Он быстро склонился над мертвым. Проворными, опытными пальцами он раскрыл вену и пролил немало крови в чашу для подношений. Он пролил кровь у ног идола, пока верующие молились и монотонно пели и пока принц поднимал кристальный глаз, который не разбился, несмотря на падение с высоты. Принц высоко поднял его. Он заглянул в его молочную белизну. Величайшее сокровище в мире, торжествующе подумал он, вполне стоит смерти тысяч молодых брахманов! Сокровище, с помощью которого Зобейда достанется ему! Затем, подумав о ней, принц произнес ее имя. Он обратился к кристаллу: – Скажи мне, волшебный кристалл, что сейчас делает Зобейда! Вмиг шар затуманился, чтобы мгновение спустя стать похожим на яркую, цветную миниатюру, показывающую Зобейду на балконе ее комнаты, смотрящую лучистыми глазами вдаль – глазами, полными желания, любви и веры. «Во имя Шивы! – подумал раджа, который всю свою жизнь был высокого мнения о себе. – Разбивательница Сердец думает обо мне!» Его бы ужасно шокировало, если б он сумел прочитать слова, которые беззвучно повторяли губы Зобейды: «Ахмед! Ахмед! Душа моей души! Ах… мой Ахмед… как я хочу быть с тобой… чтобы помочь тебе… помочь тебе в твоих поисках!» И в самом деле в тот миг Багдадскому Вору была крайне необходима помощь. Ибо он собирался пересечь Долину Чудовищ, Долину Злых Мыслей, где все плоды зависти, ревности и дурных желаний, порожденных человеческим разумом со времен, когда Бог сотворил Адама из глины, смешанной с водой, и Еву из изогнутого ребра Адама, ждали путешественника в засаде – доколе злоба не исчезнет из его души, а зависть и недоброжелательность – из его сердца. В этой долине опасности всех видов были так же многочисленны, как волосы на хвосте синемордой виндхьянской обезьяны. Здесь были скользкие камни, древесные завалы и бездонные пропасти, стремительные потоки, несущиеся в руслах из черного камня; и не было другого пути, кроме узкой тропинки через подлесок, едва различимой, погруженной ядовитым дыханием джунглей в тусклую, вонючую грязь, которая пузырилась и засасывала – казалось, тянулась за теми, кто посмел нарушить ее грязное уединение. Ахмед сжал меч и собрал всю свою волю. Он пошел вперед. Колючие лианы, словно тросы, низко свисали с деревьев и били его по лицу; они раздвигались перед ним с тихим, булькающим звуком, когда Ахмед отбрасывал их в стороны кулаком или кончиком меча; они смыкались за ним, как будто джунгли расступались на несколько секунд, чтобы пропустить его вперед и неторопливо, презрительно, непобедимо преградить ему путь, если он попытается вернуться. Внезапно наступила темнота. Она пришла с темными грозовыми облаками и яростными, багровыми, разветвленными языками молнии. Вокруг Ахмед слышал ночные крики диких животных, топот гигантских слонов, ужасный смех грязных пятнистых гиен, вой тигров, шипение кобр и хныканье диких собак, бегущих по следам добычи. Страх накрыл его, как мокрое одеяло. Он думал о принце Индии, принце Персии и принце Монголии. Думал о них с завистью в сердце и злобой в душе. Они сильны. Они могущественны. Они богаты. У них тысячи и тысячи вооруженных слуг и мудрецов, которые повинуются каждому их желанию, в то время как он был один во всем мире, никто не мог протянуть ему руку помощи. – Аллах! – воскликнул он. – Как я завидую им! И едва с его губ сорвались эти слова, в тот же миг темноту расколол надвое невероятный луч дрожащего желтого света, и он увидел прямо перед собой огромное чудовище. Оно возвышалось над ним, как гора. По форме это был дракон, покрытый зеленой стальной чешуей, могучий хвост его был усеян лесом копий, гигантский, бездонный рот, украшенный тройным рядом зубов, острых, как кинжалы, сочился кровью и черным ядом; все восемь когтистых лап дракона были достаточно большими, чтобы разорвать слона на куски, словно мышь, и вырвать банановое дерево с корнем, будто это небольшой сорняк. Тварь увидела Ахмеда и бросилась к нему большими, неловкими скачками, выдыхая столбы дыма и огня из ноздрей. Багдадский Вор был готов развернуться и убежать. Но он передумал. У него не осталось ни единого шанса на спасение. Дракон бы догнал его в один скачок, проглотил бы его за один вдох. Хорошо, сказал он себе, это безнадежно, но, по крайней мере, можно умереть, сражаясь. И он ринулся на зверя, выставив меч, промахнулся, проворно отпрыгнул в сторону, чтобы увернуться от когтей чудовища, ринулся снова, снова промахнулся, снова отпрыгнул в сторону. – Хай! – издал он гортанный боевой клич. – Хай! И постепенно, пока он сражался, зависть и злоба в его сердце начали исчезать и появилось какое-то высшее, безрассудное, яркое мужество – вовсе не мужество отчаяния. Он подпрыгнул, оттолкнувшись двумя ногами от земли, и ударил мечом изо всей силы. Дракон фыркнул, несомненно удивленный тем, что этот маленький человечек посмел противостоять ему и дать бой; зверь отступил на шаг. Ахмед рассмеялся. – Свинья! – закричал он на дракона. – Бородавка! Еврей! Христианин! Нечистый и нелепый прыщ! Подойди и дерись! Зависть в его сердце угасала и угасала, он шел в атаку, сражаясь по освященной веками традиции арабских мечников, сгибаясь почти вдвое, прыгая гибкими, быстрыми кругами, выполняя различные движения и рассчитанные выпады, скача вперед, как обезьяна, и назад, как жаба, ударяя мечом по жесткой шкуре чудовища так, что она гремела, как барабан. – Хай! Хай! Хай! Что ж, подумал Ахмед, он мог быть действительно доволен собой! Ба! – со всем своим могуществом и богатством три принца Азии никогда бы не смогли сражаться так, как сражается он. Завидовать им? Во имя Пророка – пусть они завидуют ему! И, как только его разум постиг и усвоил эту мысль, острие меча тотчас же отыскало незащищенное место между зелеными стальными чешуйками чудовища. Лезвие вонзилось в тело, клинок резал, рубил; и дракон с громким жалобным ревом завалился набок, выдохнул последний столб дыма и огня и умер. – Во имя Пророка – приветствую его! – сказал Багдадский Вор самому себе, совсем не скромно. – Вот что творит животворящий полумесяц! Он пожал правую руку левой и поздравил себя с победой. Он презрительно пнул дракона по ребрам, вытер меч пучком травы, покинул Долину Чудовищ, Долину Злых Мыслей и, сделав резкий поворот, достиг входа в Сад Зачарованных Деревьев, Сад Мудрости и Ума. Глава VII Сад оказался приятным и очаровательным местом. Здесь были темноокрашенные деревья тамала, поросшие серым и серо-синим мхом, служившим неким дополнением к багровому великолепию фиговых и перечных деревьев, зеленому и изумрудно-зеленому изобилию пальм и величественным аллеям смоковниц. От ствола к столу, словно мосты для крошечных болтливых красных обезьянок, протягивались жесткие стебли мягких, как воск, орхидей; а земля представляла собой богатую мозаику алых цветов ашока, бледно-пастельных синих клитерий, оранжево-желтых, как полная луна накануне сбора урожая, даксов, белых, как снега Гималаев, мидхав, фиолетовых звездообразных цветов и душистых водопадов красного и белого жасмина. Дальше тропинки тесно укрывали светло-лиловые ползучие растения, золотые, тяжелые цветки манговых деревьев и огромные, душистые гроздья соцветий чамбела. Ахмед уловил и звуки. Нежное, тихое жужжание пчел, выполняющих свою работу среди цветков; время от времени приятные звуки птицы кокила или рыдающие, грустные стенания горлицы, глубоко укрывшейся в свое лиственное жилище. Покой и счастье. Покой и счастье поселились и в сердце Ахмеда, когда он шел по саду, и песня срывалась с его губ. А затем почти внезапно, без всякой причины, Ахмед ощутил чувство не совсем ужаса, но неясного беспокойства; в следующую секунду он постиг его причину. Ахмеду казалось: пока он шел, сад шел вместе с ним, все деревья, цветы и кусты, все ползучие растения-орхидеи и мельчайшие травинки двигались параллельно ему. И, упрямо шагая вперед, на самом деле он не продвинулся ни на дюйм. Может, это работало его воображение? Он решил это выяснить. Он остановился как вкопанный и уставился прямо на огромную массу пурпурных орхидей в рыжевато-оранжевую крапинку в нескольких футах от него, прямо на высоте глаз. Не отводя от них взгляда ни на секунду, он пошел вперед. Он шел быстро, свободно качая руками и бедрами. Он бежал, быстрее, быстрее и быстрее; и – да, сомнений не было – орхидеи оставались там же, возле его глаз: весь Зачарованный Сад двигался вместе с ним. И снова Ахмед остановился. Почесал голову, обдумывая, что ему лучше сделать. Повторил опыт с тем же результатом. Снова сад двигался параллельно с ним. – О Аллах! – воскликнул он. – Что это за чудо? В следующий миг, будто в ответ, он услышал насмешливый, ироничный смех, исходивший от сучковатого дерева тамала. Дерево смеялось так искренне, что его длинная борода из серого мха тряслась, а листья дрожали и танцевали, в то время как остальные деревья, все цветы, кусты и травинки подхватывали смех безумным хором. Веселые звуки текли, вливаясь в уши Ахмеда, как бормотание ручьев среди летних полей; и, когда он потряс головой, спрашивая себя, что делать, дерево тамалы, которое засмеялось первым, заговорило на прекрасном, беглом арабском с едва заметным иностранным акцентом: – Ах… мой Ахмед! Ах… мой умный, умный Багдадский Вор! Посмотрим, так ли обширна твоя мудрость, как наша, столь же остер твой ум, как наш. Посмотрим, сможешь ли ты разгадать секрет Зачарованного Сада. Как, мой дорогой Ахмед, ты собираешься выбираться отсюда? Расскажи мне! Расскажи мне! – И снова дерево рассмеялось громко и насмешливо: – Хо-хо-хо! – Хо-хо-хо! – вторил ему Зачарованный Сад. * * * Почти мгновенно, так же быстро, как тень листа в летние сумерки, Ахмеда посетила мысль. Ибо, позвольте напомнить, рожденный и воспитанный на багдадских извилистых улицах, зарабатывавший на жизнь на базаре и рыночной площади, ставший одним из выдающихся членов багдадской древней и уважаемой Гильдии Воров, он научился многим хитрым приемам и уловкам, научился думать и говорить быстро, чтобы находить слабые места в уловках многих других людей. Много лет назад, когда Птица Зла был главным вором, а Ахмед – простым новичком, старик научил его, что в трудном положении молчание было самым острым оружием в мире и что слушающий имел преимущество над говорящим. Ибо чем больше последний говорит, тем больше он запутывается в своей собственной паутине слов, больше беспокоится, чтобы получить ответ, будь это согласие или отказ, от собеседника; в конце концов, если слушающий, несмотря на все искушения, держит язык за зубами, говорящий, скорее всего, потеряет терпение и выболтает все, что хотел скрыть: ценный секрет, сплетню или другую информацию. – Глупец играет на флейте перед буйволом, – говорил Птица Зла. – А буйвол продолжает сидеть и размышлять. Ахмед улыбнулся, так как решил применить теорию друга на практике. Первый приступ удивления прошел, и он притворился, что не замечает смеха и шуток дерева. Он наигранно зевнул, потянул руки, как будто устал от ходьбы, и сел в тень говорливого дерева, прислонившись к его стволу, в то время как дерево над ним продолжало тараторить, насмехаться и болтать, как старая дева, кудахчущая над поварскими горшками. – Как ты собираешься выбираться отсюда? – спрашивало дерево. Не было ответа. Только громкий, грубый зевок. – Хо-хо! – насмехалось дерево. – Ты можешь жить вечно в этом саду, пока у тебя не отрастет борода, молодой человек, и не достигнет такой же длины, как мой мох! И все равно нет ответа. Еще раз Ахмед зевнул, сонно моргнул глазами. – Вор! – воскликнуло дерево. – Багдадский Вор! Ты слушаешь меня? – И еще более нетерпеливо: – Ахмед! Ответь мне! Ты слушаешь? – И еще более нетерпеливо, с легким рычанием гнева, от которого кора изогнулась, словно шкура старого слона: – Ты оглох? Ответь мне! Я требую ответа! Ахмед протер глаза. Затем засвистел, негромко, небрежно, в то время как дерево начало трястись от гнева, заикаться и запинаться: – Посмотрите на этого глупца! Этого идиота! Этого полоумного! Он называет себя умным! Он хвастается этим! И вот он сидит, тихий, глухой, немой! Во имя Аллаха! И в самом деле глупец! Тот дурак, который постится целый год, а потом разговляется луком! И все равно Ахмед был молчалив, как пустыня ночью, думая про себя: «Ожидай добра от злого, осуши молоко ласточки, выщипай шерсть с собаки, заставь в песках расти гранаты, выкачай море, положи слона в гнездо колибри, а затем заставь тишину говорить!» Дерево, совершенно рассерженное, разразилось сильнейшим потоком отборной брани, проклиная предков Ахмеда на семь поколений, проклиная его сомнительных потомков, и завершило речь так: – Он называет себя арабом! Но я думаю, он лжет! Он не понимает языка Пророка! Он еврей! Христианин! Возможно, китаец! Или африканец с кучерявыми волосами и тонкими косичками! Он глух и нем! Что ж, даже если я прямо сейчас скажу ему, что, дабы выбраться из Зачарованного Сада, ему достаточно просто три раза произнести имя Аллаха и коснуться указательным пальцем левой руки небольшого коричневого пятна, которое скрывает мое сердце, на моем зеленом стволе; даже тогда он не поймет – глупец, идиот, полоумный, тупица, бездарь! Братья и сестры! – Дерево обратилось ко всему саду: – Боюсь, что этот Ахмед останется здесь, пока не умрет! И какой ужасной скукой это будет для всех нас! – Не беспокойся, о мудрое дерево! – рассмеялся Ахмед, подпрыгнув. Он поискал коричневое пятно на стволе, нашел его и коснулся указательным пальцем левой руки, три раза произнеся имя Создателя. Затем, в тот же миг, дерево, казалось, изменило форму. Листва осыпалась, как и кора; и на месте дерева появился старик с длинными зелеными волосами, длинной зеленой бородой, зелеными глазами и зеленой кожей. Даже ногти на его ногах были зелеными, и голос его был зеленым, если можно сказать, что у голоса есть цвет, когда он сказал Ахмеду: – Ты можешь быть глупцом, но я еще больший глупец. Ибо ты одурачил меня своим проклятым молчанием. Посмотри. – Он указал на Зачарованный Сад и на отверстие в стене из деревьев, за которым виднелся солнечный свет. – Ты разрушил чары. Дорога вон там – дорога, по которой ты должен пойти в поисках счастья! Ты показал великую храбрость, но путь все равно труден.