В ту ночь Лидию разбудили громкие голоса в коридоре. Она села и в полумраке общей комнаты увидела, как несколько других женщин тоже повскакивали со своих коек. Они бесшумно бросились проверять своих детей, которые спали, не обращая внимания на гвалт. Лука лежал на верхнем ярусе, поэтому Лидии сначала пришлось отцепить от своей ноги лямку рюкзака, которую она привязала перед сном. Наконец она встала босыми ногами на холодный пол и дотянулась до смятой постели сына. Луки там не было. Лидию охватила паника. – Лука! Даже не задумываясь, она сначала проверила свою собственную постель, а потом все соседние койки. Словно ее ребенок – это вещь, которую она случайно положила не туда. Как мобильник, как книгу. Или очки. Через квадратное окошко в двери в комнату из коридора струился свет. Не надев ни лифчик, ни кроссовки, Лидия кинулась к нему. С тех пор как пару часов назад они легли спать, Лука уже в третий раз бегал в туалет. Мутный лимонад полез наружу. Эти частые пробежки усложнялись тем, что спал он на верхнем ярусе; однако Мами так вымоталась, что передвижения сына ее не будили: даже когда, карабкаясь вниз, он едва не наступил ей на плечо, даже когда он стукнул ногами об пол всего в нескольких сантиметрах от ее головы, и даже когда он бегал – угловатым, неровным шагом человека в приступе диареи – от койки до ванной комнаты и обратно. Помыв руки, он вернулся в коридор под свет флуоресцентной лампы и вдруг увидел Нестора и падре Рея: они стояли на пороге мужской спальни и разговаривали с каким-то молодым парнем. Лука его узнал: это был мигрант, который приехал в приют перед самым ужином. На нем были длинные красные шорты, белая футболка и носки; перед собой он держал расстегнутый рюкзак. Рядом с ним на полу стояли белые кроссовки, очень чистые и дорогие. – Дайте хоть одеться сначала, – говорил он. – Блин, это какая-то хрень. Я думал, вы помогаете людям. Нестор ступил в темную комнату и встал между спящими мигрантами и молодым человеком. – Мы можем все обсудить, но не здесь. Вы мешаете людям спать, – спокойно ответил падре Рей. – Пожалуйста, пройдите с нами в главную комнату. Там мы сможем поговорить и никого не разбудим. – Да что за хрень, падре? Эта шлюха все наврала! – Парень перешел на крик. – Наврала! В мужской спальне несколько человек поднялись со своих коек и встали рядом с Нестором, преградив молодому человеку дорогу. Они скрестили руки на груди и широко расставили ноги. Лука замер возле двери в туалет. Ему бы стоило тихонько проскочить в комнату для женщин и детей, забраться к себе на второй ярус, минуя голову спящей Мами, улечься под простынями и дать своему телу немного отдыха – пока его снова не прихватит колика. Но мальчика словно парализовало, пригвоздило к месту. Он и сам не замечал, как бешено стучало его сердце, как легкие едва набирали воздух, а ногти вонзались в гладкие выемки между бетонными блоками окрашенной стены. – ¡Chingue su madre![51] – вопил парень. – Пойдем-пойдем, брат. Не усложняй ситуацию, – сказал Нестор. Тут Лука неожиданно понял, что впервые слышит голос этого человека. Этот голос был таким же мощным, как и его тело. Молодой человек нагнулся и подхватил с пола свои кроссовки. Нестор и другие мигранты наступали на него с тыла – не трогали, но при этом настойчиво вытесняли в коридор. Когда тот выпрямился и последовал за падре, Лука заметил, что из-под носка у него выглядывает татуировка: черный серп с тремя капельками красной крови на острие. Прямо на икроножной мышце. Мальчик не понимал ее значения, но от одного только вида этой татуировки его охватил страх. Подгоняемый образом кровавого серпа, он отлип от стены и помчался обратно в женскую спальню. Перескочив порог, он врезался в Мами. – Лука! Боже мой, сынок, где ты был? Лидия не стала ждать ответа. Она схватила сына за плечи и затолкала поглубже в комнату, а потом высунулась в коридор, чтобы разузнать, из-за чего поднялся шум. Но она увидела только, как Нестор и еще несколько мужчин идут за падре Реем в сторону главного зала. Вернувшись в спальню, Лидия защелкнула за собой дверь. Лука дрожал. – Что случилось? – прошептала Мами. Он помотал головой. – Почему они кричали? Мальчик снова мотнул головой, и лицо его исказилось в тревоге. – Все в порядке, – сказала Мами. – Ты в порядке, ты со мной. Она притянула сына к груди и крепко обняла. Через мгновение у нее на затылке сомкнулись маленькие ручки. Постояв так немного, Лидия подхватила Луку под мышки и взяла на руки. Он, конечно, был уже великоват, и под его тяжестью у матери едва не подломились коленки. Но мальчик обхватил ее ногами, и Лидия отнесла его в постель. На этот раз она не стала отправлять его на верхнюю койку. Она уложила его с краю и накрыла собой, словно живым щитом. Удерживая маленькое тельце сына рукой и ногой, она старалась дышать размеренно, чтобы тот подстроил под нее свое дыхание и наконец уснул. А Лидия не сомкнула глаз до самого утра. 13 Когда на улицах Акапулько впервые появилась отрубленная голова, весь город был в ужасе. Та голова принадлежала двадцатидвухлетнему парню, и у нее были черные кудрявые волосы, выбритые над ушами и длинные на макушке. В правом ухе сверкало золотое колечко. Веки опухли, между губ торчал язык. Ее оставили на крыше телефонной будки у входа в «Пиццу Хат» возле фонтана Дианы Касадоры. В рот ей вставили свернутую, как сигарета, записку: «Me gusta hablar». Я люблю говорить. Женщина, которая обнаружила эту голову, возвращалась домой с ночной смены в больнице «Дель-Пасифико»; она работала медсестрой и привыкла не пугаться при виде крови. Но в тот день, едва утреннее солнце подсветило тротуары Акапулько, голова отбросила причудливую, бестелесную тень к ногам медсестры, и та закричала, уронила сумочку, пробежала, не оглядываясь, три квартала и только потом достала из кармана мобильный и позвонила в полицию. Приехали полицейские; повсюду роились журналисты. Люди, чей путь на работу или учебу пролегал поблизости, приходили в ужас. У всех находилось время, чтобы встать на колени, перекреститься и вознести молитвы за неизвестную душу, которая когда-то обитала в этой голове. Тогда она была большой новостью. А потом появилась вторая. К тому моменту, как счет дошел до десяти, по городу начало расползаться постыдное безразличие, порожденное инстинктом самосохранения. Всякий раз, когда поступал звонок о том, что на пляже, или на главной площади, или у девятой лунки на поле для гольфа нашли очередную голову, оператор порой даже позволял себе шутить: – Берите короткую клюшку. Эта лунка – простейший пар-3. Тогда Себастьян был первым, кто понял, что к чему: город стремительно падал в кровавую утробу нарковойны. Пока другие журналисты отказывались видеть, что мир вокруг рушится, Себастьян кричал в своих заголовках: «Очередная волна насилия в нарковойне» «Ужас и безнаказанность: убийства сходят картелям с рук» И самый драматичный, сочиненный после особенно ужасных выходных, во время которых убили двух журналистов, городского депутата, трех владельцев магазинов, двух водителей автобусов, священника, бухгалтера и ребенка, чьи ноги были покрыты влажным океанским песком, а руки сжимали намасленный кукурузный початок; простая констатация факта большими буквами: АКАПУЛЬКО ГИБНЕТ В тот понедельник Лидия читала смелый репортаж мужа о последних убийствах, сидя за кассой в своем магазине, а тем временем у нее в чашке остывал нетронутый чай. Тем утром ей было особенно трудно расставаться с Лукой у ворот его школы. На подходе она неистово сжимала в своей руке его маленькую ручку и растирала большим пальцем его костяшки. Мальчик делал вид, будто ничего не замечает, но размахивал своим контейнером с едой чуть сильнее, чем обычно. Поцеловав сына у ворот, Лидия заметила на его нижней губе засохшую зубную пасту. Она послюнявила себе большой палец и вытерла пятно, хотя Лука возмущался и говорил, это asqueroso – отвратительно. Может, он был прав. Но все же он поцеловал ее в ответ своими влажными, мягкими губами, и впервые в жизни Лидия не стала украдкой вытирать со щеки мокрый след. Впервые в жизни она не развернулась и не поспешила прочь, как только Лука промчался мимо директора во внутренний двор. Она провожала сына взглядом, прислонив ладонь к бетонной стене. И не отводила глаз, пока его зеленая с белым форма не потонула в море таких же бело-зеленых пятен. Перемена произошла внезапно, рывком. В воскресенье Лидия ложилась спать в том же самом городе, где когда-то родилась и выросла, где провела всю свою жизнь, если не считать нескольких лет учебы в Мехико. В ее снах с океана по-прежнему тянуло прохладным ветерком, повсюду переливались сочные яркие краски, в воздухе витали мелодии и запахи, знакомые с детства, а томные покачивания бедер все так же определяли ритм жизни этого города, который Лидия изучила вдоль и поперек. Конечно, теперь было больше насилия, и к горлу подкатывала незнакомая прежде тревога. Конечно, город переживал вспышку криминальной активности. Но пока не наступило то утро, правда казалась надежно скрытой под обманчивой пеленой неприкосновенности, которой был всегда окутан Акапулько. Но заголовок Себастьяна содрал защитную шкурку прочь. Неожиданно всем горожанам пришлось взглянуть правде в глаза. Они не могли больше притворяться. «Акапулько гибнет». Несколько минут Лидия ненавидела мужа за этот заголовок. Ненавидела его редактора. – Звучит чересчур мелодраматично, не находишь? – с вызовом сказала она, когда муж зашел за ней в книжный магазин, чтобы отвести на ланч. Она перевернула табличку стороной «Закрыто», вышла с Себастьяном на улицу и заперла за собой дверь. Тот нахмурился: – А мне кажется, звучит недостаточно мелодраматично. Мне кажется, в мире не существует слов, которые могли бы адекватно отразить весь ужас происходящего. Он запустил руки в карманы и, шагая рядом, внимательно посмотрел на жену. Потом осторожно заговорил, предпринимая немало усилий, чтобы смягчить обвинительный тон. Но он никуда не исчезал. – Ты не согласна? Что вся эта ситуация бесчеловечна до неописуемости? – В его голосе слышалось легкое, завуалированное чувство собственного превосходства. – Конечно, я согласна, Себастьян. Это какое-то безумие. – Лидия бросила в сумку ключи, стараясь не встречаться с ним взглядом. – Но «Акапулько гибнет»? Как «Рим в огне»? Правда? Ну, посмотри вокруг. Обычный день, отличная погода. Вон и туристы гуляют. Лидия кивнула в сторону кафе: на веранде в тени навеса сидела группа шумных estadounidenses[52]. На столе перед ними стояло несколько пустых графинов из-под вина. – Давай тоже такой закажем, – сказал Себастьян. И хотя еще даже не наступил полдень, Лидия согласилась, так что ланч они в основном не ели, а пили. Сидя напротив, она сверлила мужа глазами, но так и не сказала того, что хотела сказать: что надо быть идиотом, чтобы писать такое, что он превращает себя в ходячую мишень, что она не хочет иметь ничего общего с его крестовым походом во имя правды и надеется, что он доволен своим разоблачением и что оно того стоило. Она не сказала: «Ты же отец» или «Ты же муж». Но Себастьян и так все видел в ее взгляде. И он не стал в ответ упрекать ее в недостатке храбрости. Не стал сердиться на ее негодование и сыпать соль на раны. Он знал, что эта бдительность – не изъян ее натуры. Он молча взял Лидию за руку и принялся изучать меню. – Я, наверное, возьму суп, – сказал он. Все это случилось за полтора года до того, как она познакомилась с Хавьером. Но теперь, лежа рядом со спящим Лукой на койке в женской спальне «Каса дель Мигранте» в Уэуэтоке, Лидия задумалась: имел ли Хавьер какое-то отношение к тем первым головам? Может, он их видел или сам отдал приказ? Может, он взмахнул лезвием, которое отделило одну из голов от тела? «Ну, разумеется, да, – сказала она себе. – Разумеется, он имел к ним самое прямое отношение». То, что когда-то казалось непостижимым, теперь было до боли очевидным. Por Dios[53], насколько иначе повернулась бы ее жизнь, если бы только она сумела принять эту правду раньше? Как-то раз, примерно год назад, к Лидии в магазин пришел покупатель: у него были взъерошенные волосы, а щеки раскраснелись от ветра. Плечи его то и дело нервно подрагивали. Он был взволнован и заговорил с Лидией скороговоркой. В нескольких кварталах от ее магазина открыли огонь. Какие-то мужчины подъехали на мотоцикле и двенадцать раз выстрелили в голову местному журналисту. Мертвое тело по-прежнему лежало на улице. – Кто он? Кто это был? – Не знаю. Какой-то репортер. Лидия сорвалась с места. На ходу она схватила свой мобильник и выбежала из магазина, оставив покупателя одного, так и не пробив его покупки. На бегу она набрала номер Себастьяна. Автоответчик. Запаниковав, Лидия закричала. В пустоту. Добравшись до угла, она вдруг поняла, что не знает, в какую сторону бежать. Где стреляли? Она принялась наворачивать круги. Щелкнула на кнопку «Перезвонить». Снова автоответчик. В дверях других магазинов стояли продавцы. – Где это было? – спросила она у владельца обувного и в третий раз нажала кнопку «Перезвонить». Автоответчик. Владелец обувного указал ей путь, и Лидия опять побежала. Она завернула, потом еще раз и все это время жала на кнопку. На ходу она спрашивала дорогу, люди показывали пальцами, и она продолжала свой путь, и снова жала «Перезвонить», и бежала, бежала, бежала, а потом остановилась на улице, где одна за другой парковались полицейские машины и толпа зевак стояла, скучившись, вокруг мертвого тела. Лидия остановилась, потому что не хотела подходить ближе. Не хотела видеть своего мужа, испустившего последний вздох. Холодным пальцем она нажала кнопку «Перезвонить» еще три раза. Автоответчик. Приближаясь, она заплакала, ветер забрасывал пряди волос на лицо, и они мокли от слез. Вцепившись обеими руками в мобильный телефон, она выставила его впереди себя. На ватных ногах Лидия ступила на двойную сплошную линию – так, словно это был трап корабля. И оказалось, что это не он. На асфальте было столько крови, что поначалу трудно было определить, но через несколько мгновений картина стала совершенно ясной: нет, это не его ботинки. И волосы другой длины, и ноги не такие полные. Боже, какое облегчение. Это не он. Теперь Лидия плакала навзрыд. Это был не он. Какая-то незнакомка забрала ее в свои большие, рыхлые объятья и прижала к груди. От нее пахло тальком; Лидия не сопротивлялась этому порыву сочувствия и не пыталась объяснить женщине, что к убитому она не имеет никакого отношения. В конце концов, это было не совсем правдой. Поэтому Лидия давала себя успокаивать, слушала слова утешения и приняла бумажный платок, который незнакомка достала из кармана. А потом все кончилось. Для Лидии. В тот день подошла очередь другой вдовы. Освободившись наконец из объятий незнакомки, она побрела прочь; всю дорогу до книжного магазина ее колотило и трясло от неожиданного выплеска адреналина. По возвращении Лидия обнаружила, что покупатель оставил возле кассы деньги за свою покупку плюс еще немного сверху. Она продолжала бояться, что когда-нибудь настанет черед Себастьяна. Она боялась этого так долго, что не успела перестроиться: черед Себастьяна уже настал, и вместе с ним ушла и вся ее семья. Это действительно случилось, и многолетняя тревога не смогла этого предотвратить. Погиб не только ее муж, но и мама, и Йеми, и ее прекрасные дети. Никто из них не соглашался выйти замуж за Себастьяна и не принимал риски, связанные с его работой. Свое согласие дала только Лидия, но расплачиваться за этот выбор пришлось всей ее семье. Страхи прошлого и ужасы настоящего настолько перемешались в ее голове, что теперь напоминали кусочки из разных головоломок, вовсе не подходящих друг другу. Может, она просто еще не готова. Лидия знала о стадиях принятия горя и в тот момент переживала отрицание. Не в силах смириться, она пыталась оживить в памяти лицо Себастьяна, тот ланч в кафе за маленьким столиком, мальчишескую осанку, появившуюся после первого бокала вина. Они смеялись, и Себастьян многозначительно поглядывал на ее грудь, поглаживал под столом ее бедро, спрашивал, не хочет ли она пораньше вернуться в магазин, чтобы вместе «провести инвентаризацию». Но в жарком, влажном воспоминании, которое следовало затем, Лидия не смогла вызвать лицо Себастьяна. Необратимое отсутствие мужа ощущалось как темный, всепоглощающий ужас. Открыв глаза, Лидия удивилась тому, как высоко стоит солнце, и несколько мгновений не могла понять, где находится. Лука уже не спал и смотрел на нее ясным взглядом своих черных глаз, обрамленных липкими от сна ресницами. Чувствовался запах горячей еды, в отдалении слышалось бряцанье вилок о посуду. – Пойдем перекусим, – сказала Лидия. Она села, но потом склонилась и дотронулась губами до теплой щеки сына. Это давало такое утешение, что несколько мгновений она просто лежала, чувствуя под пальцами его нежную кожу.