— Хоть так. Встречает нас полковник из политотдела дивизии, распинается, а Бартошевич таращится на что-то, вижу — его распирает изнутри. Говорит: «Полковник, вон у вас плакат, танки, пушки, самолёты на нём, солдат из автомата целится… Как вы думаете, хорошо целится? Попадёт?» Полковник вытягивается во фрунт, кидает руку к фуражке и докладывает: «Так точно, товарищ первый секретарь! У нас все отлично стреляют. Все пули в цель!» «А какая у вас цель для стрельбы, товарищ полковник?» И тычет в лозунг над плакатом. А там — белым по красному: «Наша цель — коммунизм». Полковник сначала посинел, потом побелел. А затем вообще едва в обморок не упал, когда дотопали до следующей наглядной агитации. Стоит, понимаешь, бронзовый Ленин, руку указующую тянет: «Верной дорогой идёте, товарищи». А рука прямиком к винно-водочному направляет. То ли Ильич призывает трудящихся хряпнуть, то ли просит и ему налить. Посмеялись. Чергинец «Финал Краба» Егору подписал, подарив экземпляр из личных запасов. — Спасибо, Николай Иванович. Честно — прочту. Или жену заставлю читать вслух. Но вы же не для этого меня позвали? Не северного оленя смотреть? — Верно, Егор. Тут такое дело… Я всё по тяжким больше. По убийствам особенно. А мелочёвку вроде квартирных — запустил. Каюсь. И вот такое выплывает. Позор! Очковтирательство под самым моим носом. Говорил он вроде искренне. Но Евстигнеев отчётливо понимал: приписки идут в актив и этому славному полковнику. Делают Минск не хуже областных УВД Белоруссии, где точно так же химичат ради дутой раскрываемости. А также в УВД других республик СССР. В общем, Егор просто принимал сказанное к сведению и мотал на ус. — Николай Иванович, хотите — честно? А не из разряда «рад стараться, разрешите исполнять бегом»? — Валяй. Чергинец уже явно понял, что разговор будет не из ординарных. — Вот мы служим, чтоб советские люди были счастливы. Вы и ваши сыщики ловили убийц. Согласен, дело важное, расстрелянный за убийство или получивший в плечи пятнаху уже больше никого не убьёт. Но те обычные Вася, Петя, Таня, кого он бы мочканул, не знают, что они — потенциальные жертвы. Живут себе счастливой простой советской жизнью от зарплаты до зарплаты в сто двадцать рублей, стоят в профкомовской очереди на путёвку в Пицунду или на чешский гарнитур… — Допустим. Куда ты клонишь? — Видели бы вы глаза мужика с Калиновского, когда он о пропавшем телевизоре говорил. Он, может, года три за воротник не закладывал. Всё копил на цветной. Такой телек вообще первый в подъезде. Соседи приходили в гости посмотреть, руками махали, завидовали. Смешно, быть может, особенно мне, при жене из системы торговли, но для потерпевшего этот «Рубин» был символом благополучия. Не каждый так по собаке убивается, попавшей под колёса. А как он сиял, когда я ему телевизор возвращал как вещдок — с запретом отчуждения до суда, на хранение? Вот… Сколько в Минске убийств за год? Десятки. Большинство — бытовые, в условиях очевидности, муж жену мочит сгоряча и рыдает над трупом, а уголовный розыск радостно рапортует: особо тяжкое раскрыто по горячим следам. Таких, что требуют ваших детективных талантов, единицы. Вот кражи — их несколько десятков в неделю в одном только Первомайском. Кто-то спокойно относится: спёрли запаску из багажника, и хрен на неё, новую куплю. А кто-то убивается. Мой дом — моя крепость, место неприкосновенное. Даже интимное. Вдруг туда вламываются уркаганы, переворачивают вверх дном даже бабское нижнее бельё, перетряхивают семейные фотоальбомы, потрошат подушки и детские игрушки, вдруг где червонец заначен… Николай Иванович, домушники несут обществу больший вред, чем убийцы, такой парадокс. А вы, розыск, покрываете, навешивая их преступления другим. В кабинете начальника розыска повисла тишина. Обвинение было очень серьёзным. И очень оскорбительным. Чергинец помрачнел. — Слышал бы министр твои слова… — Что бы он изменил? — Не подписал бы приказ о переводе меня на должность начальника розыска республики. Мнительный он. Пугливый. Из партаппарата, оттуда все такие. — А вы рвётесь делать карьеру? — Глупый ты… И зелёный, хоть талантливый. Я за речку просился. В Афганистан. Налаживать службу в Царандое, так их милиция называется. Слышал? — А как же. Весь мой выпуск пацанов с юрфака строем отправился в Афганистан, кто действительную не служил. Командирами стрелковых взводов. — Ничего подобного, — устало возразил полковник. — Их всех до одного переводят в дознаватели при военной прокуратуре. В армии, которая много воюет, преступлений тоже много. — Значит, и мне нечего бояться. Выгонят из МВД — отслужу пару лет дознавателем и свободен. — А кто преступления раскрывать будет? — Чергинец полностью отбросил приветственно-юморной тон, что звучал в начале беседы. — Я как-то с Чурбановым общался, зятем Брежнева и заместителем нашего союзного министра Щёлокова. Генерал сказал, что у министра на всё про всё один ответ — кто ещё поможет народу, если не милиция? Вот как, лейтенант. Что смотришь непримиримо? — Кто у вас отвечает за раскрытие серийных квартирных краж? — Мой заместитель. Подполковник Дашкевич. — То есть по его приказанию сейчас на Бочкарёва и его отца-инвалида вешают все свежие нераскрытые квартирные кражи? Не надо невинных глаз, товарищ полковник. Не надо заверений, что оперативная работа продолжается, несмотря на то, что эпизод формально считается раскрытым. В реале сыщики с облегчением прячут совсекретную папку с бумажками о «раскрытых» на самое дно и больше к ней не прикасаются, если только вдруг случайно не объявится настоящий злодей. Как сказал один знакомый опер, розыск — это служба раскрытия и укрытия преступлений. — В тебе бурлит юношеский максимализм… Но в одном ты прав. И я не зря тебя вызвал. Ты помог мне принять непростое решение. Чергинец поднял трубку одного из телефонов, наверняка — особо закрытой связи. Егору с Вильнёвым на двоих приходилось пользоваться единственным номером городской сети, а про мобильники и интернет в СССР 1982 года ещё никто не слышал. — … Именно так. Я отзываю рекомендацию назначить Дашкевича на моё место после перевода в министерство. Да, окончательно. Представлю приказ о наложении на него взыскания, а не на повышение. Кто вместо? Дайте сутки подумать… Есть, товарищ генерал. — Я сломал Дашкевичу карьеру? — Не сломал, а подпортил, — возразил Николай Иванович. — Считай, он сам себе подгадил. Тоже думал его наказать, вздрючил по самые гланды за приписки. Но не стал выносить сор из избы. В кадрах министерства мой рапорт лежит: достоин, мол, занять должность начальника городского управления розыска. Столь феноменальная откровенность полковника перед впервые увиденным лейтенантом шокировала, сбивала с толку. Кто Евстигнеев Чергинцу? Случайный пацан, да ещё с другой службы? Зачем вываливать столько деликатной информации? — … Сашка, значит, по-прежнему за своё. Не внял моим уговорам. Продолжает химичить. Вот и поплатился. Егор! — Да, товарищ полковник? — А иди-ка ты к нему. Познакомься. Глупо, конечно, но он уверен, что для дела старается. По-своему. И вам сто раз придётся пересечься по службе, коль рвёшься раскрывать кражи и не торопишься в Афганистан. Выйдя из кабинета, Егор въехал, из-за чего произошёл приступ откровенности. Молодой лейтенант, распираемый гордостью за оказанное доверие, стал как бы соучастником наказания Дашкевича. Поэтому умерит свой пыл, не станет переть рогом дальше, настаивать на разоблачении. Если солдат на плакате в Уручье только целился из автомата в коммунизм, то Чергинец сразу выстрелил в Егора. Метко. Только не знал, что на парне надет бронежилет цинизма коренного москвича двухтысячных годов, привыкшего за всем усматривать второй и третий скрытый смысл. Белорусская провинциальная хитринка ему — что слону дробина. — Александр Матвеевич? Лейтенант Евстигнеев, Первомайское следственное отделение. Чергинец просил к вам заглянуть. В кабинете у Дашкевича, раза в три меньшего, чем у полковника, сидел какой-то очень усталый мужик с толстой папкой бумаг. Повинуясь жесту и команде зайти попозже, сгрёб документы и растворился за дверью. Подполковник мало походил на опера, скорее — на партчинушу. Не телосложением и общим экстерьером, они у сотрудников розыска весьма разные. В Первомайском наряду с дрыщём Трамваем служил ещё богатырь Карпов с огромными жандармскими подусниками. Говорят, расколол нескольких, только впившись плотоядным взором и угрожающее пошевеливая этими подусниками. Нет, Дашкевич выделялся холёным лицом, аккуратным штатским костюмом и чуть брезгливым выражением глаз. — Садитесь. Вы — тот самый Евстигнеев, обеспечивший нам несколько раскрытий и, не скрою, кучу вопросов? — Тот самый Евстигнеев — это киноартист из Москвы. Я — обычный следователь, товарищ подполковник. Просто делаю своё дело. Как умею. — Да… Мне докладывали. У вас налажен контакт с Первомайским розыском. Благодаря ему раскрыты серии краж. И сейчас, в преддверии Нового года, мы раскрываем новые. Именно то, о чём предупреждал Папаныч. На Бочкарёвых навесят нераскрытые эпизоды пор всему городу, «палки» раскрытия лягут в годовой отчёт, окажутся на столе у первых лиц ЦК республики и генералитета МВД СССР, их уже не вырубить топором. Преступная ненарезка огурца, только в сыщицкой версии. Ломая ожидания Чергинца, Егор ринулся в атаку. — Раскрываете, вменяя отцу и сыну Бочкарёвым все глухие эпизоды подряд. Выбиваете признание, подкупая сигаретами, продуктами, обещанием смягчения наказания. Возите по местам краж, потом вызываете следователя, и он добросовестно конспектирует выученное Бочкой по вашим шпаргалкам. В Первомайском — так, уверен, другие районы тоже охватили. А реальные преступники, которых больше никто не ищет, продолжают творить беспредел, пока случайно не попадутся. Но раскрытия 1982 года уже никто из статистики не выбросит, статистика забронзовела и не подлежит изменению. Подполковник принялся нервно теребить галстук. Не ровен час, примется его жевать подобно Саакашвили, забеспокоился Егор, но обошлось. — Откуда ты такой взялся, умник⁈ — Из Белорусского государственного университета. — … лядь. Лучше бы набирали из Высшей школы МВД. Там более вменяемые. Ну, ничего. Стану начальником управления, наведу свой порядок. — Не станешь. Я шантажировал Чергинца компрой на тебя. У меня чёткие сведения по летним эпизодам: с кем ты возил московского гастролёра по квартирам в Первомайском, кого из оперов посылал за сигаретами и пивом для арестованного, чтоб тот подписал повинку. В соответствии со статьёй 172 части первой УК БССР, в твоих действиях чёрным по белому усматривается состав преступления — привлечение заведомо невиновного лица к уголовной ответственности, совершённое лицом, производящим дознание. До трёх лет лишения свободы. Подполковник больше не злился. Он смотрел на следователя с сочувствующим выражением лица, будто собирался вызвать бригаду из психдиспансера «Новинки», чтоб те спеленали буйнопомешанного и посадили на галоперидол. — Ты серьёзно? Неужели не знаешь, что так было и так будет всегда? — А ты, наверно, телевизор не смотришь. Не слушал выступление нового Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Андропова с обещанием навести порядок везде и особенно в органах внутренних дел. Как думаешь, разве контора не обрадуется, получив полновесный материал расследования о злоупотреблениях и очковтирательстве при раскрытии преступлений? Три — вряд ли, но год реального лишения свободы превратит тебя в лагерную пыль. Холёные щёчки начали опасно наливаться красным. И это был не гнев. Скорее — гипертонический криз. — Ты… Ты… Ты, бля… — Я, бля, безмерно уважаю Чергинца. И по его просьбе пока не даю бумагам ход, твой арест ему подгадил бы. Пусть спокойно осядет в министерстве, врастёт в новую должность. А ты, мудила, у меня на крючке. Рыпнешься — сядешь. Лично оформлю в ИВС и передам в УКГБ. Конечно, никакого досье на подполковника не было заготовлено, хоть стоило бы. А уж искусству блефовать жизнь научила. Бекетов представлял собой куда более опасного противника. На коридоре Егор натолкнулся на прежнего посетителя Дашкевича. Тот переминался у двери кабинета, не выпуская из рук папку. — Александр Матвеевич освободился? Мужик лет под сорок был как раз типажом, характерным для сыщика-служаки, с нездоровым цветом лица — от почек, печени или недосыпа. — Но не в настроении. Советую найти для него что-то понижающее давление. В папках у вас случайно — не эпизоды ли квартирных краж по Бочкарёвым? Опер странно мотнул головой, что при желании трактовалось или утвердительно, или отрицательно, не разберёшь. — Что вам нужно, молодой человек? — Советую не перегибать палку. Ваш босс уже это понял. Всего доброго. У выхода на первом этаже Егор напоролся на Чергинца. Тот, одетый в зимнее штатское, оживлённо беседовал с другим, тоже в штатском. Точнее — с штатским, на человека в погонах тот не тянул. Увидев следователя, отпустил собеседника и двинул навстречу. — Хоть этого знаешь? Сам Василь Быков! Должен был его книги в школе учить. Мой друг. Выступал перед милиционерами. Настя бы точно знала. И её подруги-филологини, сейчас — пятикурсницы. Сам Егор помнил только Дмитрия Быкова и его ехидное стихотворение про «Ладу-Калину», выставлявшее российского президента в самом неприглядном свете. Уж того Быкова он на сто процентов не захотел бы видеть в школьной программе по литературе. — Я же недавний студент. Сдал и забыл. — Быкова забывать нельзя. Ну что, подружился с Дашкевичем? — Вроде бы. Но как только он начал меня упрекать, что создал ему проблемы повторным раскрытием, пришлось вывалить правду-матку. Объяснил, что в его действиях содержится состав преступления, в случае чего КГБ охотно вырвет ему жабры в рамках объявленной борьбы с коррупцией и за наведение порядка в МВД.