– Признаюсь, и меня это смущало, – поддержал Тринтиньян. – В общем, я поразмыслил и решил, что должна быть какая-то веская причина. Чайлд вздохнул: – Какая же? – Воздух, – объявил Форкерей. – Вы ведь шутите, капитан? Ультра покачал головой: – Начинали мы с вакуума, во всяком случае, с воздуха, разреженного так же, как на поверхности Голгофы. Эта атмосфера держалась в нескольких первых помещениях. А затем стала меняться, очень медленно, почти незаметно, но мои датчики сразу зафиксировали перемену. Чайлд скорчил гримасу: – Жаль, что вам не пришло в голову поделиться с нами этим открытием. – Я прикинул, что лучше подождать, пока изменения не сделаются очевидными. – Форкерей покосился на Селестину. Та никак не отреагировала. – Он поступил правильно, – сказал Тринтиньян. – Я тоже заметил, что атмосферные условия понемногу меняются. Кроме того, капитан наверняка зафиксировал повышение температуры – в каждой последующей комнате чуть теплее, чем в предыдущей. Я экстраполировал факты и рискну выдвинуть предположение. Через два, максимум три помещения мы сможем избавиться от скафандров и дышать нормально. – Снять скафандры? – Хирц воззрилась на доктора как на чокнутого. – Приятель, да ты сбрендил! Чайлд упреждающе вскинул руку: – Погодите. Доктор Тринтиньян, с чего вы взяли, что мы сможем дышать здешним воздухом? – Судите сами, – пропел Тринтиньян своим механическим голосом. – Соотношение газов в атмосфере уверенно приближается к составу воздуха в наших дыхательных аппаратах. – Но это же невозможно! Что-то не припомню, чтобы у нас брали образец. Тринтиньян дернул подбородком: – Тем не менее происходящее показывает, что образец был взят. На данный момент, кстати, состав воздуха в точности соответствует предпочтениям ультра. Поскольку команда Аргайла имела несколько иные предпочтения, дело отнюдь не в том, что у Шпиля, так сказать, хорошая память. Я непроизвольно поежился. Мысль о том, что Шпиль, эта огромная псевдоживая штуковина, сквозь которую мы, как крысы, пробирались тайком, каким-то образом исхитрился пролезть под армированную ткань наших скафандров и взять образцы воздуха, причем никто не заметил этого вторжения, – сама мысль о таком могуществе повергала в ужас. Он не только осознавал наше присутствие, но и сумел распознать, кто мы, к какому виду живых существ относимся. Распознал нашу хрупкость и уязвимость. Словно в награду за наблюдательность Форкерея следующая комната оказалась полупригодной для жизни – воздух плотнее прежнего, температура выше. Да, долго в ней было не протянуть, но тому, кто отважится снять скафандр, немедленная смерть уже не грозила. Задача этой комнаты заставила попотеть даже Селестину. Как обычно, условия задачи излагались в рисунках по обе стороны от двери, однако на сей раз эти рисунки были соединены между собой различными символами и петлями, как если бы нам предъявили карту метро какого-то незнакомого города. Отдельные символы встречались и раньше – это были варианты математических операторов, вроде знаков сложения или вычитания, – но не в таких количествах. А задача, увы, не сводилась к числовым действиям; по мнению Селестины – я мысленно отметил, сколь неуверенно она рассуждала, – подразумевалась и топологическая трансформация в четырех измерениях. – Пожалуйста, скажите, что вы знаете ответ, – взмолился Чайлд. – Я… – Селестина помолчала. – Кажется, знаю. Но не уверена до конца. Дайте мне минутку подумать. – Разумеется. Все время в вашем распоряжении. Селестина погрузилась в размышления. Минуты шли, растягиваясь в десятки. Раз или два она явно порывалась что-то сказать, раскрывала было рот, но тут же спохватывалась, еще пару раз подходила ближе к двери – это вселяло надежду, но время шло, а блестящая интуитивная догадка, на которую все уповали, не желала рождаться. Селестина неизменно поникала и вновь принималась сосредоточенно размышлять. Так прошел час, минула большая половина второго… А у Селестины, подумалось мне, как не было ответа, так и нет. Мы, конечно, все полагались на нее, но что, если поиски решения займут несколько дней?.. Наконец она заговорила: – Все, разобралась. – Подтвердилась первая идея? – спросил Чайлд. – Нет. – Здорово, – протянула Хирц. – Селестина, – позвал я, стараясь сгладить незримое напряжение, – ты можешь объяснить, почему первоначально считала иначе? – Думаю, да. Задачка с двойным дном – очевидно правильное решение содержит мелкую помарку. Зато ответ, который с ходу отвергаешь как неправильный, в итоге становится верным. – Понятно. Ты уверена? – Я ни в чем не уверена, Ричард. Мне кажется, подчеркиваю – кажется, что я нашла решение. Я кивнул: – Пожалуй, большего никто из нас от тебя не ожидал. Как полагаешь, мы способны уловить нить твоих рассуждений? – Не знаю. Насколько ты разбираешься в пространствах Калуцы – Клейна?[16] – Вынужден признать, что не сильно. – Этого я и опасалась. Наверное, я могу попытаться объяснить, и кое-кто поймет, но остальные точно запутаются… – Селестина пристально поглядела на Хирц. – Мы можем застрять в этой треклятой клетушке на недели, прежде чем согласуем ответ. Вряд ли Шпиль будет терпеть нас так долго. – Ну, знать наперед никто не может, – возразил я. – Безусловно, – вмешался Чайлд. – С другой стороны, у нас нет возможности тратить недели на решение загадок. По-моему, мы достигли рубежа, на котором должны довериться выбору Селестины. Иного нам не остается. Чайлд верен себе. Помнится, в математическом мышлении он всегда меня опережал. Задачки, которые задавал я, редко ставили его в тупик, пускай порой и требовали недели-другой тщательного осмысления. Зато мне он регулярно подбрасывал математические головоломки, на которые я пялился совершенно бессмысленно, прямо как Селестина на дверь некоторое время назад. Ну да, сравнивать наши развлечения и этот вызов нелепо, однако некое сходство, как ни крути, имеется. Хвала небесам, что Селестина, благодаря обучению у жонглеров образами, способна находить правильные ответы с поистине сверхчеловеческой скоростью. – Хотите сказать, что я должна просто нажать на символ, никого не слушая? – уточнила Селестина. Чайлд кивнул: – Если никто не против… Решение далось нелегко, особенно с учетом того, что предыдущие комнаты мы проходили после неизменного общего обсуждения. Но никто не стал спорить, даже Хирц как будто смирилась с выбором остальных. – Короче, народ, – проворчала она, – сразу после этой двери я сматываюсь, и плевать на деньги. – Ты нас бросаешь? – поинтересовался Чайлд. – Сам видел, что стало с теми ублюдками снаружи. Они-то думали, что справятся с очередной загадкой. – Принимается, – грустно подытожил Чайлд. – Надеюсь, ты передумаешь, когда мы пройдем в следующую комнату. – Извини, но я уже все для себя решила. Хватит с меня этой хрени. – Хирц повернулась к Селестине. – Валяй, нажимай, подруга. Чего тянуть-то? Селестина оглядела всех по очереди: – Готовы? – Готовы, – подтвердил Чайлд за группу. – Нажимайте. Селестина приложила ладонь к символу. Момент предвкушения, смешанного со страхом, длился и длился. Все смотрели на дверь, как бы уговаривая ее открыться. Но ничего не произошло. – Господи боже… – прошептала Хирц. Не успела она выговорить последнее слово, как случилось нечто. Случилось мгновенно, мы не успели толком осознать, что комната изменилась. Лишь впоследствии, прокручивая записи с камер скафандров, мы сумели восстановить последовательность событий. Стены этого помещения, как и во всех пройденных нами ранее комнатах, выглядели абсолютно гладкими. Но тут из стены вдруг что-то выросло – металлический стержень, заостренный на конце; он появился на уровне пояса и стремительно пролетел от одной стены к другой, а затем исчез, как копье, брошенное в воду. Никто из нас не успел его разглядеть, не говоря уже о том, чтобы как-то среагировать. Даже скафандры, запрограммированные на уклонение от движущихся объектов, оказались чересчур медлительными. Когда они активировались, штырь давно исчез. Будь он всего один, мы бы, сдается мне, вообще ничего не заподозрили. Но через долю секунды после первого штыря возник второй, пересекший комнату немного под другим углом. К несчастью, на его пути стоял Форкерей. Штырь пронзил его с такой легкостью, будто это был не человек, а клуб дыма, и ничуть не замедлился. Однако из скафандра капитана, чуть ниже локтя, внезапно выплеснулись кровавые ошметки. А давление в этой комнате еще не достигло комфортного для нас уровня… Скафандр Форкерея среагировал поразительно быстро, но он все-таки уступал в скорости штырю. Он проанализировал нанесенный урон, подсчитал, как быстро ремонтная система залатает дыру диаметром в дюйм, и принял решение. Целостность подлежала восстановлению, но не раньше, чем удастся ликвидировать недопустимую потерю крови носителя и компенсировать давление. Первоочередной обязанностью скафандра было сохранить жизнь владельца любой ценой, поэтому скафандр решил отсечь пострадавшую руку выше раны – радужные сверхострые лезвия выполнили эту операцию без малейшей задержки. Все было проделано намного раньше, чем болевые сигналы дошли до сознания капитана. Первое, что заметил Форкерей, была упавшая к ногам конечность.