Хелен кивнула, но ее взгляд выдавал опасение при мысли о возвращении на ферму, известную ей как Редстоун-Кросс. – Вы будете в полной безопасности, – улыбнулась констебль Суон. – Вам даже не придется выходить из машины. Но если требуется обыскать ферму и арестовать людей, мы должны быть уверены, что ищем там, где надо. Редстоун – это немало земли, в основном сельхозугодья. Ваш брат делал свои записи в карьере к западу от перекрестка? Хелен снова кивнула. Полицейская прикусила щеку изнутри: – В том и проблема: там немало карьеров. Целых семь. Они разбросаны вокруг перекрестка на километры вокруг, по землям, принадлежащим как минимум пяти разным фермам. – На его диске было написано «Редстоун-Кросс» – должно быть, он записывал звуки неподалеку от фермы, где я была. А те люди с лодки? – Мы догадываемся, кем может быть один из них, и сейчас его ищем. – Но вы его не поймали? – Пока нет. Его нет дома. Обдумав это, Хелен села на постели: – Моя дочь. Вы сказали, что свяжетесь с полицией Уэст-Мидлендз. – Ваша дочь в порядке, – полицейская наклонилась вперед, ее рука оказалась близко от плеча Хелен, и добавила: – И ваша мать тоже. До этого разговора полиция Диллмута обещала Хелен, что осведомится у полиции Мидлендз, в безопасности ли мать Хелен и Вальда. Как только температура тела Хелен пришла в норму и она очнулась от глубокого сна, вызванного переутомлением, то первым делом позвонила домой – в шесть утра воскресным утром. Ответила ее мать, которую звонок разбудил и испугал: в такое время звонят, только если произошло нечто опасное. После подвига Хелен каждая мышца в ее теле мучительно ныла; она даже в туалет не могла ходить без помощи медсестры и не опираясь на стену. Но Хелен чувствовала: нельзя не объяснить матери, почему она не окажется дома этим вечером, и сказала, что находится в больнице из-за переохлаждения, обезвоживания и переутомления. При этих словах мать ахнула и, как догадалась Хелен, схватилась за сердце: она всегда так делала в тяжелые моменты. Хелен убедила ее, что ей гораздо лучше, – так доктора говорили. Возможно, ее даже отпустят через день-два, в зависимости от того, нужна ли будет койка. Но за руль Хелен сесть не сможет: ей потребуется лежать и восстанавливаться несколько недель и к тому же давать полиции показания. Зная, что ни одна мать не удовлетворится таким коротким объяснением, Хелен призналась, что Линкольн в Южном Девоне связался с чем-то незаконным, и ограничилась этим, добавив, что жуткая статуэтка женщины с песьей головой, которую прислали Вальде, тоже связана с историей Линкольна. Кто бы ни прислал ее, этим он предупреждал Хелен, чтобы перестала расследовать последнюю неделю в жизни брата. Люди, которым он помешал в Девоне, теперь мешали ей. К счастью, потрясение и неверие матери помешали ей задавать Хелен дальнейшие вопросы. Хелен заставила ее пообещать, что мать заберет Вальду к себе в квартиру и что не будет открывать дверь никому, кроме полицейских, показавших документы. Сказав еще, что этим утром к ней и Вальде заглянет местная полиция, Хелен прервала звонок, пока могла. С того самого момента, как она пришла в себя, мысль о том, что Линкольн, возможно, подвергся той же участи, что и его сестра – что его выбросили в море тонуть, – приводила Хелен в ярость, и ярость эта давала куда больше сил, чем отдых на больничной койке, вливавший жизнь обратно слабой струйкой. Хелен прекрасно представляла себе страдания, которые Линкольн перенес перед тем, как утонуть. Но тела не нашли, так что версия об утоплении Линкольна выглядела не совсем правдоподобно. Рано или поздно утопленников обычно вылавливают, сказал доктор. Насколько Хелен запомнила, разговор в лодке в основном шел про какую-то «красноту», как говорили трое. Один из них сказал, что Линкольна «отдали красноте», и свиномордый рулевой угрожал человеку по имени Фил этой же «краснотой». Но это слово для полицейских у кровати Хелен не имело никакого смысла. Хелен также настаивала, что трое, покусившиеся на ее жизнь, действовали по чьему-то приказу – один из них говорил о какой-то «ведунье». Констебли на это постарались не улыбнуться. В девять часов полицейские подтвердили, что машину и некоторые вещи Хелен нашли в бухте близ Плимута: обувь и рюкзак оставили на берегу. Хелен была уверена – это для того, чтобы ее исчезновение походило на самоубийство, – и сказала полиции то же самое. Но очевидным это оказалось только для нее. К отчаянию Хелен, в этот момент офицеры заподозрили, что она оказалась в воде по собственной воле и все выдумала, – их выдали глаза. Морское течение также опровергало ее рассказ: из бухты у Плимута оно действительно рано или поздно могло вынести Хелен к тому месту, где ее, измученную, замерзшую, едва в сознании, выловили рыбаки. Течение проходило вдоль береговой линии, и те, кто тонул чуть севернее Брикбера, могли всплыть даже в Дорсете. Кровь Хелен проверили на наркотики и алкоголь и обнаружили следы вина, выпитого в номере мотеля. Хелен настаивала, что если бы была пьяна, то умерла бы через несколько минут после падения в воду, не в силах плыть как следует. Вдруг ей пришла в голову мысль, и она не думая воскликнула: – Те, кто был в лодке, не должны знать, что я жива. Никто не должен знать. Иначе я и моя семья будем в опасности, вы понимаете? – Никто не знает, что вы здесь, – сказала констебль с добрым лицом. – Кроме нас и ночной смены, врачи которой были с вами, никто даже не знает, кто вы. Вы здесь в безопасности, Хелен. Пытаясь убедить полицию, что ее похитители были очень серьезны и опасны и что именно они убили ее брата шесть лет назад, Хелен расплакалась. Но констебли с самого начала не желали принимать связь этого дела с Линкольном. Справедливости ради, когда Хелен делилась своими подозрениями, связь между звуками, записанными ее братом под землей много лет назад, и недавним покушением на ее жизнь показалась сумасбродной и ей самой. Позже прибыло двое детективов, которым Хелен несколько раз повторила тот же самый рассказ, отчего он не стал менее странным и фантастическим. Хелен рассказывала о Кэрол, мотеле и раскрашенных в красное людях, напавших на нее, похитивших и попытавшихся убить, – совершенно абсурдная история. Чем больше Хелен на ней настаивала, тем меньше, казалось, слушали полицейские; после полудня ей уже хотелось кричать и не останавливаться, пока что-нибудь не вколют. Днем констебль сообщила, что никакой Кэрол не нашли: гостиница уже некоторое время пустовала и ближайшие соседи уверяли, что владельцы заведения – пожилая пара – жили на пенсии в Испании. «Эта Кэт» – психически неустойчивая журналистка, заманившая Хелен в Девон на выходные, – также пропала: к ней домой заехала патрульная машина, но дом оказался пуст и заперт. Кэт до сих пор искали, и никто из названных Хелен людей не смог помочь полиции в расследовании. Только при случайном упоминании Стива, бойфренда Кэт, Хелен заметила, как что-то в прохладной реакции детективов на ее безумный рассказ переменилось и все четыре офицера вокруг постели переглянулись. После этого один из детективов осторожно сказал, что Стива сейчас ищут в море береговая охрана и волонтеры, патрулировавшие побережье. Он пропал четыре дня назад – считалось, что упал с прибрежной тропы во время прогулки. Состояние Кэт во время праздника приобрело новый пугающий смысл. В голове Хелен до боли завертелись шестеренки. Возможно, на ярмарке в Редхилле та была так разбита не из-за того, что рассталась со Стивом, а из-за чего-то куда хуже. Если Стива забрали те же, кто пытался убить Хелен, может быть, Кэт даже заставили заманить ее в Девон, чтобы кто-то смог получить записи Линкольна? Кэт так хотела получить эти диски, и теперь она тоже пропала. – Кэт. Нужно найти Кэт, – настаивала Хелен. – Подругу Стива. Она вовлечена в это. Все связано – Стив, я, Кэт, мой брат, его чертовы записи. Я не знаю, как и зачем, но Кэт что-то знала о моем брате или говорила, что знает. Только поэтому я сюда приехала. И Кэт так нужны были эти чертовы диски. Неужели вы не понимаете? Полиция, к сожалению, не понимала. С каждым новым проявлением безразличия отчаяние Хелен становилось все сильнее. Наконец она закрыла глаза, решив, что ее положение безвыходно, и отрешенно спросила: – Когда мы будем осматривать ферму, сколько вас будет в машине? – Э-э, только мы двое. Хелен внимательно их осмотрела: небольшая серьезная женщина и мужчина не старше двадцати четырех. Если он и был ветераном, то не расследований дел об убийстве, а игры в регби. Ни у первой, ни у второго не было оружия. – Наши коллеги также будут осматривать другие фермы вокруг того места, – добавила констебль, – и поддерживать их будут люди из соседнего участка: это общее задание. Определив хозяев нужной фермы, мы тщательно их допросим и отвезем вас домой к дочери, – она сказала это, будто извиняясь. Полиции словно не терпелось отвезти Хелен за пределы своей юрисдикции. – Можете сейчас посмотреть на карту? Констебль скачала на планшет гугл-карту. Хелен провела на ней свой маршрут вдоль береговой тропы и дорогу через все места, где Линкольн делал записи. Двое констеблей посовещались у двери. Констебль Суон решительно кивнула и сказала: – Начнем с Уиллоуза. 40 Конечности Кэт парализовало в ожидании резни. Она снова оказалась тут – на скотобойне, где расчленили Стива. В ее голове крутился монтаж самых «выдающихся» моментов кровавой оргии – вопли, треск костей, алые брызги на камнях, бледное тело, сверкавшее в слабом свете… «Хватит! Распилите ему башку». Скуление зверей, пробивающееся сквозь наркотический дым, сатанинский лай, скрежет когтей по камню под сараем, где жаждали крови, – эти звуки раздавались эхом в голове Кэт. «Пожирают». И наверху, и внизу пожирают; белые глаза на красных лицах – все это она перенесет снова. Рядом с камерой на ферме, куда посадили Кэт, ее ожидала та самая металлическая решетка, где лежало прежде тело ее сломленного, растерянного, бредящего любовника. Кэт завидовала Стиву – его муки закончились. Оставаться здесь в сознании было невыносимо: сознание сопровождал его близнец – осознание. Кэт чувствовала готовность покончить с собой – лучше она сделает это сама, чем ее растерзают и скормят… «собакам». – Нет, нет, нет. – Она раскачивалась вперед-назад в затхлой комнате без освещения, куда ее притащили Льюис и ухмыляющаяся красная тварь. Руки безумно болели – пластиковый жгут вокруг запястий почти перекрывал кровообращение. Они бросили Кэт коленями на грязный цементный пол. Здесь каждую молекулу воздуха пропитывала вонь: возможно, когда-то в этих сырых стенах на мокром ковре выросла плесень. Теперь голый пол символизировал понижение Кэт в статусе и отсутствие у нее перспектив: единственный путь отсюда вел вниз, в красноту. Через несколько часов поднимется солнце, но до тех пор за решеткой на окне, обросшей паутиной и грязью, не виднелось ничего, кроме черного квадрата глубокой ночи. «Когда они придут?» Сопровождая Кэт тем вечером в ее последний путь, похитители не стали надевать ей на голову мешок: какая разница, увидит она что-то на ферме или нет, если она отсюда больше не уйдет? Во тьме, прорезанной фарами, висело ожидание: на дороге у старого дома стояли машины, рядом слонялись люди – лучи фонарей рассекали сутулые силуэты. Собрался тесный круг гостей – ради Кэт. «Ради делания в красном». Дом, насколько она его разглядела, представлял собой просевшее здание у дороги с дырами в асфальте и зарослями сорняков. В слабом желтом свете, обрамлявшем окна на первом этаже, видны были неопрятные живые изгороди, длинная трава и крыльцо, с которого неподвижная группа смотрела вслед машине детектива. Та же увозила Кэт дальше – туда, где все это началось и закончится. Прежде чем Кэт бросили в грязную камеру, остатки разума, которые страх еще не поглотил, отметили голоса: вокруг машины Льюиса кто-то переговаривался на повышенных тонах – возможно, у красного народца не все шло по плану. Кэт подумала, что стала для них препятствием, и удовольствие от этой крошечной пирровой победы было единственным плюсом в отчаянии, ставшем ее постоянным спутником. Пытка близостью к свободе и последующим ее исчезновением оказалась настолько мучительна, что осознать ее Кэт едва могла. Она почти избежала смерти, которую в двадцать первом веке и вообразить не могла, но теперь вся надежда на то, чтобы от нее ускользнуть, обратилась в мираж. Всего, что Кэт сделала у себя дома, оказалось недостаточно – теперь еще и это. Положение Кэт казалось судьбой, словно во время первого визита сюда на нее поставили несмываемую метку. Она расправилась с Бородой и Платком таким образом, какой до сих пор представляла разве что во время самых темных моментов психоза. Может, дело в подавленной агрессии, которая копилась со средних классов школы, обострилась из-за неудачных отношений и плохих работ и наконец-то нашла выход? Кэт не знала. Но с того момента, как она схватила в наманикюренные руки оружие, ее действия не только доставляли нехорошее удовольствие, но и сама воля Кэт словно покорилась… она и сама не знала чему. Льюис – лживый спаситель, скрутивший Кэт и похитивший ее во второй раз за неделю, – с самого момента прибытия был недоволен хозяевами. Остановившись за рядом разваливающихся и просевших зданий за таким же домом, он принялся ругаться с кем-то у машины. Кое-что из речи своего иуды, шипевшего от злости, Кэт расслышала: – На этих дисках ни хрена не было – пара звуков, и все. Вы в своем уме?