Кэт. Она бежала сквозь костер: из-под ее ступней разлетались угли и искры, по штанам для пробежек, которые она носила, не снимая, последние несколько дней, плясали языки пламени; подошвы ног горели, волосы опалил огонь – возле одного уха послышался треск, а нос забил мерзкий запах. Загоревшись, Кэт закричала и упала на четвереньки в полную темноту за костром. Она рухнула не на землю, а на камень, содрав кожу с колен. Кэт захлопала по мучительно пылавшим ногам и тыльной стороне коленей и обернулась, но тут волна зловонного воздуха задула весь костер разом. Кэт так и не увидела, как разрывали красных, поднявших решетку, и как именно им оторвало головы. Она только услышала удар двух человеческих тел о стену, куда их бросили. На краткий миг пламя снова проснулось, блеснув кровавым сполохом на каменном потолке, и Кэт увидела, как вниз упали два тела, лишенные своих частей. Послышался рев испуганных животных, затем оглушительный гром их копыт во тьме. Кэт не видела зверей, но чувствовала порывы ветра от стремительного движения могучих тел. Отойди она на сантиметр дальше от огня, и ее тело растопчут. В черноте все стадо зарезали. Вдали скулили собаки и испуганно ржали лошади – должно быть, они пали от тех же зубов и когтей. Черти все это время громко смеялись, рыча и глотая кровь, будто пес, утоляющий жажду в луже. На границе светового круга, где красный отблеск огня слабел, Кэт видела, как красный народец швыряют туда-сюда, словно марионеток с бессильными конечностями. Высоко над головой Кэт кому-то порвали горло; в лицо плеснула теплая жидкость, и она ощутила соленый вкус. Она увидела, как ползет раненая женщина с дудочкой: невзирая на наркотики, у красной осталось достаточно здравого смысла, чтобы понять – что-то пошло не так. На глазах у Кэт ее костлявую спину разрезали и вскрыли, как тесто, а взъерошенную голову, точно сырую глину, раздавила не то огромная лапа, не то нога, кажется, с когтями. Нечто, похожее на пятнистую заднюю лапу, осталось стоять на бывшей голове, пока существо ленточками сняло с трупа несчастной кожу и выпотрошило. Все это случилось, прежде чем Кэт успела отвернуться. У грязных ног Кэт горел длинный кусок дерева. Она схватила его за горячий красно-белый конец, ронявший пепел, обожглась, уронила, принялась хлопать по древесине в поисках холодного конца и снова взяла. Держа факел в вытянутой руке, она обернулась. На миг скудный свет от факела отразился в глазах размером с фары. Посреди болезненно-желтой радужки, пронизанной красными нитками, плавал янтарный зрачок. За опущенной головой с прижатыми небольшими ушами Кэт смогла лишь на миг разглядеть силуэт – широкий, с мощными лапами. Затем существо удалилось – или исчезло. Размахивая факелом на уровне пояса, Кэт заковыляла прочь от огня, неловко продвигаясь туда, где мир исчезал в полнейшей тьме. Обожженные подошвы ступней ожидали землю, но ступали на камень. «Невозможно». Но на подобной бойне ни любопытству, ни сомнению места не было – доказывать это не требовалось: хватало вида растерзанного, разбросанного красного народца. Дикий рык, шлепанье тяжелых влажных трупов в зловонном воздухе: нечто бросало свою добычу снова и снова, сначала о землю, потом о стены. Шаркали крупные торопливые лапы, челюсти (которых Кэт посчастливилось не видеть) перетягивали неподвижные тела и снова начинали драться за них. Едва ли что-то выжило за спиной Кэт и ее обгоревшими пятками. Там, где некогда был выход, она услышала новые голоса – вдали кто-то кричал: «Полиция!» Но раздавались они словно далеко-далеко, на другом конце каменного туннеля, и вонючий воздух сдувал слова. В этом аду человеческий голос мог либо неразумно, сам того не желая, сообщить о себе сущностям, рычавшим вокруг, либо пронзительно кричать, как только его заметили. Что и сделали новые голоса, вскоре затихшие. Рокот под землей, подстегиваемый криками поднявшихся из ямы зверей, прокатился могучей волной и затих, унеся с собой испуганно ржавшее стадо: их крики стремительно оказались на невероятном расстоянии – словно их смели из бывшего сарая. Звуки чертей, резавших копытных, прекратились вслед за жалобами их добычи, земля под ногами Кэт снова стала безмолвной и плотной. Неестественная обстановка и сущности, рыскавшие в ней, исчезли так же стремительно, как и появились. Однако ропот обычного мира на смену им не пришел – Кэт не слышала ни пения птиц, ни шума машин. Земля словно онемела от шока, и тишину нарушали только стоны умирающих и безостановочный стук дождя по крыше. Удерживаясь на ногах, Кэт последовала по той же тропе, которой бежали Тони и его жена-инвалид. В этом эндшпиле выжили только главные убийцы – по-видимому, они потеряли контроль над тем, что впустили на собственную ферму. Да и едва ли найдется что-либо, способное удержать это.