Пока Локстон жевал сигару, обдумывая слова Фандорина, японец уже поднялся. – По моему скромному суждению, ваш план очень хорош, – коротко сказал он. – Я возьму десять опытных полицейских. Окружим причал и будем ждать. – А я возьму шестерых ребят, всю ночную смену, – встал и сержант. Эраст Петрович подытожил: – Итак, если сацумцы приходят, подозрение в смерти капитана с них снимается. Мы передаем их японской полиции, пусть сама займется выяснением их личности и намерений. Если сацумцы не приходят, следствие остается в компетенции консульства и м-муниципальной полиции… – И, будьте уверены, мы добудем сукиных сынов хоть из-под земли, – подхватил американец. – Прямо с причала отправимся к горбатому япошке и вытрясем из него душу. Все-таки не удержался, вздрогнул на «япошку» Фандорин, хотел сделать невоздержанному на язык сержанту замечание, но оказалось, что инспектор Асагава и сам не намерен давать свою нацию в обиду. – У японцев, мистер Локстон, душа запрятана глубже, чем у белых. Ее так просто не вытряхнешь, особенно у такого человека, как Сэмуси. Он, конечно, акунин, но отнюдь не слабак. – Кто-кто? – сдвинул брови Фандорин, услышав незнакомое слово. – Акунин – это как evil man или villain,[15] – попробовал объяснить Асагава. – Но не совсем… Мне кажется, в английском языке нет точного перевода. Акунин – это злодей, но это не мелкий человек, это человек сильный. У него свои правила, которые он устанавливает для себя сам. Они не совпадают с предписаниями закона, но за свои правила акунин не пожалеет жизни, и потому он вызывает не только ненависть, но и уважение. – Такого слова нет и по-русски, – подумав, признал Фандорин. – Но п-продолжайте. – Сэмуси, безусловно, нарушает закон. Это жестокий и хитрый разбойник. Но он не из трусов – иначе не удержался бы на своем месте. Я давно до него добираюсь. Два раза арестовывал: за контрабанду и по подозрению в убийстве. Но Сэмуси – якудза новой породы. Он действует не так, как бандиты прежних времен. Главное же, у него есть высокие покровители… Асагава запнулся и умолк, словно поняв, что наговорил лишнего. Не хочет выносить сор из избы перед иностранцами, догадался Фандорин и решил оставить дальнейшие расспросы на будущее, когда сойдется с инспектором ближе. – Вот что я вам скажу, парни, – скептически прищурился Локстон. – Ничего у нас не выйдет. Не докажем мы, что старого куряку пришили. Это пальцем-то? Так не бывает. – А бывает, чтобы от прикосновения, да еще через целлулоидный воротничок, на шее оставался след ожога? – парировал Фандорин. – Ладно, спорить об этом рано. Отправляемся к причалу и ждем сацумцев. Не дождемся – будем работать с хозяином «Ракуэна». Но господин Асагава прав – напролом тут действовать нельзя. Скажите, инспектор, у вас есть агенты в штатском… ну, я хочу сказать, не в мундирах, а в к-кимоно? Японец чуть улыбнулся. – Кимоно – это парадная одежда. Но я понял ваш вопрос, господин вице-консул. У меня есть очень хорошие агенты – и в японской одежде, и в европейских сюртуках. Мы установим за Сэмуси негласное наблюдение. – А я со слов моего слуги составлю подробный словесный п-портрет человека, который дотронулся до шеи Благолепова. Но не будем забегать вперед. Может быть, сацумцы все-таки появятся? * * * Катер покойного капитана Благолепова был пришвартован на отдаленном от Сеттльмента причале, среди рыбацких лодок. За два часа до рассвета засада была расставлена. Японские полицейские засели под настилом причала, на самом катере, на соседних суденышках. Локстон со своими констеблями расположился на берегу, в складском помещении. Было очень темно и очень тихо, лишь дышала бухта, да время от времени из-за облаков ненадолго выглядывал месяц. Сидеть на складе, с белыми полисменами, Эрасту Петровичу показалось неинтересно. Он пожелал находиться рядом с Асагавой и его людьми, в непосредственной близости от катера. Титулярному советнику и еще четверым полицейским достался пост под пирсом, по колено в воде. Через четверть часа Фандорин начал мерзнуть, еще полчаса спустя у него уже зуб на зуб не попадал, но приходилось терпеть, чтобы не осрамиться перед туземцами. Когда меж досок причала просачивался лунный свет, молодой человек принимался разглядывать своих молчаливых соседей. Ни у одного из них не было огнестрельного оружия, да и холодного тоже – лишь длинные палки. Однако во время потасовки в «Ракуэне» Эраст Петрович имел возможность наблюдать, насколько действенно это орудие в руках мастера, и потому отнесся к несолидной экипировке японских полицейских с почтением. Более всего чиновника поразило то, что из десяти человек, приведенных Асагавой, четверо были в очках. Представить себе русского городового в окулярах было совершенно невозможно – просто курам на смех. А у японских служак, оказывается, считалось в порядке вещей. Не утерпев, Фандорин потихоньку спросил инспектора, чем вызван этот странный феномен – не физиологическим ли расположением нации к близорукости? Инспектор ответил серьезно и обстоятельно. Разъяснил, что люди самурайского звания от рождения имеют склонность к чтению и самообразованию. У полицейских же стремление к книжности особенно развито, что полезно для службы, но вредно для зрения. Тем не менее подобные занятия всячески поощряются начальством, ибо сейчас, во времена прогресса, представители власти должны быть людьми образованными – иначе население потеряет к ним уважение, а неуважение к представителям власти губительно для общества. И вот теперь, клацая зубами, по колено в воде, Эраст Петрович размышлял о том, какую ужасную ошибку совершило отечественное правительство, когда после эмансипации крестьянства не привлекло помещиков к общественной пользе. Вот если б тогда распустить нашу ужасную полицию – безграмотную, насквозь продажную – и вместо нее начать принимать в городовые и стражники юношей дворянского звания. Что за чудесная идея – полиция, превосходящая сограждан образованностью и высотой помыслов, полиция – образец для подражания! Ведь сколько у нас в России прекраснодушных бездельников с гимназическим образованием! Сейчас они проживают жизнь безо всякой пользы, а то и подаются в революционеры от юношеского идеализма и жара нерастраченных чувств. Какой ущерб для государства и общества! Лишь стукнувшись лбом о шершавый брус, Эраст Петрович спохватился, что, сам не заметив, соскользнул рассудком в область дремотных грез. Дворяне-городовые, что за фантазия! Он тряхнул головой, отгоняя сон. Достал из кармана часы. Три минуты пятого. Мгла начинала сереть. Лишь когда темно-синие воды бухты прочертил первый, еще неуверенный луч солнца, стало окончательно ясно, что сацумцы не придут. Казалось – конец, И надежды нет. Но вдруг — Первый луч солнца. Сердце мамуси Пока господин спал, Маса успел переделать множество важных дел. Тут требовался ответственный, вдумчивый подход – ведь не каждый день начинаешь жизнь сызнова. Про гайдзинов Маса знал мало, про господина и вовсе почти ничего не знал и оттого, конечно, робел – не ударить бы лицом в грязь, но его дух был полон усердия и преданности, а это самое главное. Сирота-сан еще вчера разъяснил ему обязанности: вести хозяйство, закупать провизию, готовить еду, чистить платье – одним словом, делать все, чтобы господин ни в чем не нуждался. На расходы Маса получил 20 иен, и еще жалованье за месяц вперед. Жалованье было щедрое, и он потратил его так, как подобает преданному вассалу, – то есть на то, чтобы выглядеть достойным своей службы. Якудза по кличке Барсук умер вместе с шайкой Тебэй-гуми. Теперь в том же теле обитал новый человек по имени Сибата-сан, нет, лучше «мистер Маса», который должен соответствовать своему званию. Первым делом Маса сходил к цирюльнику и остриг свою покрытую лаком косичку. Получилось, конечно, не очень красиво: сверху белое, а по краям черное, будто лысина у пожилых гайдзинов. Но волосы у Масы отрастали с замечательной быстротой, через два дня макушка покроется щетиной, а через месяц нарастет чудесный ежик. Сразу будет видно, что его обладатель – человек современный, европейской культуры. Недаром в Токио все распевают песенку: Если стукнуть по башке С лаковой косичкой, То услышишь треск тупой Косности дремучей. Если стукнуть по башке, Стриженной культурно, То услышишь звонкий треск Светлого прогресса. Маса постучал себя по свежестриженному темени и остался доволен. Ну, а пока отрастают волосы, можно походить в шляпе – всего за тридцать сэнов он приобрел в лавке у старьевщика отличный фетровый котелок, совсем чуть-чуть потертый. Там же и приоделся: купил пиджак, манишку с манжетами, клетчатые панталоны. Перемерил кучу ботинок, сапог, штиблет, но с гайдзинской обувью пока решил повременить – очень уж она глупа, неудобна, да и снимать-надевать долго. Остался в своих деревянных гэта. Превратившись в настоящего иностранца, наведался к одной из прежних подружек, которая нанялась служанкой в семью американского миссионера: во-первых, показаться во всем новообретенном шике, а во-вторых, расспросить про привычки и обыкновения гайдзинов. Добыл много удивительных и очень полезных сведений, хоть и не без труда, потому что безмозглая девка лезла с нежностями, всего обслюнявила. А ведь за делом приходил, не за баловством. Теперь Маса чувствовал себя достаточно вооруженным, чтобы приступать к службе. Страшно повезло, что господин вернулся домой на рассвете и проспал почти до полудня – хватило времени как следует подготовиться. Маса соорудил изысканный завтрак: заварил чудесного ячменного чая; разложил на деревянном блюде кусочки морской сколопендры, желтую икру уни, прозрачные ломтики ика; красиво аранжировал маринованные сливы и соленую редьку; отварил самого дорогого рису и посыпал его толчеными морскими водорослями; особенно же можно было гордиться белоснежным свежайшим тофу и благоуханной нежно-коричневой пастой натто. Поднос был украшен по сезону маленькими желтыми хризантемами. Внес эту красоту в спальню. Бесшумно сел на пол, стал ждать, когда же наконец пробудится господин, но тот глаз не открывал, дышал тихо, ровно, и лишь слегка подрагивали длинные ресницы. Ай, нехорошо! Рис остынет! Чай перестоит! Маса подумал-подумал как быть, и в голову ему пришла блестящая идея. Он набрал в грудь побольше воздуху и ка-ак чихнет. Ап-чхи! Господин рывком сел на кровати, открыл свои странного цвета глаза, с удивлением воззрился на сидящего вассала.