А ведь в этой маленькой комнатёшке, а особенно в моем чуланчике под лестницей, было действительно скользко, но только не от пролитых слез или соплей, а кой от чего другого. — А с родителями нашими что случилось? — спросил я. — Ведь не сиротами же мы росли? — Папку в первые месяцы войны под Москвой убили, а мамка… — Её плечи вновь затряслись. — Мамка от сердечного приступа умерла, когда на тебя похоронка пришла… Перепутали там сначала чего-то… — Ох ё… — Я тяжело вздохнул, и еще сильнее прижал девушку к себе. — Клятая война! — Сколько же еще нам всем еще страдать? А, Мамошка? — Она отняла голову от плеча и взглянула в мои глаза. — Вроде, и война уже кончилась… А всем бедам до сих пор конца края не видно! Голодно, холодно и от бандитов совсем житья не стало! — продолжила она изливать мне душу. — По вечерам постоянно кого-то грабят и убивают. Три месяца назад Пал Палыч — Светкин отчим, ты его, наверное, тоже не помнишь, получил в конторе Наркомстроя восемь тыщ рублей за строительство. Так бандиты как-то прознали и подкараулили его. И ладно бы просто убили, так они еще и разделали его, как свиную тушу! А его отрезанную голову нашли потом в роще… А давеча Ритка с подругой возвращалась из института в полвосьмого вечера. Вроде, и не поздно еще, хоть и темно, но Ритку ограбили, а подружку её утащили на горку и там раздели, а потом… потом… надругались толпой, прямо, как эти надо мной хотели… — Слезы вновь хлынули из её глаз. — Мне страшно, Мамоша! Страшно жить! Страшно возвращаться поздно с работы… Страшно теперь даже двери соседям открывать… Ведь эти… — Она бросила беглый взгляд на мертвые тела — вроде, как соли только попросить зашли… А потом… потом… А ведь у нас и взять-то особо нечего! «А молодое и сладкое девичье тело? Чем не трофей для подобных отморозков? Ведь это и не люди вовсе, а какие-то твари в человеческом обличье! — подумалось мне, но вслух я этого не сказал. — А мои ордена и медали? Тоже ведь определенную ценность на черном рынке имеют». — И, если бы только у нас такое было, — не останавливалась Аленка, видимо, сильно у нее накипело. — А так ведь по всей стране! Вон, Семен Проскурин недавно письмо от родни из деревни получил, помнишь, мы каждое лето туда отдыхать раньше ездили? А там… Бандиты, пишет, застрелили Пашку Данилова с женой и ограбили подчистую! И такое каждую ночь! Приходится им бросать жильё и всем народом ночевать в одном доме. Так хоть есть какой-то шанс отбиться. А у Павло Стыщенко забрали всё: раздели до исподнего и сильно били. Чудом жив остался. А у Петро Сидорова убили Саньку и Евдокию. Стрельба шла три часа, а остальные боялись, что и до них доберутся и убьют. Грабят в деревне по два-три дома за ночь… — Настолько плохи наши дела, сестренка? — не ожидая ответа, риторически спросил я. А чего ждать — и так все понятно. — И за что только мы жизни свои на фронте не щадили? Уж не за такое будущее — точно! — Во мне вновь постепенно разгоралась лютая злоба ко всем бандитам, ворам и убийцам. Однако, в моей памяти вновь проявились те странные знания, которыми я, ну, никак не мог обладать. Но, тем не менее, я точно знал, что с окончанием Великой Отечественной преступность в Советском Союзе побила все мыслимые и немыслимые рекорды. Несмотря на твердую руку товарища Сталина, простых советских граждан несколько лет кряду терроризировали хулиганы, грабители и убийцы, совсем «потерявшие берега». Объективных причин, способствующих такой нездоровой ситуации, было несколько. А чтобы справиться с повальным бандитизмом Союзу потребовался не один год и чудовищная масса ресурсов, как человеческих, так и финансовых. После победы над рейхом многие города, поселки и деревни моей необъятной Родины лежали в руинах. Найти хорошо оплачиваемую работу тоже поначалу удавалось далеко не каждому. Вот и получалось, что у оставшихся без средств к существованию выбор оказывался невелик: голодать и терпеть, надеясь на светлое будущее, или воровать, грабить и убивать — добыв все необходимое грубой силой. Так что в те годы многие становились преступниками, банально не находя другой возможности заработать на хлеб насущный. Зачастую «инстинкт самосохранения» и голодное брюхо брали верх над моралью и человеческими ценностями у самых малодушных и гниловатых граждан великой страны. Страны, сумевшей запредельными усилиями переломить хребет фашистской гадине, но, неожиданно споткнувшейся на тривиальном разбое. Поспособствовала росту бандитизма и массовая демобилизация красноармейцев. Миллионы мужчин, прошедших самую кровопролитную в истории войну, пришли домой. Теперь вчерашним освободителям Родины нужно было думать над тем, как кормить свои голодающие семьи. И большинству приходилось трудиться за копейки. Часть же армейцев посчитали свое положение унизительным, не беря во внимание сложившиеся по всей стране обстоятельства. Не приспособившись к условиям мирной жизни, они тоже вставали на преступный путь. Ко всему прочему прибавился еще и голод, погубивший сотни тысяч жителей. Самым распространенным заболеванием того периода стала дистрофия. И не все оказались готовы столкнуться с голодной действительностью, не выходя при этом за рамки закона. Ну и, наконец, нельзя не учитывать то количество трофейного оружия, которое осталось на руках. Причем, арсенал не ограничивался пистолетами и винтовками. В массовый оборот попали автоматы, пулемёты, гранаты и даже мины со взрывчаткой. А в условиях разрухи и нищеты все это привело к весьма и весьма неприятным последствиям… Ну, и поистине «вишенкой на торте» бандитизма стала амнистия в честь победы над Германией — на волю из лагерей вышли тысячи уголовников, для которых не составило большого труда вооружиться. В различные банды и шайки стекались толпы бывших полицаев, дезертиров, хулиганов и беспризорников, с упоением принявшихся терроризировать мирных граждан. И силами одной только милиции оказалось не под силу справиться с этим бандитским беспределом. От этих непрошенных знаний у меня жутко разболелась голова. Хотя, может это последствия моего давнего тяжелого ранения. Ведь отчего-то пролежал я целый год пластом и забыл все на свете. А настолько четкая раскладка возникновения послевоенного бандитизма, никак не укладывалась в парадигму существования лейтенанта Быстрова. Ну, не по Сеньке шапка, если сказать по-простому. Не мог знать этих выкладок простой летёха-разведчик, провалявшийся почти год без памяти! Откуда это во мне? И ведь я знаю, что это действительно так… Или уже есть, или еще будет! И с бандитизмом боролись едва ли не дольше, чем воевали! Ведь победить внутреннего врага подчас сложнее, чем врага явного. Ведь затаившись, он ничем особым не отличается от обычных законопослушных граждан… Ну, вот, откуда это опять в меня лезет? — Мамошенька? — обеспокоенно вырвала меня из ступора Аленка. — С тобой все в порядке? Только не оставляй меня больше одну! — взмолилась она. — Я этого уже не переживу… — Что за паника, сестренка? — Улыбнулся я, выбросив все непонятные мысли из головы — после, все после. — Мы еще с тобой насладимся всеми прелестями мирной жизни! Зря, что ли, мы на фронте и в тылу жилы рвали? Нет, врешь — не возьмешь! А чтобы всю эту мразоту уничтожить — у нас силенок хватит! На Гитлера же хватило! Ужели здесь будем пасовать? Еще заживем, сестренка! И до отвала наедимся, и на отдых к теплому морю съездим… — К Черному… в Крым… как с родителями в тридцать девятом! — размечталась она вместе со мной. — Помнишь? — Нет, не помню, — покачал я головой. — Но представить, вполне могу. — Бедненький ты мой! — Она вновь прижалась ко мне, и я понял, что роднее этого человечка у меня сейчас нет никого. — А теперь, сестренка, слушай внимательно, — произнес я, — что и как рассказывать нашей доблестной милиции, чтобы самим на нары-то не присесть… Да и вызвать их уже бы не помешало, сами-то они, похоже, не узнают. После небольшой инструкции о том, как себя вести в присутствии сотрудников правоохранительных органов, мы вместе с сестренкой добрались до ближайшего телефона и вызвали наряд. Но за милицию я зря переживал, никаких претензий от товарищей из отдела по борьбе с бандитизмом к нам не поступило, едва только они опознали уголовников, которых я завалил. — Охренеть — не встать! — изумленно и обрадовано выдал пожилой опер в капитанском звании, внимательно осмотрев уже остывший труп главаря. — Да это же Композитор собственной персоной! Пантелей Кузьмич Шуберт, 1902-го года рождения! Чистый упырь — столько он нам кровушки за последние три месяца выпил… Да на нем трупов, словно на бродячей собаке блох! — Так это ты его? — поинтересовался молодой паренек в штатском, тоже входивший в состав группы. Кроме капитана в форменной синей гимнастерке, все остальные сотрудники отдела были одеты, кто во что горазд. — И остальных тоже ты? — Было заметно, что он не очень-то верит, что это я их в одиночку заземлил. — Если выгораживаешь кого — скажи! Мы им не только руки пожмем, но еще и благодарность объявим! Ведь целую банду, уже давно промышлявшую разбоями и убийствами в Марьиной роще, одним махом… — Да что вы пристали-то к нему! — неожиданно даже для меня возмутилась сестренка. — Он это их всех! В одиночку! Да чтобы вы знали, он разведчиком на фронте был! За линию фронта в тыл к фашистам, как к себе домой хаживал! Вот, смотрите! — И она распахнула наброшенное на мою гимнастерку пальтишко, которое надела, когда мы пошли искать телефон. — Все его! — А простите, дамочка… — Кашлянул в кулак капитан. — А отчего же они на вас… — Я вам не дамочка, товарищ капитан! — неожиданно ершисто накинулась на милиционера Аленка. — А комсомолка, ударница и… А награды… Когда на мне всю одежду разорвали, и я кровью умылась, Мамонт на меня свою гимнастерку и набросил. А награды снимать, уж простите за оказию, времени не было! — Я понял, — посмурнев лицом, произнес капитан. — Приношу свои извинения… — Слюшай, друг, — неожиданно подал голос худощавый усатый криминалист-грузин, снимающий на фотокамеру распластанное от уха до уха горло Гуни, — я вспомнил — нэ тот ли ты гэрой-развэдчик, что против фашисткого Мага-Мэнталиста выстоял? В газэтах про этот подвиг писали. Просто имя такое рэдкое — Мамонт. Никогда раншэ нэ встрэчал. — Может быть, — пожал я плечами. — Я ведь кроме вот этой бойни ничего больше не помню. Даже, как зовут, мне сестренка сказала. — Он это, он! — подтвердила Аленка. — Год без памяти лежал, да еще и парализованный. А вот как эти твари меня… — Её губы вновь задрожали. — Так он в себя пришел, поднялся и всех порешил… — Вай, нэ плачь! — произнес грузин, вытянув из кармана чистый платок. — Дэржи, — он протянул тряпицу девушке, — слезы вытри! Нэ должна такая мшвениери[1] плакать! Лучшэ улыбнись — война закончилась, а с этой мразью мы справимся! Нэ можэм нэ справица! — Вот что, товарищи-граждане, дорогие, — примирительно произнес капитан, — давайте мы с вами все сейчас сказанное под протокол запишем и отпустим понятых. А уже после обстоятельно побеседуем, как вам дальше быть… Следственные мероприятия затянулись до самого рассвета. После бессонной ночи меня уже основательно валило с ног. Да и организм, как оказалось, не совсем оправился от фронтовых травм — левая сторона вновь практически перестала слушаться. Левая рука со скрюченными пальцами повисла плетью, а ногу то и дело сводило судорогой. Я бы прилег, но в залитой кровью квартирке просто не было «живого места». Да еще бы помыться и постираться не помешало бы. А то нательное белье, сплошь залитое кровью, уже задубело и похрустывало. И еще бешено хотелось жрать! Просто до одури и до темных кругов перед глазами. Но, как оказалось, еды у Аленки совсем не осталось — её первым делом сожрали ворвавшиеся в нашу маленькую квартирку бандиты. [1] Мшвениери — красавица (грузинск.). Глава 4 — Вот что, ребятки, — произнес пожилой капитан, которого, как я уже выяснил, звали Трофимом Павловичем Заварзиным, и именно он возглавлял местный «бандитский» отдел милиции, — негоже вам сейчас здесь оставаться. Вот что-что, а это он сейчас «в дырочку» заметил. Я совсем скис, и уже едва шевелился, кое-как пристроившись на стульчике. — Значит, так, — продолжил Заварзин, — сейчас мы поедем приводить вас в порядок. Есть у меня один товарищ с баней, попрошу, так и натопит для вас. Отмоетесь хорошенько, вещи свои от засохшей крови простирнете… — Трофим Павлович, — перебила его Аленка, — так у нас… вернее у брата, и надеть больше нечего. Он год в себя не приходил… — сбивчиво пояснила она. — И одежда, вроде как, и не нужна была… А гимнастерку братишкину я совсем уханькала. — У самой-то найдется чего? — поинтересовался капитан. — У меня найдется, — заверила его сестренка. — На крайний случай могу и спецовку заводскую надеть. — А чистое исподнее у нашего героя есть еще? — уточнил Заварзин. — Если совсем все плохо — поможем нашему герою. А шинелька на нем, вроде, еще живая. — Исподнее я найду! — обрадовано кивнула сестренка. — Имеется еще комплект. — Вот и отлично! — Улыбнулся капитан. — Собирай, красавица, одёжу. А после бани ко мне поедем: я вас таким борщом накормлю — пальчики оближите! А вот, как отдохнете, отоспитесь в нормальных условиях, так и вернетесь обратно. Потому как здесь столько убираться… — Неудобно… как-то… Трофим Павлович, — неожиданно засмущалась Аленка. — Может, мы после бани обратно? Я крепкая — все отчищу и отмою дочиста! — Да ты на Мамонта своего посмотри, — усмехнулся Заварзин, — похоже, что он и до нашей машины сам не дойдет — нести придется! И куда ты его потом положишь? — И как толко он бандытов в одыночку удэлал? Совсэм вэдь плохой! Рюка-нага работать нэ хотят, — поддержал начальство Гиви Гахария — грузин-криминалист. — Если к товарищу капитану нэ хотытэ — ко мнэ поэдэм! Комната в общэжытиэ у нас нэ болшая, но двэ кровати имээца! А мы с Фэдкой, — он указал на самого молодого милиционера, — найдем гдэ пару ночэй пэрэкантоваца… В отдэле отдэжурим… И покюшат — чай попит, организуэм! — Правда-правда, — закивал Федор, — соглашайтесь! — Спасибо, товарищи! Но, может быть, мы, как-нибудь, сами… — Я попытался ненавязчиво отказаться. Ведь всем сейчас несладко живется, а тут еще мы со своими проблемами. — Э, дарагой, зачэм обыжаэш? — возмутился Гиви. — Вот спросит мэня дэд — тожэ гэроыческий аксакал еще той, импэрыалистычэской: отчэго я гэрою войны нэ помог в трудной сытуации? И что я ему скажу? Позор на мою голову! — Вот что, братцы-кролики, — решил взять все в свои руки Трофим Павлович, — прекращаем споры! Едете ко мне — и точка! У нас с супругой целых две комнаты! Дети выросли давно. Парни на фронте, а девицы у мужей жилплощадь занимают. Так что не потесните! Приказ понятен, товарищ младший лейтенант? — Так точно, товарищ капитан! — ответил я, попытавшись подняться на ноги. — Сиди-сиди! — повеселев, произнес он, хлопнув меня по плечу. — Успеешь еще… — Ой! — неожиданно воскликнула Аленка. — Я же на работу опоздала! — От работы я тебя освобождаю, — произнес капитан. — И бумагу, соответствующую, в твой отдел кадров выпишу. Тебе, дочка, тоже прийти в себя надобно! Не каждый же день такое происходит. Да и куда ты в таком виде? Людей пугать? В этом я был тоже согласен с капитаном. Прийти в себя сестренке нужно было обязательно! И желательно на нейтральной территории, а не на той, где у неё будут все время стоять перед глазами уничтоженные мною бандиты и воспоминания об унижении, причиненном ими. Хорошо бы вообще съехать отсюда куда-нибудь на время, но такой возможности у нас не было. Я вновь попробовал подняться на ноги. Мне это удалось, пусть и с трудом, поскольку левая нога меня совсем перестала слушаться. Я покачнулся, но ко мне тут же бросился Гиви и, подставив свое плечо, помог удержаться в вертикальном положении.