– Меня она не угнетает, – сказала Катя. – А должна бы, – ответил я. – Разве ты не та же самая личность? Она улыбнулась так, словно это риторический вопрос. Той же приводящей в бешенство улыбкой, что и у оригинала. – Понятно, – неуверенно проговорил я. Имаго было создано против воли моей настоящей жены. Когда нас поразила плавящая чума, у меня появился шанс сбежать на этом корабле. Катя не могла стать членом экипажа, поэтому я тайно оцифровал ее личность. Всю сложную работу проделал имплантат. Сотрудники Института составили карту поведения Кати, изучая ее через мои каналы ощущений все то время, что мы проводили вместе. Моделирование продвигалось медленно, ограниченное объемом памяти имплантата. Но я каждый день закачивал новые данные в главный мозг Института, занимаясь этими операциями недели напролет. Несомненно, Катя начала что-то подозревать, но она ни разу не заговорила об этом. Выполнив свою подпольную работу, я загрузил копию личности жены в мозг корабля. Разумеется, там недоставало ее воспоминаний, но я пошел на риск и большие затраты, заменив их собственными, полученными путем траления памяти и преобразованными с помощью программы гендерной инверсии. Личность Кати бывала доминирующей лишь тогда, когда я устанавливал контакт с кораблем. Но в глубине души я не сомневался, что другие члены экипажа тоже подготовили себе фиктивных спутников. Обращаясь к кораблю, они разговаривали со своими возлюбленными или с какой-нибудь идеализированной фантазией. Однако я старался не задумываться об этом. Да, это обман. Но вся моя жизнь – обман, а имаго Кати – всего лишь самый последний ее аспект. И все же почему же она разбудила меня? Вернее, почему корабль решил разбудить именно меня, а не кого-то другого? Янош, Кай, Хильда, Юл и Карлос по-прежнему лежат в криосне, и незаметно, чтобы они собирались оттаивать. Я решительно встал из-за стола: – Спасибо, Катя. Пойду прогуляюсь, полюбуюсь видами. – Мне нужно кое-что с тобой обсудить, – сказала Катя. – Но, думаю, это может немного подождать. – Ах вот как, – усмехнулся я. – Решила держать меня в напряжении. – Ничего похожего, мой дорогой. Тебе нравится музыка? – Она чудесная, – ответил я и вышел из кухни. Я оказался в шестиугольном коридоре, залитом тусклым охряным светом. Ределиус преследовал меня и здесь, журча из пьезоэлектрических стенных панелей. Гравитация, прижимавшая меня к полу, была вызвана тягой в одно g, а не центробежным ускорением системы жизнеобеспечения, иначе вертикальная и горизонтальная оси поменялись бы местами. Этот факт подтверждал, что мы еще не прилетели, не приблизились к скоплению «каруселей» и астероидов в догоняющей троянской точке Юпитера, именуемому Корабельной Гаванью. Мы по-прежнему шли на межзвездном двигателе, подбирались к субсветовому замедлению скорости или, наоборот, выскальзывали из него. Корабль должен был находиться где-то между Эпсилоном Эридана и Солнечной системой. Прогулка увела меня от ядра корабля к его оболочке, где мимо нас проносился горячий нейтронный дождь. Отсеки, по которым я проходил, становились темней и холодней, казались все менее знакомыми и все более механизированными. У меня появилось иррациональное ощущение, будто кто-то крадется за мной следом. Мне никогда не нравились одиночество и темнота. Значит, я просто свалял дурака, приписывая это ощущение страху обернуться. И все же волосы на затылке встали дыбом, а на лбу выступил холодный пот. Большая часть гексагонального коридора оставалась в тени, за исключением ничтожного пятнышка света, сопровождавшего меня, словно гало. Тем не менее я все-таки различил что-то темное, видневшееся далеко впереди, там, где сходились стены коридора. Я был не один. Какая-то темная фигура, чей-то силуэт наблюдал за мной. И это, конечно же, было не имаго Кати. Вмиг меня охватил ужас. – Катя, – прохрипел я. – Пожалуйста, полное освещение. Ярко вспыхнул актинический свет, и я зажмурился. Красные фантомы на сетчатке постепенно угасли, и через секунду-другую я открыл глаза. Наблюдатель исчез. Я медленно выпустил воздух из легких. Было бы благоразумно не строить поспешных выводов. Вовсе не обязательно думать, что мне не померещилось. В конце концов, я только что вышел из криосна, проведя несколько лет в замороженном состоянии. Я и должен быть немного нервным, открытым для подсознательного внушения. Конечно же, кроме меня, здесь никого нет. Дрожащим голосом я пообещал себе немедленно выбросить из головы случившееся. Десять минут спустя я добрался до внешнего корпуса и оказался в открытом космосе, точнее говоря, увидел его глазами дрона, закрепленного на паучьих лапах снаружи. Головка камеры уставилась на меня через иллюминатор. Выглядел я бледным и напряженным, но в помещении не было никого, кто мог бы составить мне компанию. Я отвернулся от иллюминатора к носу корабля. «Неистовая Паллада» была субсветовым таранным лайнером, предназначенным для пассажирских перевозок. Поэтому большую часть того, что я видел, составляла очень мощная нейтронная защита. Для бозонного двигателя необходимы были фотоны. Гамма-лазер прочесывал пространство впереди и разделял ядра дейтерия на протоны и нейтроны. Наш гауссов ковш отсеивал протоны и собирал их в сердце корабля. Смертоносный дождь нейтральных барионов перенаправлялся в обход корпуса, минуя системы жизнеобеспечения и ее хрупкого груза – спящих в криосне. Дрон фиксировал этот поток и передавал мне в образе вихрящейся розовой ауры, словно мы погружались в глотку самой Вселенной. Сзади все затмевала выхлопная струя. Гамма-щиты горели синим огнем излучения Черенкова. Урожай протонов внутри корабля задерживался лишь на чрезвычайно короткое время. Магнитные поля собирали их в луч, проходивший через клубящееся облако тяжелых монополей. Релятивистские протоны замедлялись и направлялись в магнитные узлы. Каждый монополь имел оболочку из бозонов, которая провоцировала распад протонов. Таков был источник энергии корабля таранного типа. Я изучил всю техническую документацию, прежде чем подписать соглашение о партнерстве в сверхразуме – человеко-кибернетическом управляющем органе корабля. «Изучил» в данном случае означает, что в меня эйдетически загрузили документы, подготовленные «Макро» – владельцем корабля. Они вошли в мою память на почти интуитивном уровне, но, разумеется, были запрограммированы так, чтобы подробности забылись, как только срок действия контракта истечет. Мне сообщили все, что необходимо знать, и даже сверх того. Мы везли девятьсот замороженных пассажиров, а команда состояла из шести человек, каждый из которых был экспертом в одной или нескольких областях теории межзвездного полета. Я специализировался на подсистемах ковша – гауссовом коллиматоре и абляционном щите, а также на корабельной медицинской аппаратуре. Компьютер, носивший маску Кати, тоже обладал знаниями во всех этих областях, но ему не хватало, как объяснили кибернетики, присущего человеку эвристического типа мышления. Поэтому члены экипажа исполняли роль эвристического ресурса – периферийных устройств, окружающих жесткое ядро машинного сознания. Таким образом, члены экипажа пребывали на более низком уровне криосна: чуть теплей, чуть ближе к той лавине клеточной смерти, которая и есть жизнь. Компьютер мог опросить нас и без лишних хлопот с полным оживлением. В результате наши сны захлестнуло бы технологическое цунами фактов и цифр. Я изменил телеметрию дрона так, чтобы нейтронный ветер стал незримым. Глядя сквозь него, я совершенно не видел звезд. Эйнштейновское искажение размазывало их, скрывая за расширяющимися носом и кормой корабля. Мы все еще ускорялись, приближаясь к скорости света. – Итак? – спросил я, спустя немалое время. – Как тебе должно быть известно, мы еще не достигли срединной точки полета. Фактически мы прилетим на место не раньше чем через три года по корабельному времени. – Это техническая проблема? – Не совсем. Боюсь, что скорее медицинская, поэтому мне и пришлось пробудить тебя от криосна между системами. Тебе понравились виды, мой дорогой? – Смеешься? Ни единой звезды в целой Вселенной! Самое мрачное зрелище из всех, что я могу припомнить. Я вернулся в отсек, где находились криокапсулы для шести членов экипажа. Кибернетический призрак Кати стоял рядом со мной, и Моцарт согревал наши души. В радостных аккордах Моцарта тонули все слабые отдаленные звуки работающего корабля, но очевидная необходимость этого глушения чрезвычайно раздражала меня. Обычно я не был склонен к нервозности. – Янош болен, – объявила Катя. – Должно быть, заразился плавящей чумой еще на Йеллоустоне. Если сейчас же не примем меры, он не доживет до конца полета. Ему нужна операция. Я пожал плечами: – Болен? Это очень плохо. Но УПД[12] в подобных случаях предельно ясен. Заморозить его еще сильней и держать в состоянии стазиса. Я склонился над гладким боком капсулы, изучая биомедицинский дисплей под краем крышки. Капсула напоминала гигантскую хромированную куколку или серебристую рыбку, от головы которой отходила свернувшаяся кольцами пуповина. Внутри шестиугольного рифленого короба лежал Янош. Его неподвижный силуэт был едва различим под заиндевевшей крышкой. – В обычных условиях это было бы самое разумное решение, – сказала Катя. – Возможности земной медицины определенно превосходят наши. Но в данном случае мы должны пренебречь правилами. Янош не выживет даже на экстренном уровне криосна. Ты знаешь, что такое плавящая чума. Еще бы мне не знать. Нам всем она была слишком хорошо известна, потому что именно она парализовала Йеллоустон. Плавящая чума представляла собой биокибернетический вирус, с которым никому прежде не приходилось сталкиваться. Она раскрошила высокоразвитое кибернетическое общество Йеллоустона в порошок на наномолекулярном уровне, на уровне компьютеров и имплантатов. Из-за плавящей чумы наши наномеды стали враждебны нам. Пока Катя объясняла, я быстрым шагом прошел по темным коридорам на кухню и приготовил себе роллы из салями. Все члены экипажа имели такие имплантаты. Через эти информационные окна мы были связаны с механизмами капсул и главным мозгом корабля все то время, пока наш таранный лайнер летел от звезды к звезде. Вирус поразил внутреннюю структуру имплантата Яноша, разорвал ее на части и преобразовал по своему подобию. От одного имплантатного узла паутина расползлась по его мозгу, явно стараясь связать воедино все пораженные участки. – Эксперты на Йеллоустоне уже выяснили, что холод не может в должной мере сдержать распространение вируса – во всяком случае, такой холод, после которого человека можно оживить. Поэтому мы должны начать операцию как можно скорее, пока вирус не успел закрепиться. Боюсь, что наши обычные медицинские программы не справятся с работой. Мы не можем использовать против вируса наномеды, он просто обратит на свою сторону все, что мы бросим против него. Я жадно проглотил рулет и смахнул крошки с заросшего щетиной подбородка. – Я не специалист по нейрохирургии. Эти навыки не передаются эйдетически. Но если жизнь Яноша под угрозой… – Мы обязаны что-то сделать. Как ты себя чувствуешь? – Немного напряжен, но ничего серьезного. – Я выдавил из себя крайне напряженную улыбку. – Должен признать, что поначалу я слегка перенервничал. От этих муравьев меня до сих пор передергивает. Катя ненадолго замолчала. – Это нормально, – сказала она наконец. – Тебе нужно хорошенько отдохнуть. А потом мы осмотрим хирургические инструменты. Я отправился на пробежку, следуя по запутанному, извилистому маршруту через систему жизнеобеспечения и ощущая на себе мегатонную массу колеса нашего корабля. Я не стал жалеть себя – сознательно выбирал самые темные и мрачные места, какие только смог вспомнить. Отказался от Моцарта и от компании Кати, отключив генератор имаго. Мои мысли вернулись к привидевшейся фигуре. Какое объяснение промелькнуло в уме за те несколько секунд, когда я допустил, что эта фигура существует вне моего воображения? Возможно, один из спящих случайно разморозился и растерянно бродил по кораблю. Тогда этот предполагаемый бродяга был не меньше меня удивлен нашей встрече. Следовательно, он должен теперь где-то прятаться. Разумеется, на самом деле фигура была просто галлюцинацией. Вовсе не обязательно пускать слюни изо рта, чтобы увидеть галлюцинацию, даже сохранив в значительной мере умственные способности, можно с легкостью признать пережитый опыт абсолютно реальным. Прошло уже несколько часов без каких-либо новых происшествий, и я всей душой стремился забыть о случившемся. Я продолжал бег, шлепая подошвами по палубе. Приближалась нижняя точка моего маршрута – в той части корабля, которую я прежде старательно обходил. Круглые, как тележное колесо, люки шлюза ощутили мое приближение и раскрылись асинхронно, почувствовав приближение шагов, и я с пыхтением проскочил через тамбур в огромное помещение, где спали девятьсот пассажиров. Оно имело тороидальную форму токомака. Девятьсот капсул глубокой заморозки выстроились вдоль наружной и внутренней стен, разделенные лестницами и мостиками. Я решил обежать зал по кругу, чтобы очистить наконец свои мысли от бродячих призраков. Разве не так я всегда поступал в детстве – поворачивался лицом к собственным страхам? Подозреваю, что мальчишка во мне был весьма озадачен моим решением. Тем не менее я заставил себя сделать этот нелепый круг, убежденный в том, что только так смогу успокоиться. Большая часть спящих останется на борту, когда мы прилетим в Солнечную систему. Все они беженцы от плавящей чумы, ищущие спасения в будущем. При субсветовой скорости, которую корабль развивал в межзвездном пространстве, растяжение времени достигает весьма значительной величины. Шестеренки наших корабельных часов будут крутиться со скоростью ползущей улитки. За тридцать-сорок лет по корабельному времени и шесть-семь прыжков между звездными системами на Йеллоустоне пройдет никак не меньше века – вполне достаточно, чтобы экоинженеры изгнали плавящую чуму из биосферы. Спящие, которых мы перевозим, не рискнули провести все это время в планетарном сообществе криогробниц – сон в растяженном времени продлился значительно меньше, и поэтому их шансы на благополучное оживление несоизмеримо возросли. Бежал я довольно медленно и без труда различал имена на светящихся табличках. Мужчины, женщины, дети… Богачи моего мира, способные заплатить непомерную цену за путешествие в светлое будущее. Я подумал о бедняках, которые не могли позволить себе даже место в криокапсуле. Подумал о людях, ожидавших в длинных очередях приема хирурга, о таких людях, как Катя, стремившаяся избавиться от имплантатов, прежде чем болезнь доберется до нее. Они готовы были заплатить чем угодно: органами, протезами, памятью. А если не желали платить, то у них был шанс попасть в экипаж корабля. Мои соотечественники были вполне подходящим материалом для этого. Чтобы согласиться на прямое соединение с главным мозгом, требовалась немалая доля отчаянного безумства. Цена такой сделки была очень высока хотя бы потому, что в состоянии неглубокого криосна человек продолжал стареть. Это была не та сделка, на которую могла пойти Катя. А я понимал, что не переживу потерю моих имплантатов. Вот как затронула нас плавящая чума. Я почувствовал душевную горечь, и она была желанна. Меня радовало, что привычное беспокойство отравило мои мысли. Я бросил презрительный взгляд через плечо на изогнутые ряды криокапсул, мимо которых уже пробежал. За мной кто-то следовал. Тень двигалась по дорожке в четверти внешней окружности зала от меня. Я не мог разглядеть ее – просто черное пятно вдалеке, напоминающее человеческую фигуру. Я увеличил скорость. Только мои шаги глухо отдавались в тишине. Однако преследователь тоже побежал быстрей. От страха мне стало дурно. Я вызвал Катю и сообщил о происходящем, но не уловил ни ответной фразы, ни команды – вообще ничего. Безликий силуэт, похоже, сокращал дистанцию. «Безликий» – это самое точное слово. У него не было определенных черт, никаких особенностей. Наконец я добрался до выхода. Цепочка шлюзов отсекла меня от зала. Я не сбавил темпа даже после того, как понял, что двери за моей спиной не открываются вновь. Человек-тень остался со спящими. Однако я увидел достаточно. Это был не человек. Просто пустота в форме человека, призрак. Я выбрал кратчайшую дорогу на командную палубу «Неистовой Паллады». И немедленно велел Кате начать тщательный поиск постороннего, хотя, конечно же, знал, что ни один чужак не мог ускользнуть от ее внимания. Моя Катя была всеведущей. Она бы в точности определила местонахождение каждой крысы, каждой мухи на нашем корабле, если бы только крысы и мухи здесь водились. Я знал, что человек-тень не может быть спящим, которого каким-то образом оживили. Ни одна капсула не пустовала, ни одна крышка не была откинута. Вариант с безбилетным пассажиром даже не рассматривался – чем бы он мог питаться, если не припасами, которые распределял компьютер?