Жаннет приняла тело под свой контроль и полезла в саквояж, бормоча под нос: «Где тут мой пояс?» «Да, сложновато, – прокомментировала Татьяна процесс и тут же подумала о главном, но уже совсем в ином ракурсе: – А ведь скоро война, и как же на войне с этим справлялись? Как там медаль у женщин мужики называли – „За боевые услуги“? Свиньи! Да только за одно это на фронте медаль боевая заслужена!» «А давай, как у вас, изобретем – с крылышками – враз миллионершами станем!» – развеселилась Жаннет. «Между прочим, очень даже, – сразу же согласилась Татьяна, пытаясь сообразить, смогут ли здесь наладить выпуск чего-то подобного? – Скольким женщинам жизнь облегчим! И да, денег на этом можно сделать… немерено». Настроение, как ни странно, резко улучшилось. «Красизофрения? – подумала Татьяна-Жаннет. – Ну что ж, слияние не слияние, но жить уже можно. И не сумасшествие, а это – главное!» Посмотрев в окно, она вдруг поняла, что за делами и «разговорами» совершенно не заметила ни времени, ни дороги, а поезд шел уже в предместьях Праги… Олег Ицкович, Прага. 4 января 1936 года Олег вышел из здания вокзала налегке, оставив саквояж в камере хранения, постоял с минуту на мостовой, вдыхая воздух Праги и размышляя, не пройтись ли пешком, но потом взял все-таки извозчика и приказал ехать на Железну. Пан не впервые в Праге? на вполне сносном немецком спросил возница. – Приходилось бывать, – улыбнулся Олег. Настроение – несмотря ни на что – было замечательное. Кровь в жилах, что называется, играла, и во всем теле ощущалась некая приятная легкость. «Еще немного и взлечу!» – усмехнулся он мысленно, закуривая сигару, и вдруг поймал себя на том, что поет. Ну не поет, разумеется, а напевает. И не в голос – ну, разве что чуть-чуть, под сурдинку. Но все-таки… «Танго, в Париже танго…» – и при чем, спрашивается, здесь танго и почему Париж, если он в Праге? А в Праге было прохладно, но не холодно, и еще – сухо. По-видимому, здесь не только снегопада не было, но даже паршивый дождик давно не случался. – Здесь, – сказал он извозчику, по наитию определив подходящее место. А почему место было подходящее, он бы и себе не объяснил, просто чувствовал, что прав. Ощущение везения, удачи, как тогда – за игровым столом в Атлантик-Сити. Поперла карта и все. Успевай только делать ставки и забирать выигрыш. «Джеймса Бонда изображаешь? – спросил он себя, расплатившись и направляясь вниз по улице. – Или работаешь под Челентано?» Но, так или иначе, он чувствовал запах удачи, знал – сегодня он может все, даже то, о чем никогда и не мечтал. Вообще-то ему нужно было на улицу Рыбну, но он выбрал Железну и шел, попыхивая сигарой, напевая под нос, шел куда глаза глядят. Он не спрашивал, зачем и почему, просто решал, как решается, и шел, куда идется. Сегодня Ицковичу путь указывала интуиция и поддерживала дивная мелодия, ожившая вдруг в памяти, и Олег решил, что хуже не будет. А если и будет, то что с того? Все равно это жизнь взаймы, и, коли бог назначил ему подвиг, то не за тем, вероятно, чтобы прибить в самом начале квеста. Минут сорок Олег бродил по старому городу Праги, пока ноги не принесли его в Йозефов на Тинску уличку к дверям обычной на первый взгляд каварни. «Чашечку кофе, доктор? И рюмочку… мнэ… сливовицы?» «А если развезет? – спросил он себя, усаживаясь на чувственно скрипнувший венский стул у круглого столика. – С двух-то рюмок?» – Кофе, – сказал он чишнику, подскочившему к столику, едва Олег успел сесть. – Черный и крепкий. И… – он уже почти решился на коньяк, но все-таки передумал. – И, пожалуй, рюмку сливовицы. Интерьер в кафе, по-видимому, давно не менялся, если менялся вообще, и Олег мог на вполне законных основаниях вообразить, что вот сидит он здесь, пьет кофе, и рюмочка со сливовицей дожидается своего часа рядом с сахарницей. Сидит, значит, как ни в чем ни бывало, в Праге 1936 года, напевая несуществующий еще шлягер про танго в Париже, пьет кофе и раздумывает о том, не закурить ли сигару, и вдруг – вот сейчас, например, зазвенит колокольчик, и Олег повернется на звук, и увидит входящего в кафе Франца Кафку. Каково?! Не случится. «В каком году умер Кафка? – пытается вспомнить Ицкович. – В 1924 или 1926-м?» И в этот момент колокольчик над входной дверью действительно звонит, Олег поворачивается и замирает. Даже сердце в груди сбивается с ритма. Но оно того стоит – в каварню входит женщина-мечта. Такое впечатление, словно сошла она с одной из работ Альфонса Мухи или Густава Климта. Мгновение длится. Олег, словно завороженный, глядит на женщину, а она – вот же пропасть! – на него. Смотрит не мигая, глаза в глаза, и, кажется, что ее огромные голубые глаза становятся все больше и больше, и нет уже белого удлиненного лица с правильными тонкими чертами, а есть только эти огромные глаза, способные поглотить Ицковича целиком. Поглотить и… «Ох!» – женщина делает шаг вперед, и наваждение исчезает, но интерес остается. Ицкович смотрит, наплевав на приличия, и не может насмотреться. Черный локон из-под кокетливой шляпки, белый узкий чуть вздернутый нос – кокаинистка или просто замерзла? – пальто, которое должно по идее искажать формы, но не способное, на самом деле, скрыть замечательную фигуру. Если бы не дело в доме, что на углу Рыбна и Тын, Ицкович знал бы, в чем его долг и святая обязанность. Но как тогда быть с господином Гейнлейн? «А никак!» И в самом деле, что на Гейнлейне мир клином сошелся, или завтра нельзя сделать то, что запланировал на сегодня? Что там у нас не догма, а руководство к действию? Однако даже привычное, пусть и мысленное ерничанье не может отменить факта: он смертельно ранен и – «Вот ведь парадокс!» – совершенно не хочет исцеления. А между тем женщина не может игнорировать совершенно безобразного поведения забывшего о приличиях господина. Она хмурится, – но откуда же ей знать, что от этой, такой знакомой вертикальной складочки между бровей у Ицковича чуть не случился инфаркт? – и идет мимо него к свободному столику. «Мой бог!» – кричит мысленно Олег и, совершенно растеряв остатки здравого смысла, начинает читать Бернса. Вслух! Как тогда в Москве… через семьдесят лет. Тихо, но воодушевляясь и оттого повышая голос: I once was a maid, tho’ I cannot tell when, And still my delight is in proper young men; Some one of a troop of dragoons was my daddie, No wonder I’m fond of a sodger laddie[36]… Тогда он поддразнивал ее, но сейчас… Какой «Бах» навеял именно эти, никак не связанные с ситуацией стихи? Зачем? Отчего именно здесь и сейчас? Безумие какое-то, но… Женщина услышала и заметно вздрогнула, словно стихи эти были ей понятны и значили больше, чем просто хорошие стихи на чужом языке. Вздрогнула и остановилась. И развернулась в сторону совершенно обалдевшего Ицковича, и выпалила по-русски, как и должна была бы, если бы – каким-то чудом – это была бы все-таки она: – И этим родством я горда! И тут же, по-английски, легко узнаваемым голосом Беллы Ахмадулиной и приятеля Винни Пуха сообщила: – Tut-tut, it looks like rain. И у Олега защипало в глазах, но все-таки его нынешние нервы были не чета тогдатошним – он справился. – Это неправильные пчелы, и мед у них неправильный, Танюша! – отозвался на «пароль» по-русски Баст фон Шаунбург, вставая и в удивлении разводя руками. – Олег-х-х-х… – выдохнула Татьяна и едва сдержалась, чтоб не броситься в объятья. – Олег?! – повторила уже совсем шепотом, хватаясь за спинку стула. Ретроспекция 1 Татьяна Драгунова, Москва. Июль 2007 года – Кажется, дождь собирается, – взглянув на небо, сказала Татьяна. Они вышли из подземного перехода метро «Площадь Ильича» и остановились на мгновение, словно решая, куда идти дальше. Решала, конечно, Таня, а Олег… Что возьмешь с туриста, тем более иностранного? – Разойдется, – улыбнулся Олег, мельком глянув на небо. – А у вас здорово получилось изобразить Пятачка! «М-да… Девушка, я вас где-то видел, вы в мультфильмах не снимались?» – «Заморский гость» и улыбался, и делал комплименты вполне достойно, но это-то Татьяну и раздражало. – Да… – чуть более длинно, чем следовало бы, выдохнула Татьяна – Татьяна Драгунова, изображающая Пятачка, которого озвучивала Ия Саввина в образе Беллы Ахмадулиной. – Во как! – пряча вполне очевидное смущение, делано рассмеялся Олег. «Получили, товарищ иностранный негодяй?» И тут же весьма ловко сменил тему: – Я где-то читал, что Винни Пуха рисовали с Евгения Леонова и озвучивал тоже он. – Да… – она согласилась с «предложением иностранного мерзавца» и сразу же перешла к экскурсии. – Если помните, был такой фильм «Застава Ильича», начала шестидесятых, там еще Ахмадулина стихи в Политехническом читала: …Дантес лежал среди сугробов,