Вскоре я обнаружила, что новая идентичность и знания влияют на интерпретацию; результат не всегда был утешительным. Прежде, до признания асексуальности, если бы мое желание секса уменьшилось, я бы пожала плечами и сказала: «Оно скоро вернется, такое бывает со всеми. Все будет хорошо». Теперь я обнаружила, что становлюсь на удивление эссенциалистом, снова задавалась вопросом, была ли я на самом деле такой, и чувствовала себя плохо, а затем чувствовала себя плохо, потому что уже не должна была чувствовать себя так. Мне слишком знакомы эти две ловушки. Период, когда тревожность зашкаливала и секса хотелось меньше всего, вероятно, был связан с депрессией из-за болезни матери – у нее диагностировали синдром Альцгеймера. Так продолжалось год. Это состояние усугубил стресс, связанный с ситуацией в офисе, а также усталость, ведь после работы я не отдыхала, а писала книгу. Все это правдоподобно, даже разумно. Это по-прежнему своего рода умственная гимнастика, призванная убедить меня в том, что в глубине души я всегда буду хотеть заниматься сексом в той или иной форме, и в основе этого заверения лежит принудительная сексуальность. Всем остальным будет хорошо, если они больше никогда не будут заниматься сексом, но мне лично очень нужно им заниматься, иначе случится что-то плохое. Мой страх выходил за рамки опасений по поводу сохранения отношений. Ной сказал: если однажды я решу, что больше никогда не буду заниматься сексом, мы поговорим об этом и рассмотрим открытые отношения или придем к какому-то другому компромиссу. Он повторял мне снова и снова, что никто не хочет заниматься сексом все время, что это не причина для беспокойства и что он хочет заниматься сексом только в том случае, если я этого хочу. Я ему верю, но этого мало. Мне повезло, что мои отношения не связаны с либидо, но я все же хочу желать большего. Для большинства людей жизнь – это цепь заблуждений. Встречаясь с Генри, я понимала, что моя неуверенность и страхи портят отношения. Я хотела измениться, но как бы сильно ни старалась, не могла сразу избавиться от многолетнего эмоционального багажа. То же самое и здесь. Лишь немногое из того, что я узнала – о принудительной сексуальности, согласии или о том, почему и как мы отдаем предпочтение сексу и как это укоренилось в культуре, – помогло мне бороться с собственными страхами. Несмотря на все мое погружение в разговоры об асексуальности, иногда по ночам я чувствовала себя ужасно и страдала. Мне совсем не хотелось быть асом, и если бы можно было выбирать, я бы выбрала быть «нормальной». Позвольте кое-что сказать вам: работая над этим разделом, я изо всех сил старалась быть честной. Я обнаружила, что пытаюсь вставить оправдательные фразы, написав о том, как часто мы с Ноем занимаемся сексом. Я вырезала целые отрывки о том, как партнеры обычно комментировали мою сексуальную открытость, о том, как я посещала секс-клубы, о том, что я определенно абсолютно не ханжа. Я боролась с дилеммой, которую считала глупой. Если бы я сказала правду – что, несмотря на мою открытость, большую часть времени я равнодушна к сексу, – я бы приблизилась к собственному признанию того, что я настоящий ас. Если бы я скрыла правду и выделила все части, которые считала нужным выделить, я бы показала себя такой, какой мне хочется, чтобы меня видели. Желая скрыть истину, я думала о Ное. Я беспокоилась, что, если люди узнают это обо мне, им будет жаль его, хотя Ноя это не волновало. И я хотела скрыть правду для себя. Я считаю, что права, когда думаю о принудительной сексуальности и ее негативных последствиях, но уверенность в собственной правоте – не такая полезная эмоция, как я когда-то считала. Это недостаточный буфер против других идей, которые витают в воздухе и которые я усвоила за свою жизнь. Мне часто не хватает смелости доказывать свои убеждения. Самым большим помощником был сам Ной. Он не занимался гендерными и сексуальными исследованиями, как я. Это белый натурал с северо-востока, учившийся в частных школах и в детстве проводивший лето у родственников во Франции. Я проводила время за чтением книг и сайтов о сексуальности и согласии; он успокаивал меня, что все в порядке. * * * Осознание принудительной сексуальности не всегда позволяет кому-то постоять за себя, точно так же как понимание расизма не мешает людям быть неосознанно расистами. Мысль о том, что важна не «норма», а то, что хотят люди, – а это может быть глубже, чем они думают, – не лишает эти представления всей их силы. Метафоричность секса не означает, что ничего не останется, если убрать всю эту символику, или что мы, приверженцы символов, сможем когда-либо полностью избавиться от нее, как бы мы ни хотели. Нет никакой гарантии, что возможность распознавать сценарии решит проблему и сохранит отношения. Однако молчание гарантирует, что сценарии сохранят свою силу. Разговора может быть недостаточно, но он необходим. Совет «обсуждать и подвергать сомнению все» не звучит радикально ни для отношений, ни для какой-либо другой сферы жизни. Я это знаю точно. Я разговаривала со многими экспертами и учеными и просила их поделиться со мной хотя бы одним хитроумным приемом для исправления ситуации, желательно – быстрой подсказкой, но и за новую методику я была бы благодарна. Вместо этого психотерапевты и другие эксперты повторяли мне этот очевидный совет снова и снова, и чем больше я узнавала, тем больше понимала, что никто не может предложить что-то новое. Люди готовы платить деньги, лишь бы не разговаривать. Это стало очевидным, когда в мою бытность журналисткой мне предложили написать о стимулирующем устройстве за 250 долларов, по сути предназначенном для имитации прелюдии на гениталиях. Поскольку устройство разрабатывалось для женщин, состоящих в отношениях, я спросила генерального директора, почему клиентка не может попросить партнера о настоящей, бесплатной прелюдии. Мне сказали, что раньше никто не задавал этот вопрос. Ответ в том, что женщины не хотели просить партнера. Они чувствовали давление. Они скорее заплатили бы деньги за гаджет, чем попросили бы. Или они предпочли бы завязать тайный роман. В популярной колонке New York Times «Современная любовь», озаглавленной «Что я узнала о неверности благодаря сексу с женатыми мужчинами», Карин Джонс описывает состояние женатых мужчин. «Однако после нашей второй ночи я могла сказать, что для него это было больше чем секс; он отчаянно нуждался в любви, – пишет она. – Он сказал, что хочет быть рядом со своей женой, но не может, потому что они не смогли преодолеть свою фундаментальную разобщенность: отсутствие секса, которое привело к отсутствию близости, что сделало секс еще менее вероятным, а затем превратилось в обиду и обвинения друг друга»[210]. Кажется правдоподобным, что отсутствие секса может усугубить недостаток близости, но неясно, является ли отсутствие секса причиной недостатка близости или наоборот. Мне интересно, может ли решение проблемы недостаточной близости как-то помочь при отсутствии секса или, по крайней мере, позволить обоим говорить об отсутствии секса и других вариантах. Честное и открытое общение, при котором оба человека чувствуют себя свободными и могут обсуждать любые темы, неудобно и болезненно. Это тоже несправедливо, потому что одним людям легче высказаться, чем другим. Но надеяться, что тебя поймут без неудобных разговоров, бессмысленно. Говорить и слушать – это единственно верные способы прояснить свои мысли. Чем больше я изучала этот вопрос и советовалась, тем больше осознавала, что не существует ни одной хитрости и что единственный выход – это не избегать разговоров. Селена тоже это осознала. Селена все еще с Джорджией, но у нее есть и другие партнеры, например, мужчина по имени Дэниел, с которым она находится в доминирующих/покорных отношениях. С одними партнерами она занимается сексом, а с другими нет. Все зависит от человека и ситуации. «Меня поражает во всех этих отношениях, насколько не важен может быть секс и насколько он прекрасен, но незначителен по сравнению со всем остальным, – говорит Селена. – Я рассматриваю секс как одну из нескольких сотен интимных вещей, которые вы можете делать, и, как и все другие интимные вещи, у него есть свои плюсы и минусы, и, конечно же, он совсем не вверху списка. Я предпочитаю тянуть волынку, а не заниматься сексом в любой день недели, но это не значит, что я не люблю секс, если все происходит так, как мне нравится. Если это плохой секс и никто не знает, как его улучшить, это не так приятно; это похоже на то, что тебя бьет кто-то, кто не умеет пользоваться кнутом». Селена благодарна Джорджии за их беседы, ведь теперь ей понятно, кто она и чего хочет от других людей. Теперь она знает, что люди, состоящие в отношениях, сами решают, насколько важен секс, смогут ли они с этим справиться и что их действительно волнует в жизни и любви. Для Селены секс может быть ненужными телодвижениями или способом обогатить отношения. Но он никогда не является целью. Глава 10. Анна ПОСЛЕ ДВАДЦАТИ ЛЕТ, проведенных вместе, и рождения двух детей их брак распался. Мередит ушла. Мальчики, одиннадцати и пятнадцати лет, жили с ней теперь только половину времени. Оставшись наедине со своими мыслями, Анна – ее тогда звали иначе – решила, что будет поступать так, как ей хочется. Она могла теперь делать все что угодно, наконец-то некому было ее критиковать. Сначала Анна решила одеваться так, как хотела, но так долго не могла: в юбки и платья. Затем поездка к врачу, чтобы сказать: хватит! Тестостерон не помогал. Вопреки ожиданиям, он не увеличивал ее сексуальное влечение и не делал ее тем мужчиной, которым, по мнению других людей, она должна была быть. Анна спросила, может ли она вместо этого попробовать эстроген, чтобы все уравновесить. Врач сказал, что можно попробовать, поэтому Анна, обдумав этот вариант в течение нескольких месяцев, вернулась в клинику и сказала «да». Она начала использовать крем с эстрогеном, затем перестала его использовать, а затем снова начала. И, наконец, однажды она посмотрела в зеркало и увидела зародыш груди. Анна не думала об этом. Физические изменения начались без ее полного осознания и происходили независимо, но ей нужно было принять решение. Назад или вперед. Ничего не менять – означало тоже сделать выбор, и на этот раз Анна решила не оставаться пассивной. Бо́льшую часть жизни Анна не знала, что хотела. А вот ее семья знала, что она должна была хотеть, и рассказывала ей. Религиозные пастыри знали и рассказывали ей. Уверенные в себе женщины, с которыми она встречалась, знали и рассказывали ей. Анна слушала. Она оглядывалась вокруг и замечала, что хотят другие, и пыталась им подражать. * * * Многие из нас учатся хотеть, наблюдая за желаниями других людей. Мы учимся хотеть Джорджа Клуни, потому что журнал People называет его самым сексуальным мужчиной на свете; мы хотим похудеть, так как реклама говорит нам, что до лета осталось всего несколько месяцев. Теоретически миметическое желание может быть совершенно нормальным. В реальности мир не является нейтральным местом. Нас окружают люди с различным образом жизни, и мы можем выбрать тот, который подходит нам лучше всего. Если вам не известно, кто вы и что хотите, мир решит за вас. Он покажет вам несколько вариантов и скажет, что других вариантов нет. Как говорили многие люди в этой книге, требуется активная работа, чтобы сделать шаг назад, перевести дух и признать, что, возможно, вы не знаете, что хотите, но то, что было предложено, вам не подходит. Анна с сожалением рассказывает мне о дорогах, которые мир избрал для нее. Она подчеркивает с определенной долей самообвинения, что инстинктивно следовала предписанному и принимала решения только тогда, когда больше не могла игнорировать проблему. Было легче принять готовые сценарии, даже если порой их значение было ей непонятно, чем задавать себе сложные вопросы, ответы на которые могли угрожать стабильности ее внутреннего мира. Описания собственной пассивности сопровождаются гневом и задумчивостью, а также размышлениями о том, что было бы, если бы она более смело делала шаги назад и критически рассматривала то, что было скрыто внутри нее. Я понимаю, почему она винит себя. Тем не менее, разговаривая с ней, я думаю только о том, что тоже часто пассивна, хотя родилась три десятилетия спустя и выросла в либеральной светской культуре, гораздо более обнадеживающей, чем среда ее детства. Многие люди пассивны, и всем нам мешают инструкции и ожидания – не только когда дело касается секса и отношений, но и во всех сферах жизни. Особенно сложно отвергать сценарии, когда неясно, чем их можно заменить, или когда мы не видим, чтобы другие делали то же самое. История Анны – это история об асексуальности, семье и религии, гендере, возрасте и отношениях. Это не трогательный рассказ о том, что благие намерения могут все исправить или что обретение новой личности свяжет все концы с концами. Ее история о том, как желание и идентичность сливаются и меняются, о том, как посмотреть на ожидания других людей и спросить себя, а этого ли я хочу, о десятилетиях попыток подстроиться под придуманные кем-то нормы и о том, как осознать их ненужность и начать заново. * * * Анна родилась в 1960-х годах в штате Юта, в теле мальчика. Ее дед владел овцеводческой фермой, родители были мормонами, и ожидалось, что она будет настоящим мормонским мальчиком. Вместо этого она была чувствительной и тревожной. Отец постоянно следил за ней и ругал за плач. Дети мормонов были разделены по половому признаку с раннего возраста, мальчики готовились к предстоящей миссии и ходили на воскресные собрания, чтобы научиться руководить женщинами и семьей. Девочки готовились к свадьбе и учились вести хозяйство. Было ясно, чем должна заниматься Анна, но к четырем годам она уже задавалась вопросом, чем бы она хотела заниматься, хотя вряд ли могла принять самостоятельное решение. У нее не было ощущения, что она мальчик, ее ругали и высмеивали за то, что она была трусихой и плохо занималась спортом, в отличие от других. Девочкой она тоже себя не чувствовала; это был другой, закрытый мир. Анна вспоминает: первый класс, она наблюдает за девочками, играющими длинными волосами друг друга. Анна хотела принадлежать к этому миру, быть его частью, но знала, что это невозможно. Правила детства сменились правилами периода полового созревания, которые были больше похожи на бессмысленные инструкции. Изменения, казалось, происходили не с ней, а с кем-то другим. Анна понимала, что ей положено встречаться с девушками, и знала, как это делать. Заведи машину. Подбери девушку по пути. Пригласи ее на ужин. Сделай вид, что сомневаешься, стоит ли поцеловать ее на прощание. Все эти неписаные правила были понятны, но не имели для нее никакого смысла. Машина, свидание и поцелуй, казалось, не помогали Анне завести те отношения, которых она хотела. «Оглядываясь назад, я вижу, что девушки предполагали, что от меня должно исходить сексуальное влечение, от которого они должны защищаться», – говорит она. Но она не ощущала такого влечения, ей не хотелось ни к кому прикасаться, ее никто не возбуждал. Тщательно продуманные ходы, возможно, помогали достичь ее одноклассникам желанной цели. Но Анне они не помогали. Она вообще перестала встречаться с девушками. Но была одна девушка. Мария. Ее фамилия была Солис, что означает «утешение». Мария была мексиканкой, в отличие от большинства других жителей Юты, а также католичкой, что, по словам Анны, казалось тогда «довольно экзотичным». Когда Анна пошла в церковь с Марией, чтобы посмотреть, на что это похоже, ее родители обеспокоились тем, что она заинтересовалась католицизмом. Между ними не было физической близости, и они не делали никаких шагов в этом направлении. Вместо этого Анна и Мария испытывали эмоциональную близость, которую нельзя было категоризировать, хотя она чувствовалась, когда они разговаривали по телефону часами. «Она была со мной, – говорит Анна. – Она была со мной в этом суматошном месте, где мне нравилось сидеть и переживать. Мне нравилось от простого переходить к самому сложному». Возможно, проще всего объяснить это тем, что люди в основном очень сильно отличаются друг от друга, и Анна считала, что была самой собой с Марией. Сегодня эту связь можно было бы назвать квирплатоническими отношениями, несексуальным романом или просто любовью, но в то время это не было похоже на какую-либо форму дружбы или романтики, которую Анна видела у других. Это не было похоже на то, как другие держатся за руки или едут в машине на ужин, и это не было просто тусовкой с подругой. «Она всегда присутствовала в моих мыслях», – говорит Анна о Марии. Она вспоминала об этой сильной, глубокой связи даже после того, как Мария забеременела, вышла замуж и бросила школу. «Я так страдала, когда она исчезла из моей жизни». Спустя десятилетия, когда Анне было за тридцать и она жила в Монтане с женщиной, с которой впоследствии вступила в брак, ей позвонила Мария. Родив троих детей, Мария развелась с мужчиной, за которого вышла замуж в старшей школе. После развода она пыталась вспомнить, кем была до того, как взяла на себя все остальные роли. Мария спросила себя, где она остановилась, с кем в последний раз чувствовала себя самой собой. «Это ты, – сказала Мария Анне. – С тобой я в последний раз была самой собой. Я почувствовала необходимость поговорить с тобой, потому что этот разговор мог бы связать меня с моим прежним „я“». Каким странным и одновременно впечатляющим было это совместное путешествие во времени! Мария разговаривала не только с Анной, но и со своим прежним «я» и сравнивала это «я» с сегодняшней Марией. А Анна сразу же почувствовала ту же самую сильную тоску. «Мне нужно было выстроить настоящие границы, – говорит Анна. – Я не могла открыться слишком широко, учитывая, где была в своей жизни в данный момент, но это так меня тронуло, потому что у меня всегда было ощущение, что я очень тоскую по ней, – но испытывала ли она то же самое?» Да, сказала Мария, и это был настоящий подарок. * * * В старших классах средней школы Анна изучала социологию. Ее преподавал профессор местного колледжа, за которым отмечалась склонность к извращениям. В последнем задании студенты должны были описать свои личные фантазии о социальных девиациях – задача, которая, казалось, была предназначена для удовлетворения неинтеллектуального любопытства этого человека. Надеясь избежать вуайеризма профессора и не провалить задание, Анна решила написать о целибате. И это не было ложью. Она действительно фантазировала о мире без сексуальной активности и сексуального надзора, где ей не приходилось бы встречаться с епископами, которые спрашивали, мастурбирует ли она, и интересовались ее другими сексуальными наклонностями. Похотливая шутка «мы знаем, что ты хочешь» вызывала дискомфорт, так как она знала, что этого совсем не хочет. Целибат представлял собой форму свободы. Быть монахом было бы мечтой, хотя Анна не совсем понимала, что такое монах, поскольку в мормонизме ничего подобного не существовало. Ее проект стал одновременно упреком профессору и признанием в своей растерянности. Она не хотела того, что должна была хотеть. Она недостаточно хорошо копировала других. Анна не была настоящим мормоном, и ей нужно было выбраться оттуда. Она сбежала в Суортмор-колледж в Пенсильвании. Это был гуманитарный колледж в тысячах миль от Юты, это был ее билет на свободу из мормонской церкви, и это были 80-е годы. Все, неприемлемое в Юта-сити, здесь было допустимо, и Анна начала носить юбки и платья. Окружающим она сказала, что одежда была актом феминизма, расширяющим гендерное самовыражение для мужчин. Самой себе она призналась: это было просто то, что она хотела и тайком делала, когда училась в старшей школе на Западе. Чувство свободы было прекрасным, но за него пришлось заплатить даже в Суортморе. На одном мероприятии в кампусе мужчина-профессор взглянул на Анну с нескрываемым отвращением, и в этот момент она поняла, что может так одеваться здесь и сейчас, но не везде и не всегда. Рут из Калифорнии присоединилась к Анне на первом курсе. Решительная и уверенная в том, что она хочет, Рут с легкостью рассказывала Анне, как строить отношения, а когда пришло время заняться сексом, спокойно сообщила об этом. Анна была напугана, но это ее не остановило. Когда они впервые занялись сексом, Анна не выдержала. Она сразу же вышла из комнаты и часами бродила по окрестностям кампуса и за его пределами. Физические ощущения были ошеломляющими, и они не были связаны с желанием. «Срыв был вызван очень многими причинами, но самая глубокая из них заключалась в том, что все это не имело для меня смысла, – говорит Анна. – Я не знала, зачем это делаю, не чувствовала себя сексуальной и желающей секса. У меня началась паническая атака, и я не могла понять, что происходит». Происходящему не было объяснений, которые помогли бы телесным переживаниям что-то значить. Инструкции пропали. * * * Когда ей было чуть больше двадцати, Анна решила продолжить писательство. На стипендиальной программе в Массачусетсе она познакомилась с Мередит, сверхэнергичной женщиной с очень быстрой речью. «Зайди ко мне, – сказала Мередит, – я приготовлю ужин». Они пили скотч, но Анна не могла расслабиться. Когда Мередит сделала шаг навстречу, Анна сказала «нет». В конце концов у них был секс, но Анна, застенчивая и неспособная расслабиться, чувствовала себя отстраненной от этого процесса. Теперь, когда она была старше и у нее уже был опыт отношений, Анна знала, что ей нужно делать, и она это сделала. Анна могла отказываться, но не бесконечно. После этого она притворилась, что все было прекрасно и ничего похожего у нее никогда раньше не было. Мередит была сексуальным учителем, стремящимся поделиться своей мудростью, а Анна – восприимчивой ученицей, и они долгое время играли эти роли. Программа закончилась через несколько месяцев, и они решили уехать вместе. Обе хотели жить на Западе и выбрали Монтану, где через полтора года поженились. Анна училась на психотерапевта, а Мередит продолжала писать. Мередит хотела детей, поэтому родились двое сыновей. «В этих отношениях было так много сильного и хорошего чувства, – говорит Анна. – Мы действительно были связаны на глубоком уровне. Мы сильно влюбились друг в друга, и если бы не секс, мы все еще могли бы быть вместе». * * * Секс был проблемой с самого начала. Однажды Мередит сказала, что все, несмотря ни на что, на самом деле связано с сексом. Анна была шокирована: «О чем ты говоришь? Нет, это не так!» Потрясенная Мередит спросила Анну, что она имела в виду и как могла не видеть, что секс был повсюду. Для Мередит секс наполнял мир. Это была жизненная энергия, которая помогала всему остальному обрести смысл. Для Анны секс ничего особенно не значил. Как психотерапевт она интересовалась сексом, и ей нравилось говорить о нем со своими клиентами. Лично она вообще не чувствовала повсеместного присутствия секса и никогда не учитывала его при принятии решений. Анна думает, что этот разговор раскрыл ее асексуальность, хотя тогда она этого не осознавала. Это стало объяснением того, что отличает ее от других, почему она не может распознать, когда ей делают откровенные намеки. Этот пробел в опыте становился все более очевидным. Со временем Анна перестала притворяться. Доставлять удовольствие Мередит было приятно, но она не могла вызвать желание как таковое. «Я активно боролась с этим, потому что все еще пыталась вызвать желание, и это было вплетено в мужественность и гендер, – говорит она. – Я пыталась создать мужское сексуальное „я“, которое, как я думала, обязана была иметь. Я могла заниматься сексом, но она не чувствовала, что я ее хочу, и это было для нее глубокой личной травмой».