– Куда? – Во дворец! – Во дворец? – Да, – ответил Багдадский Вор. – Я часто мечтал увидеть его изнутри. Держу пари, там есть добыча, достойная моих ловких пальцев и хитрых мозгов. – Несомненно! Но они не впустят тебя! – Они могут! – Как? – Есть идея, Птица Зла! – И когда второй начал спрашивать и спорить: – У меня нет времени объяснять. Пойдем. И не забудь свой черный плащ из верблюжьей шерсти. – Сегодня не холодно. – Я знаю. Но нам понадобится плащ. – Зачем? – Подожди и увидишь, о сын нетерпеливого отца. Они выбрались из колодца, побежали по улице и прямо за углом догнали процессию носильщиков, которые двигались по широкому проспекту, обсаженному деревьями, ко дворцу халифа. Их были сотни и сотни. Большинство составляли смуглые, кудрявые, татуированные рабы из Центральной Африки, они неутомимо шагали, качая бедрами и длинными телами, отличавшими все их племя, держа свертки, тюки, корзины и кувшины на своих курчавых головах; арабские надсмотрщики скакали со всех сторон и подгоняли отстающих узловатыми кожаными кнутами. В конце проспекта, окруженный гигантским садом, утопающим в цветах, возвышался дворец, словно огромная печать из мрамора и гранита. Высоко поднимаясь ровными ярусами, изгибаясь внутрь, словно темнеющий залив, взметнув каменные зазубрины острых, похожих на крылья зубчатых стен, увенчанных на севере и юге над двумя кубическими гранитными башнями, с орудийными башенками, шпилями и куполами, дворец уходил за горизонт невообразимой лавиной квадратной, фантастически раскрашенной кладки. Центральный вход преграждала дверь – почти прозрачная, но крепкая, почти неразрывная сеть – из плотно сплетенных железных и серебряных цепей; дверь поднялась, когда капитан привратников увидел подходящих носильщиков и махнул своим вооруженным помощникам в тюрбанах. Носильщики проходили внутрь поодиночке, вдвоем и по трое. Последним шел высокий негр, который нес глиняный кувшин, наполненный цветочным ширазским вином. Но – подождите! – приблизился еще один носильщик. Не негр, а гибкий араб, голый по пояс, на ногах у него были шелковые мешковатые штаны, он нес на голове небольшой сверток, в котором был черный плащ из верблюжьей шерсти. Как только он дошел до порога, узкие глаза капитана превратились в щелочки. Он быстро махнул своим помощникам, которые опустили железную дверь. – Впустите меня! – просил молодой носильщик. – Впустите меня! – Нет, нет! – засмеялся рыжебородый пузатый капитан. – Нет, нет, моя умная базарная гончая! – Впустите меня! – повторил тот. – Впусти меня, о гора свиной плоти. Я несу груз драгоценного винограда из Бохры для завтрашнего торжества! Капитан снова засмеялся. – Душа моей души! – сказал он. – Твой виноград – занятный виноград. Смотри! Он движется, как будто живой! Hayah! Hayah! – Подняв копье и проколов сверток, который от этого задергался, запищал, громко заверещал: – Гроздь винограда с человеческим голосом! Ценный виноград, в самом деле! Самый удивительный и неповторимый виноград из творений Аллаха! – Тьфу! – сплюнул с отвращением Багдадский Вор. Он опустил сверток, откуда, отбросив плащ из верблюжьей шерсти, выбрался Птица Зла, энергично растиравший бедра там, где они ударились о тротуар, и громко причитавший. – Дорогой мой, – снисходительно продолжил капитан. – Дворец халифа – не самое лучшее место для грабителей. – Как ты смеешь… – Я вижу это по твоим глазам, – прервал его капитан. – Забавные глаза – да! Привлекательные глаза – да! Но не честные глаза! И поэтому, – донеслось загадочное предупреждение, – будь добр, подумай о судьбе осла! – Какого осла, о пузатый бандит? – Осла, который путешествовал по миру, ища рожки, и потерял ушки! Берегись, друг мой! Весь день дворец стерегут солдаты халифа. И всю ночь! Посмотри, – он указал на железную сеть двери, – ты видишь эти ловушки, эти канавки, гроты и клетки? В них содержатся ночные стражи: полосатые тигры-людоеды из Бенгалии, черногривые нубийские львы и длиннорукие, зубастые гориллы из дальних лесов! Берегись, моя умная базарная гончая! – Это была твоя вина, Птица Зла! – повернулся Ахмед к своему другу, когда капитан ушел. – Почему ты пошевелился, как только я пересек порог? – Я не мог не сделать этого! Меня укусила блоха! – А теперь тебя лягнет мул! – Ахмед поднял правую ногу. Птица Зла быстро отскочил. – Подожди! Подожди! – умолял он. – Подожди ночи! Тогда мы поднимемся по стенам! – Невозможно, дурак! Они слишком крутые! – Ты забыл о волшебной веревке! – Правильно – во имя ногтей Пророка! Ночью с волшебной веревкой. Итак, настала ночь, сомкнувшись над головой, как темный купол из темно-зеленого нефрита, украшенного мерцающей сетью звезд, набросив на спящий Багдад коричневую, спутанную пелену тишины. Ахмед и Птица Зла тихо шли вперед, волшебная веревка висела на левой руке первого. Они достигли дворца. Он уносился под темный навес неба фантастическими фиолетовыми контурами, пронзенными то тут, то там, где слуги все еще выполняли какую-то позднюю работу, сияющими лучами света. Они остановились в тени внешней стены, которую на высоте двадцати с лишним футов венчала искусно сделанная балюстрада из резного, украшенного лепниной мрамора. Они ждали, слушали, вдыхали ночной воздух. Они слышали, как капитан ночной стражи делает обход, когда наступила полночь, слышали топот его сапог, слабый лязг стали, свист его изогнутой сабли, скоблящей по каменным плитам. Эти звуки стихли. Раздались другие – голоса диких зверей, которые охраняли дворец, рыская и крадясь по саду: вибрирующее рычание львов, начавшееся глубоким басом и закончившееся пронзительным, терзающим дискантом; сердитое шипение и отхаркивание, как у гигантских кошек, огромных, красноватых бенгальских тигров; чириканье и свист – нелепое по сравнению с их размером – длинноруких горилл. Ахмед распутал веревку. – Звери и ятаганы охраняют дворец. Ты слышишь? – прошептал Птица Зла. – Конечно. – Но… львы и тигры… – За внешней стеной – я заметил это сегодня днем – на расстоянии нескольких футов есть вторая стена, широкий выступ с дверью. С вершины внешней стены я легко могу перепрыгнуть на выступ и одурачить этих зверушек из джунглей. Затем через дверь, и – что касается всего остального – мне придется положиться на свой нос, пальцы, и удачу. – Да защитит тебя Аллах! – набожно пробормотал Птица Зла. – Аллах? Ба! – усмехнулся Багдадский Вор. – Моя собственная сила и ум защитят меня! Жди здесь, о древний козел моей души. Через час я вернусь с королевским выкупом, спрятанным в моих штанах. Он подбросил веревку в воздух. Произнес секретное слово. Веревка повиновалась. Она встала прямо. Минуту спустя, карабкаясь дюйм за дюймом, Ахмед поднялся на вершину внешней стены. Он посмотрел вниз, в плоские изумрудно-зеленые глаза тигра, который присел, размахивая хвостом из стороны в сторону, несомненно думая, что перед ним поздний ужин, предложенный самой судьбой. Затем, измерив на глаз расстояние до выступа, Ахмед обманул и тигра, и судьбу, перепрыгнув аккуратно, гибко и безопасно. Он открыл дверь, расположенную на уступе, и оказался в пустом зале. Так, мягко, осторожно, тихо, босыми ногами, он прошел через комнаты и снова через комнаты. Там никого не было. Некоторые из них под качающимися потолочными лампами пылали грубыми, негармоничными цветами; другие были тусклых, мрачных тонов, которые растворялись друг в друге; коридоры, поддерживаемые колонами, чьи вершины были сделаны в форме лотосов или увенчаны фантастичными, горизонтальными элементами, переходящими в подобие всадников или боевых слонов. В конце концов он зашел в огромную, продолговатую комнату. Здесь не было мебели, кроме высокой курильницы на витой золотой подставке, испускающей спирали пахучего, молочного дыма, нескольких больших, окованных железом сундуков и ящиков и множества шелковых подушек; три громадных дворцовых евнуха, одетых в желтую газовую ткань, под которой хорошо была видна коричневая плоть, храпели так громко, что могли разбудить мертвого. По зуду ладоней и виду ящиков Багдадский Вор понял, что попал в сокровищницу халифа. И, пока три евнуха продолжали спать сном, как праведным, так и неправедным, он подкрался к одному из сундуков; тот оказался заперт; тем не менее оказалось, что ключ к нему был крепко привязан к поясному платку одного из евнухов, поэтому снять его было невозможно; затем, аккуратно, медленно, дюйм за дюймом, вор подвинул сундук по полу, наконец, не разбудив спящего, он смог подтянуть ключ к замку. Он повернул ключ. Замок открылся. Ахмед поднял крышку, заглянул внутрь, подавил крик, выражавший приятное волнение. Там, внутри, мерцающей массой лежали драгоценности со всех уголков Азии: яшма из Пенджаба, рубины из Бирмы, бирюза из Тибета, сапфиры и александриты с Цейлона, безупречные изумруды из Афганистана, фиолетовые аметисты из Татарии, белый хрусталь из Мальвы, ониксы из Персии, зеленый и белый нефрит из Сямыня и Туркестана, гранаты из Бундельханда, красные кораллы из Сокотра, жемчуг из Рамешварама, ляпис-лазурит из Джаффры, желтые бриллианты из Пунаха, розовые бриллианты из Хайдарабада, лиловые бриллианты из Кафиристана, черные агаты с прожилками из Дянбулпура. «Если бы мои штаны были достаточно велики, чтобы все это вместить! – подумал Багдадский Вор. – Что бы взять первым?» Только он решил начать с роскошной нитки одинаковых черных жемчужин и уже взял ее в руки, но внезапно приподнялся, прислушавшись. Так как не очень далеко он услышал жалобные, минорные наигрыши однострунной монгольской лютни; услышал высокий, мягкий голос, певший монгольскую песню: На пагоде изысканной чистоты Каждый день я слышу звон Драгоценного нефрита моей потерянной любви. Посмотрев из резного, широкого окна Пагоды изысканной чистоты, Я вижу незапятнанные воды моего горя, Текущие на мрачных волнах. Я вижу блуждающее облако моей родины, Монголии, Над шпилем пагоды изысканной чистоты И диких гусей Татарии, летящих над дюнами… Глава III – И диких гусей Татарии, летящих над речными дюнами… – дрожал голос, легкий, как пушок семян чертополоха. Это был голос Лесной Воды, которую пленили семь лет назад в битве под одетыми в сталь бивнями боевых слонов, когда халиф Багдада отправился на восток, чтобы сразиться с растущей угрозой хана Средней Орды. Дочь монгольского принца, Лесная Вода никогда не забывала степей и снежных пиков своей далекой родины, всегда ненавидела эту западную страну ислама страстью тлеющей и неумирающей. Она принадлежала к личной обслуге принцессе Зобейды, и ее обязанностью было играть и петь каждую ночь, пока ее госпожа не уснет. Как и сегодня. Ее голос дрожал: На пагоде изысканной чистоты Мои мысли странствуют —