Я перевел взгляд на листок с записями. Рауль Мелендес-Линч. Вероятно, он хочет, чтобы я провел для ординаторов семинар о психологических аспектах хронических заболеваний или поведенческом подходе к контролю боли. Что-нибудь аккуратное и академическое, что даст мне возможность спрятаться за слайдами и видеопроектором и снова строить из себя профессора. В настоящий момент эта перспектива показалась мне в высшей степени привлекательной, и я набрал номер. Мне ответила запыхавшаяся молодая женщина. – Лаборатория канцерогенеза. – Доктора Мелендес-Линча, пожалуйста. – Он вышел. – Это доктор Делавэр, меня просили перезвонить. – Кажется, доктор Мелендес-Линч вернулся в клинику, – сказала женщина, всем своим тоном показывая, что очень занята. – Будьте добры, вы могли бы соединить меня с оператором пейджинговой связи? – Если честно, я не знаю, как это делается – я не его секретарша. У нас сейчас в самом разгаре эксперимент, и я должна бежать. Хорошо? – Хорошо. Я нажал и вновь поднял рычажок, чтобы позвонить в справочную Западной педиатрической клиники и попросить отправить Раулю сообщение на пейджер. Через пять минут оператор перезвонила и сказала, что он не ответил. Оставив свое имя и номер телефона, я положил трубку, размышляя над тем, что с годами ничего не изменилось. Работа с Раулем дает вдохновение, побуждает к действию, но в то же время приносит глубочайшее разочарование. Пытаться поймать его – все равно что лепить скульптуру из крема для бритья. Пройдя в библиотеку, я устроился в мягком кожаном кресле с дешевым детективом в руках. Как раз когда я подумал, что сюжет натянутый, а диалоги неестественные, зазвонил телефон. – Алло. – Привет, Алекс! – Акцент Рауля растянул это в «А-али-икс». – Рад, что ты мне перезвонил. – Как обычно, он тараторил с умопомрачительной скоростью. – Я пытался дозвониться тебе в лабораторию, но девушка, которая ответила, разговаривала со мной очень строго. – Девушка? Ах да, должно быть, это Хелен. Моя новая врач-стажер. Светлая голова, окончила Йельский университет. Мы с ней по заказу Национального института здравоохранения проводим исследования процесса образования метастаз. До этого она работала в Нью-Хейвене вместе с Брюэром над созданием синтетических стенок клеток, и еще мы изучали относительную инвазивность различных видов злокачественных опухолей в определенных условиях. – Очень интересно. – Это точно. – Рауль помолчал. – Ну да ладно, ты-то как, друг мой? – Замечательно. А ты? – Так, сейчас у нас… двадцать один сорок три, а я еще не закончил составлять графики. Это красноречиво говорит о том, как я. – О, Рауль, ну же, ты это обожаешь! – Ха! Да, обожаю. Как ты меня обозвал несколько лет назад? Характерная личность типа А. – А плюс. – Пусть я умру от инфаркта, но с бумагами у меня все будет в порядке. И это была не шутка. Отец Рауля, декан медицинского факультета университета Гаваны в докастровскую эпоху, внезапно рухнул как подкошенный на теннисном корте и умер в сорок восемь лет. Самому Раулю оставалось пять лет до этого возраста, и от родителя он унаследовал образ жизни и плохие гены. Когда-то я думал, что его можно изменить, но уже давно оставил все попытки замедлить ту скорость, с какой он себя сжигал. Если не помогли четыре женитьбы, тут уже ничего не поможет. – Ты получишь Нобелевскую премию, – сказал я. – И вся она уйдет на алименты! – Рауль нашел свою шутку ужасно смешной. Когда его смех наконец закончился, он сказал: – Алекс, мне нужна одна услуга. Есть тут одно семейство, которое доставляет нам много хлопот – проблемы с нежеланием выполнять наши рекомендации, – и я подумал, может быть, ты с ними поговоришь. – Конечно, я польщен, но что насчет обычных подходов? – Обычные подходы только все усугубили, – раздраженно пробормотал Рауль. – Алекс, ты знаешь, какого я высокого о тебе мнения – я никогда не узнаю, почему ты оставил такую блестящую карьеру, но это уже другой вопрос. Те, кого мне присылает служба социального обеспечения, сплошь дилетанты, друг мой. Никчемные дилетанты. Витающие в облаках тупицы, которые должны изучать условия жизни неблагополучных семей, нуждающихся в психологической помощи, а они мнят себя заступниками пациентов. А настоящие специалисты не желают иметь с нами никаких дел, потому что у Бурстина фобия к смерти и он жутко боится слова «рак». – Никакого прогресса, да? – Алекс, за последние пять лет ровным счетом ничего не изменилось. Только стало еще хуже. Я даже начал прислушиваться к другим предложениям. На прошлой неделе мне предоставили шанс возглавить в Майами целую больницу. Занять должность главного врача. Денег больше, и профессура. – Обдумываешь? – Нет. Исследовательские возможности там нулевые, и, подозреваю, меня хотят получить в первую очередь за знание испанского языка, а не блестящий медицинский опыт. Ладно, что ты скажешь насчет просьбы помочь нашему отделению – не забывай, ты по-прежнему формально числишься нашим консультантом. – Если честно, Рауль, у меня нет желания заниматься психотерапией. – Да-да, знаю, – нетерпеливо произнес Рауль, – но это не психотерапия. Речь идет всего о нескольких консультациях. Не хочу быть напыщенным, но на карту поставлена жизнь очень больного мальчика. – Какие именно проблемы ты имел в виду? – Объяснять это по телефону слишком долго, Алекс. Не хочу показаться грубым, но мне нужно срочно вернуться в лабораторию и посмотреть, как идут дела у Хелен. Мы выращиваем в пробирке злокачественную опухоль из эмбриональных печеночных клеток. Работа очень нудная и требует постоянного внимания. Давай поговорим обо всем завтра – скажем, в девять утра у меня в кабинете? Я закажу, чтобы принесли завтрак, и бланк договора. Мы готовы оплатить твое время. – Ну хорошо, Рауль, буду у тебя. – Вот и отлично. – Он положил трубку. Окончание разговора с Мелендес-Линчем – это очень сильная встряска, резкое переключение на пониженную передачу. Положив трубку, я пришел в себя и задумался над запутанными проблемами маниакального психоза. Глава 3 Западная педиатрическая клиника занимает целый квартал района в центре Голливуда, который когда-то считался престижным, но уже давным-давно превратился в пристанище пьяниц, наркоманов, проституток, трансвеститов всех мастей. Этим утром проститутки вышли на работу рано, в расшитых блестками блузках и обтягивающих лосинах, и когда я проезжал на восток по бульвару Сансет, они выходили из переулков, покачивая бедрами, и провожали меня криками. Шлюхи являются такой же неотъемлемой частью Голливуда, как и бронзовые звезды, вмонтированные в тротуары, и я готов был поклясться, что среди накрашенных лиц узнал несколько, которые видел еще три года назад. Всех проституток можно разделить на две группы: рыхлые, полные белые девицы из Бейкерсфилда, Фресно и окрестных ферм, и поджарые, длинноногие черные красотки из центрального Лос-Анджелеса. И все до одной без пятнадцати девять утра уже полны желания приступить к работе. Если когда-нибудь вся наша страна проникнется таким же трудолюбием, у японцев не останется никаких шансов. Клиника раскинулась на большой территории – приземистые здания из потемневшего от времени кирпича и одна новая башня из железобетона и стекла. Поставив машину на стоянку для персонала, я направился в павильон «Принцли», современное сооружение. Отделение онкологии находится на пятом этаже. Кабинки врачей, разделенные перегородками, расположены подковой вокруг поста медсестер. Как заведующий отделением Рауль получил по сравнению с прочими онкологами вчетверо больше пространства, а также некоторую возможность уединиться. Его кабинет находился в конце коридора и был отгорожен двустворчатыми застекленными дверями. Войдя в приемную, я не увидел секретарши и, двинувшись дальше, открыл дверь с табличкой «НЕ ВХОДИТЬ» и очутился в кабинете. Рауль мог бы позволить себе просторный кабинет руководителя, но предпочел использовать почти все пространство под лабораторию, и в результате у него остался маленький закуток десять на двенадцать футов. Все здесь оставалось в точности таким, каким я помнил: письменный стол, заваленный кипами писем, медицинских журналов и прочих бумаг, все аккуратно разложено, всё на своих местах. Книги не помещались в шкафу от пола до потолка, и излишки стояли стопками на полу. Одна из полок была заполнена флаконами «Маалокса». Выцветшая бежевая занавеска скрывала единственное окно кабинета, расположенное перпендикулярно столу, и открывающийся из него вид на горы. Этот вид был мне хорошо знаком, поскольку значительную часть времени, проведенного в Западной педиатрической клинике, я просидел, уставившись на облупившиеся буквы надписи «ГОЛЛИВУД», в ожидании Рауля, который должен был прийти на назначенное им же самим совещание, но начисто о нем забыл, или томился в безделье, пока он был занят бесконечными разговорами по межгороду. Поискав признаки жизни, я нашел пластиковый стаканчик, наполовину наполненный холодным кофе, и кремовый шелковый пиджак, аккуратно повешенный на спинку кресла. Стук в дверь, ведущую в лабораторию, не дал результатов, и дверь оказалась заперта. Раздвинув занавески, я подождал немного, отправил Раулю сообщение на пейджер и не получил ответа. Мои часы показывали десять минут десятого. Снова начинало накатываться старое чувство нетерпеливого раздражения. «Подожду еще пятнадцать минут, – сказал я себе, – после чего уйду». Всему есть свой предел. Рауль ворвался в кабинет за полторы минуты до последнего срока. – Алекс, Алекс! – воскликнул он, возбужденно тряся мою руку. – Спасибо за то, что пришел! Он постарел. Заметно округлившийся животик напирал на пуговицы сорочки. С макушки исчезли последние редкие пряди волос, и темные волны по бокам обрамляли высокую блестящую лысину. Густые усы, в прошлом цвета черного дерева, теперь состояли вперемежку из серых, черных и полностью седых полосок. Одни лишь похожие на кофейные зерна глаза, постоянно в движении, постоянно полные жизни, оставались наполненными неподвластным времени зарядом, напоминающим о горящем внутри пламени. Рауль был невысокого роста, коренастый, и, хотя одежда на нем была дорогая, чувствовалось, что он не придает особого значения своему гардеробу. Сегодня он был в бледно-розовой сорочке, черном галстуке с розовыми часами и кремовых брюках в тон пиджаку на спинке кресла. Его остроносые коричневые кожаные штиблеты были начищены до зеркального блеска. Длинный белый халат, хоть и накрахмаленный и безупречно чистый, был ему велик по крайней мере на один размер. На шее висел стетоскоп, карманы халата раздувались от ручек и бумаг. – Доброе утро, Рауль. – Ты уже позавтракал? – Повернувшись ко мне спиной, Рауль быстро провел своими пухлыми пальцами по стопкам бумаг на письменном столе, словно слепой, читающий шрифт Брайля. – Нет, ты же сказал, что… – Как насчет того, чтобы сходить в столовую для персонала? Завтрак за счет нашего отделения. – С удовольствием, – вздохнул я. – Чудесно, чудесно. – Рауль похлопал себя по карманам, порылся в них и вполголоса выругался по-испански. – Дай я только сделаю пару звонков, и мы… – Рауль, меня поджимает время. Я буду признателен, если мы сразу займемся делом. Он посмотрел на меня с большим удивлением: – Что? Ах да, конечно. Сию минуту. Разумеется. Бросив последний взгляд на письменный стол, Рауль схватил свежий номер журнала «Кровь», и мы вышли. Мы направились по застекленному переходу, соединяющему «Принцли» с главным зданием. Хотя ноги Рауля были короче моих на добрых четыре дюйма, мне пришлось чуть ли не бежать за ним. А поскольку он говорил на ходу, очень важно было не отставать от него. – Фамилия этого семейства Своуп. – Рауль повторил ее по буквам. – Мальчишку зовут Хейвуд – или просто Вуди. Ему пять лет. Лимфома, но не болезнь Ходжкина[5], четко локализованная. Очаг в желудочно-кишечном тракте с одним местным ответвлением. Скан на метастазы был просто замечательным – очень чистым. Гистология не лимфобластомная[6], что чудесно, поскольку процесс лечения не лимфобластомных случаев хорошо отлажен. Мы дошли до лифта. Запыхавшись, Рауль потянул за воротник сорочки и ослабил узел галстука. Двери кабины открылись, и мы молча спустились на первый этаж. В тишине – но не спокойствии, потому что Рауль не мог стоять неподвижно: он барабанил пальцами по стенке кабины, теребил кончик усов, постоянно щелкал кнопкой шариковой ручки. Коридор первого этажа представлял собой тоннель сплошного шума, кишащий врачами, медсестрами, санитарами и больными. Рауль продолжал говорить, пока я не похлопал его по плечу и не крикнул, что ничего не слышу. Едва заметно кивнув, он ускорил шаг. Стремительно пронесшись через кафетерий, мы оказались в изысканном полумраке столовой для персонала. За круглым столом сидела группа хирургов и ординаторов; они завтракали и курили, все в зеленом, с висящими на шее словно слюнявчики шапочками. Кроме них в зале больше никого не было.