– Ван Несс рассказал кое-что, о чем я не знал. Это расставило все по местам. Я понял, почему он не может по-доброму относиться к сочленителям. – И от этого изменились твои мысли обо мне? Несколько секунд я шел молча. – Не знаю, Погода. До этого момента я не задумывался об ужасах, что рассказывают про пауков. Считал, что слухи сильно преувеличены – на войне часто так бывает. – А теперь тебя просветили. Ты понял, что на самом деле мы чудовища. – Этого я не говорил. Просто я никогда не верил, что сочленители берут людей в плен и превращают в других сочленителей, а теперь оказалось, что это действительно происходило. – С Ван Нессом? Не стоило раскрывать ей все до конца. – Нет, с близким ему человеком. А хуже всего то, что они потом встретились, уже после трансформации. Немного помолчав, Погода сказала: – Это были ошибки. Очень-очень дурные ошибки. – Пленнику набивают голову машинами сочленителей, и ты называешь это ошибкой? Вы не могли не понимать, ради чего это делаете и что происходит с пленными. – Да, мы понимали, – ответила она, – но считали это добрым делом. Вот в чем ошибка. Но это было и добрым делом: никто из тех, кто изведал Транспросвещение, не захотел вернуться к обыденности недоразвитого сознания. Плохо, что мы не предвидели, насколько болезненно это окажется для тех, кто знал кандидатов раньше. – Он почувствовал, что она его разлюбила. – Нет, не разлюбила. Просто все остальное в мире стало для нее настолько обостренным, настолько насыщенным, что любовь к одному человеку уже не могла полностью удерживать ее внимание. Он сделался для нее всего лишь одним элементом в огромной мозаике. – И ты не считаешь, что это было жестоко? – Я же сказала, что это была ошибка. Но если бы Ван Несс последовал за этой женщиной… если бы он стал сочленителем, сам изведал Транспросвещение… они бы соединились на новом уровне близости. Я удивился ее уверенности. – Теперь это Ван Нессу уже не поможет. – Мы больше не допустим такого. Если когда-нибудь снова возникнут… затруднения, мы не будем брать кандидатов без разбора. – Но все равно кого-то возьмете. – И все равно будем считать это добрым делом. Больше мы почти ничего не сказали друг другу, пока пробирались по соединительному лонжерону к правому двигателю. Я настороженно наблюдал за Погодой, зачарованный игрой красок на ее охлаждающем гребне. Наконец она обернулась и сказала: – Перестань нервничать, Иниго, я ничего плохого не замышляю. Этот ошейник и так не слишком приятен, а тут еще ты следишь за каждым моим движением. – Наверное, ошейник нас не спасет, – ответил я. – Ван Несс подозревает, что ты хочешь взорвать корабль. Думаю, если ты нашла способ это сделать, мы ничего не заметим до самого конца. – Да, вы бы не заметили. Но я не взорву корабль. Это не в моих силах, если только ты не позволишь мне повернуть все регуляторы в красную зону. Даже Вулидж был не настолько глуп. Я вытер вспотевшую ладонь о штанину. – Мы мало знаем о том, как работают эти двигатели. Ты уже что-то чувствуешь? – Совсем чуть-чуть, – сказала она. – Идет взаимный обмен сигналами, но у меня нет имплантатов, позволяющих понимать их смысл. Сочленителям не требуются эти специальные устройства, если только они не работают в обучающих яслях для двигателей. – Двигатели нужно обучать? Не ответив прямо на мой вопрос, она сообщила: – Вот теперь я чувствую их. Рабочая дальность моих имплантатов в таких условиях – несколько десятков метров. Должно быть, мы уже близко. – Да, близко, – подтвердил я как раз в тот момент, когда мы повернули за угол и вышли к шестиугольнику с регуляторами. Все они горели сейчас голубовато-зеленым, но лишь потому, что я снова снизил тягу двигателя до минимума. – Мне нужно подойти ближе, чтобы принести вам хоть какую-то пользу, – заявила Погода. – Встань возле приборов, только ничего не трогай без моего разрешения. Я понимал, что она не сможет причинить большого вреда, даже если начнет крутить регуляторы. Нужно двинуть не меньше двух, чтобы положение стало опасным, но я успею прикончить Погоду еще до того, как у нее появится такая возможность. И все же я нервничал, когда она стояла возле шестиугольника, склонив голову набок. Я задумался о том, что находится по ту сторону стены. Пробравшись по лонжерону, мы оказались внутри двигателя, примерно в середине его грубого цилиндрического корпуса. Двигатель простирался на сто десять метров вперед и приблизительно на двести пятьдесят влево и вправо от меня. Покрытый несколькими слоями стандартного корпусного материала, опутанный сетью сенсоров и систем управления, он соединялся с «Петриналью» при помощи амортизирующей подвески. Как и любой корабельный мастер, я так изучил все эти тонкости, что даже не считал их профессиональными знаниями. Они стали частью моей личности. Но я ничего не знал о самом двигателе. Глядя на мой толстый эксплуатационный журнал со всеми заметками и примечаниями, можно было предположить, что за этим стоит глубокое научное понимание основных принципов работы двигателей. Ничего более далекого от истины и представить невозможно. Двигатель сочленителей оставался для нас истинным чудом, которое нам преподнесли на тарелочке, словно свернувшегося клубком дракончика. Вместе с ним мы получили инструкции, как управлять его пламенем, но нам было строго-настрого запрещено изучать его тайны. Важнейшее правило обращения с двигателем сочленителей было очень простым: ничто внутри его не нуждается в нашем обслуживании. Стоит залезть внутрь, например с целью разобрать и воспроизвести его, и он самоуничтожится, вспыхнув крохотной новой звездой, энергии которой достаточно, чтобы расколоть небольшую луну. В заселенном космосе найдется немало огарков с умеренной остаточной радиацией, свидетельствующих о неудачных попытках нарушить этот запрет. Как правило, ультра это не заботило. Их корабли по определению имели двигатели сочленителей. Это только правительства и планетарные богатеи продолжали учиться на своем горьком опыте. Доводы сочленителей были просты до жестокости: заложенные в их двигатели принципы недоразвитое человечество еще не готово постичь. Предполагалось, что мы должны радоваться уже тому, что заполучили эти диковины, а не тыкать своими толстыми обезьяньими пальцами в их внутренности. И пока они работали, мало у кого из нас возникало желание разобраться с их «анатомией». Погода отступила на шаг. – Боюсь, у меня плохие новости. Я надеялась, что регуляторы ошибаются, видя неисправность там, где ее нет… Но это не тот случай. – Ты чувствуешь, что двигатель на самом деле поврежден? – Да, – ответила она. – И именно этот, правый. – Что с ним не так? Мы можем исправить? – Один вопрос за один раз, Иниго, – снисходительно улыбнулась Погода и продолжила: – Жизненно важные элементы двигателя получили серьезные повреждения, настолько серьезные, что система авторемонта не может сними справиться. Двигатель не окончательно вышел из строя, но некоторые маршруты реакций теперь невозможно просчитать, и поэтому мы наблюдаем такое резкое падение мощности. Двигатель вынужден использовать другие маршруты – те, которыми еще может управлять при имеющихся ресурсах. Но они не дают на выходе нужной энергии. Она объяснила мне все и в то же время ничего. – Честно говоря, я мало что понял, – признался я. – Хочешь сказать, что его нельзя починить? – Можно, но не здесь. Только на специализированном заводе у сочленителей. А мы лишь сделаем еще хуже. – Но мы не сможем лететь на одном левом двигателе без переделки всего корабля. Если бы рядом находился какой-нибудь спутник или астероид, это был бы выход, но мы слишком далеко от них. – Извини, что не могу сообщить ничего лучшего. Вам нужно просто смириться с тем, что полет продлится дольше, чем вы ожидали. – Все еще хуже. К нам подкрадывается другой корабль, вероятно еще один рейдер вроде Вулиджа. Он уже близко. Если мы не сумеем убежать, он вскоре нападет на нас. – Вот интересно, почему ты не сообщил мне все это чуть раньше? – И что бы от этого изменилось? – Возможно, доверие между нами. – Извини, Погода. Я не хотел тебя отвлекать. Решил, что все и так очень плохо. – А еще ты решил, что если меня не отвлекать, я сотворю чудо? Я безнадежно кивнул. Как бы наивно это ни выглядело, я действительно надеялся, что стоит Погоде взмахнуть рукой над поврежденным двигателем – и тот мгновенно восстановит желанную полную тягу. Но знать принципы работы двигателя – это одно, а чинить его – совсем другое. – У нас в самом деле нет выхода? – спросил я. – Двигатель уже делает все необходимое, чтобы обеспечить максимально возможную при таких повреждениях тягу. Не вижу никакого способа что-то улучшить. Отчаявшись найти какой-либо источник оптимизма, я вернулся мыслями к тому, что Погода сказала несколькими минутами раньше. – Когда ты говорила о маршрутах реакций, это, видимо, означало, что двигателю нужно что-то рассчитать, чтобы он заработал как следует? Погода смутилась: – Я и так сказала слишком много, Иниго. – Но если мы все скоро погибнем, какая разница, что ты мне расскажешь? А если нет, то я клянусь, что буду молчать. Как ты на это смотришь? – Никто даже близко не подошел к пониманию того, как работают наши двигатели, – начала Погода. – Разумеется, мы тоже приложили к этому руку, не поскупившись на ложную информацию. И это приносит результаты. Мы внимательно следим за коллективными попытками разгадать наши секреты. У нас есть средства помешать любым исследованиям, которые могут пойти в правильном направлении. Но пока еще ни разу не было повода воспользоваться даже самым простым из них. Если я раскрою тебе ключевую информацию, у меня будет больше причин беспокоиться из-за этого, чем из-за моего положения изгоя. Мои соплеменники придут за мной. Они выследят меня, а потом и тебя. Сочленители признают допустимым любой необходимый шаг, вплоть до ограниченного геноцида, для защиты секретов С-двигателя. Погода замолчала, и я уже подумал, что больше ничего не услышу, но потом продолжила тем же мрачным тоном: – Однако следует признать, что существуют разные уровни секретности. Я не могу раскрыть тебе во всех подробностях физические принципы, на которых зиждется работа двигателя. Скажу только, что внутренние процессы в нем, когда он исправно функционирует, чрезвычайно сложны и хаотичны. Ваш корабль может спокойно лететь на постоянной тяге, но реакции в двигателе далеки от нормы. В каждом двигателе таится ад: там все бурлит под воздействием чудовищных и непредсказуемых изменений состояния.