– Тары-бары-растабары, – мрачно заметил он. – И толку от нашего трепа? Мы на государевой службе и должны исполнять ее предписания. Вон как в Британии пресса распустилась! Полощет королеву, не приведи Господь, а уж фотографии эдакие ставит: как кронпринц Гарри в пьяном виде, весь в губной помаде из клуба вываливается и по асфальту ползет в состоянии нестояния. Престиж монархии в результате упал ниже плинтуса. Они нам благодарны должны быть по гроб жизни: мы их зажравшуюся Европу от большевиков спасли – да как же, от них дождешься. А то жили бы сейчас эти сучьи принцы при «товарищах», стояли в очередях да карточки на ржавую селедку отоваривали – совсем как в нищей Швейцарии. Давеча побывал в этом бывшем коммунистическом раю в командировке – это ужас, господа. Пиво, и то в уличных палатках разбавленное – вот до чего дошли! Люди за столом замерли от ужаса. Кто-то непроизвольно перекрестился. Фон Браун, как образцовый лютеранин, немедленно последовал его примеру. – Святым крестом клянусь, гешафтен, сам видел! – выпучив глаза, заявил он. – Вот сели бы у нас большевички-с в Кремле да Ленина своего в мавзолей поместили – узнала бы тогда эта гнилая Европа, почем пуд урюку. Несмотря на дрезденское происхождение, фон Браун очень гордился знанием исконно русских пословиц. Поговаривали, будто он настолько большой патриот империи, что по праздникам в узком кругу семьи и гостей из высшего аристократического круга показательно хлебает лаптем щи. Хотя это и доставляло существенные неудобства, особенно долгое выковыривание капусты из носка лаптя. Политическое чутье у фон Брауна было превосходное – раньше Леопольд считался человеком Ивушкина, республиканцем и западником (особенно он обожал костюмы с «искрой» от Черрути). Но после коронации нового царя барон показал себя как преданнейший монархист и с тех пор не расставался со стилизованным боярским кафтаном лионского бархата, ношение которого сделалось модным в кругах высших чиновников. Шил он его, конечно же, тоже у Черрути. – Короче говоря, – резюмировал барон, – пора нам закругляться, но пока я не услышал от вас, как подавать в эфире столь кошмарную новость. У нас задача – создание позитива, а тут такие, позволю себе заметить, ужасы. Это определенно повлияет на рейтинг государя. Вы же знаете нашего обывателя – насмотрится на мертвую девушку, и сразу в голове щелкает: «А куда царь-то смотрит?» Вот это и опасно, господа. Надо ставить плохое сообщение, а рядом сразу же позитивное, чтобы людей порадовать. Одной чернухой эфир забивать ни к чему. Скажем, для примера: первая новость идет, что произошло убийство, а вторая – завтра собираются снизить цены на водку. – Я предлагаю следующее, – перехватила инициативу Юля. – Обычно мы начинаем новости с освещения рабочей поездки государя, где он высочайше посещает либо свинарник, либо подводную лодку. На этот раз придется поступить по-другому. Информируем об убийстве Машеньки Колчак, а потом сразу же говорим, что подозреваемый задержан – парня-то ее, этого Иблана, арестовали. Таким образом, мы не только донесем до зрителя негативную инфу, но и вклиним в мозг положительную установку: да, убийства случаются, однако городовые всегда начеку, так же, как приставы и околоточные. Кроме того, Диму Иблана в народе сильно не любят – этот захудалый дворянин в каждой бочке затычка, особенно после того, как с Зоsiмъ на дуэли стрелялся. Покажем клуб поклонников хэви-метал: там толпа, узнав новость об аресте Иблана, пьет водку из горла и поет «Боже, царя храни». А далее скажем: неужели возможно, чтобы этот милый паренек оказался жестоким убийцей? После чего (щелчок пальцами) ударно запускаем клип Иблана «Я знаю точно, невозможное возможно!». – Гениально, фройляйн, – восхитился фон Браун. – Объясните это сейчас в наушник ведущему, эфир начинается с минуты на минуту. Все свободны, а вы получаете премию 500 золотых. Учитесь, господа, как надо работать. Народ дружно поднялся из-за стола. Гордая Юля, удостоившаяся публичной похвалы руководства, упорно старалась ни на кого не смотреть. Ей и так было понятно, что коллеги бросают на нее завистливые и даже злобные взгляды. В этом она не ошиблась – Аксинья с трудом удержалась, чтобы не плюнуть ей в спину. Надо же, опять эта стерва ее обошла – идет довольная, нос задрала, распальцовка такая – рядом не стой. И добро бы еще сама происходила из потомственных дворян – так нет, ее мать работала официанткой в какой-то провинциальной дыре, а Юля обрела дворянство после университета, как и сама Аксинья. Казалось бы – они обе из народа, должны держаться вместе, но ничего подобного. Это разным графьям жизнь малина: сразу при рождении и титул, и герб на тачке. А тут родись в далекой деревне, коровам хвосты покрути, навоз поубирай, пока выбьешься на столичное телевидение для того, чтобы потом всякие сучки тебе карьеру портили. Закрыв стеклянную дверь «аквариума», предназначенного для курения, Аксинья прикурила тонкую и длинную сигарету с ментолом, нервно выпустив дым из побелевших ноздрей. В ее глазах стояли слезы злости. Ничего. Они еще посчитаются. Глава седьмая Художник (21 февраля, понедельник, поздний вечер) Я не устаю искренне удивляться предсказуемости полицейских следователей. Ограниченные, зажатые в жестких рамках люди. Они обязательно идут по одному и тому же выверенному пути, опасаясь свернуть в сторону даже на сантиметр. Вот и сейчас (если верить телевидению) они определили меня как банального маньяка – слепого подражателя Джека Потрошителя. Как сказала телеведущая, я точно следую стилю знаменитого убийцы, копируя сцены преступлений, словно ксерокс. Эта фраза серьезно испортила мне настроение. Каждый мечтает войти в историю криминалистики под именем Кровавого кинжала или Ночной смерти, но никто не желает, чтобы журналисты прозвали его Зловещий ксерокс. Честное слово, был бы я настоящим маньяком – обязательно поймал бы эту тварь и развесил ее кишки на дереве, чтоб не оскорбляла почем зря порядочных людей. Весь день экран едва не лопается, с трудом вмещая толпу академиков, отставных приставов и прочих специалистов по криминалу или считающих себя таковыми. Все однозначно сошлись во мнении: в следующий раз я попросту обязан вскрыть очередной ларец лишь через восемь дней, дабы полностью соответствовать обстоятельствам второго убийства в Лондоне. Под конец новостей внизу экрана запустили бегущую строку с крупными желтыми буквами: «Полиция его императорского величества предостерегает милых дам от появления на центральных улицах в ночное время». Скажите, пожалуйста! Можно подумать, в районах типа Бутова ночью легко гулять с барышней под ручку. А вот ни хрена подобного, дорогие академики и криминальные специалисты. Я – не то, что вы представляете своими убогими мозгами, а творец, свободный художник. Именно поэтому я не буду копировать Потрошителя по времени, а стану производить процедуры тогда, когда сам этого захочу. Сказал бы больше, да ни к чему вам это знать. Мне представляется, уже сегодня вечером филеры возьмут под негласную охрану московские элитные клубы – отраду для отпрысков купцов-миллионщиков, владеющих роскошными особняками на Трехрублевском шоссе. Где, как не там, они могут часами понтоваться друг перед другом брюликами от внука Фаберже, сумочками от Виттона и дизайнерскими платьями, разлезающимися на пухлых телесах купеческих дочек Меланий да Аграфен? О да, периодически в клубах появляются и утонченные представители аристократов, ведущих род от самого Рюрика… но они сидят тихо, считая каждую копеечку, – дворянство в империи давным-давно обмелело, дочиста спустив отцовские имения в казино Монте-Карло. Купеческое же сословие еще в семидесятых разжирело на поставках меда в Европу и Австралию, а начавшийся через двадцать лет тотальный медовый бум и вовсе завалил его шальным баблом. Очумевшие от денег жирные купцы в новомодных ярко-красных боярских кафтанах, небрежно ковырявшие в зубах купюрой на курортах Баден-Бадена, шагнули в реальную жизнь из кухонных анекдотов. Bulgari специально для русских клиентов начал выпускать самовары из чистого золота, продажи «бентли» и «роллс-ройсов» в империи зашкалили все возможные рейтинги, а один из медовых магнатов, коему принадлежали сибирские пасеки, даже приобрел отдельный реактивный самолет для своей любимой собачки – китайского мопса. Купцы пачками скупали дворянские титулы, и очень скоро на званых императорских балах в Кремле появились такие уникумы, как светлейший князь Мурыщенко и сиятельный граф Физдыгин, подметая дизайнерский паркет густопсовыми бородищами, они плясали «русского» под божественную музыку Штрауса. Что поделаешь, такова специфика этой страны. Когда у русского человека вдруг появляются деньги и он не знает, куда их девать, результат один – новоявленный миллионер плавно начинает сходить с ума. Это как владелец Трехгорной мануфактуры Савва Морозов, поивший лошадей шампанским в ресторанах и плативший барышне-гимназистке сто тысяч, чтобы та пробежалась голой по улице. Через десяток лет таких эскапад Савва пришел в свой дом, похожий на дворец багдадского халифа, взял «браунинг» и вышиб себе мозги со скуки – он уже не мог придумать, чем бы себя развлечь. Что касается меня, то я вполне равнодушен к деньгам и изображаю себя бедняком исключительно для вида. Мое главное богатство заключается вовсе не в акциях, драгоценных металлах или купюрах, а совсем в другом аспекте, его я предпочитаю не выпячивать. И могу с уверенностью сказать: многие из тех, кто сейчас гневно осуждает меня и ужасается моим поступкам, дорого дали бы за то, чтобы оказаться на моем месте… Сегодняшняя ночь пройдет спокойно, пускай и без сна. Я не стану выводить автомобиль из гаража и, обгоняя местных бомбил, с риском для жизни подъезжать к тротуару в желтой машине извозчика с номером, заляпанным грязью. Я предусмотрителен, поэтому обеспечил себе запас, совершив не один, а два выезда за прошлые вечер и ночь. Мой второй ларец столь же примечателен, как и первый, а может быть, даже и лучше. Сейчас темно, фонарь на улице, разбитый три дня назад, не зажжется. Самое время начинать процедуру. Жаль, нельзя провести все пять процедур в один день. Но таковы условия финала – артефакты должны обрести вволю лунного света. Только что я вышел из очередной медитации – мелкая холодная испарина покрыла живот, мускулы подрагивают от слабости, в ногах – электрические покалывания, в голове – полный сумбур. Я до сих пор не могу отойти от впечатлений, полученных в параллельном мире: в ушах звенит от рева и грохота. С удовольствием поспал бы пару часов, но пора идти за ларцом. Надевать мешок на связанного человека – работа не из легких, но я с ней справился. Невзирая на слабость, я поднял неподвижное тело на руки, удивившись его легкости, – как хорошо, что звезды поп-музыки сидят на диете! Выйдя наружу, я зашагал к лестнице, ведущей в мое скромное жилище. Снег под ботинками хрустел, в звездном небе светила Луна. Запрокинув голову вверх, я на секунду замер, любуясь огромным бледным шаром. Какая отличная сегодня погода. Можно сказать, повезло. Глава восьмая Мадам Сусликова-Загудович (21 февраля, понедельник, очень поздний вечер – можно сказать, почти ночь) Алиса фон Трахтенберг, вернувшись домой раньше Каледина, пребывала в отвратительном настроении. По дороге домой ей на мобильный позвонила верная подруга Варвара Нарышкина и по секрету сообщила: согласно надежным источникам в виде престарелой попадьи, живущей этажом выше, утром в прошлую пятницу соседка Нинка якобы случайно вышла вынести мусор. Наткнувшись на ожидающего лифт Каледина, эта 20-летняя стерва начала жеманиться и всяческими намеками обыгрывать тему – мол, Федор теперь «ничейный мужчинка». Подлец Каледин на заигрывания реагировал положительно – улыбался, делал комплименты относительно Нинкиного бюста и всего, что к нему прилагалось. Натурально сукин сын, импотент, мурло и свинская рожа – других слов нету… хотя, возможно, попозже и будут. Подумать только – при живой жене (пускай и бывшей): не успели развестись, как он по бабам побежал. Ох, верно мудрая мама говорила: не следует кровь портить, надо за своего родного немца замуж выходить, а не за русского. Но если трезво рассудить, какая она, к черту, немка? Даже родного языка в совершенстве не знает, хотя маму по детской привычке зовет «муттер». Тяжело жить вместе, однако национальный характер ни при чем: получали-то квартиру на двоих, обоим после развода уходить некуда. Теоретически можно разменять жилплощадь, но предлагали такие варианты, что лучше застрелиться: ехать либо в Бутово, либо в Выхино – это все равно что в Сибирь. Усадьба и флигель в Подмосковье, принадлежавшие ее баронскому роду, давно были проиграны в карты и переданы во владение своим же бывшим крепостным. Заезжала она в прошлом месяце на родовую усадьбу посмотреть, слезы навернулись – из нее владелец гостиницу с бассейном сделал, сдает номера заезжим туристам. Судьба бывших помещиков и владельцев усадеб сложилась по-разному. Давеча приходил к ним сантехник унитаз чинить (Каледина-то разве заставишь), визитку дает – оказалось, тоже барон. Обедневшие графы работали извозчиками, разъезжая на желтых «маздах»; князья не брезговали открывать мелкие овощные лавки; камер-юнкеры, махнув рукой на титул, нанимались прорабами на стройки: а что поделаешь, жить-то надо. Слово «дворянин» уже не открывало все двери, как раньше: дворян стало как пельменей в пачке. Уже при династии Романовых личное дворянство давали тем, кто получил диплом обычного университета или дослужился до обер-офицерского звания. Уже к 1917 году половина «нового» имперского дворянства состояла из мещан либо мастеровых; сейчас же дворянский титул обретал любой купчишка, закончивший техникум. Ходили упорные слухи – низший чин в «Табели о рангах» вскоре будут присваивать даже выпускникам ПТУ. Стоит вспомнить сегодняшнее кошмарное утро в пробке на проспекте: в глазах рябило от свеженарисованных гербов на машинах. Пускай дворянство ничего не значит, но каждый желает присобачить на свою тачку его эмблему. Еще в начале XX века классик писал: «Любой полковник из мещан благоговеет перед дворянином, и предел его мечтаний – жениться на обнищавшей аристократке». Что говорить… Новое жилье им купить не светит – цены на московскую недвижимость ужасно выросли. Она только-только потянула через голову блузку, как дверь открылась, и в прихожую, громыхая облепленными снегом ботинками, зашел Каледин. Остановившись на пороге, он мельком оглядел ее с циничной ухмылочкой. – Неплохо, но сиськи уже не те, что раньше, – заключил Федор. – Отвернись, – гордо сказала Алиса, не делая, впрочем, попытки прикрыться. – Чего я там не видел, – логично заявил Каледин и отворачиваться не стал. Плюнув, она переоделась при нем, надела поверх трусиков и лифчика бухарский халат и демонстративно ушла на кухню. Каледин последовал за ней: покопошившись в холодильнике марки «SuperБоярин», он достал и с независимым видом начал открывать круглую банку балтийских шпрот. – Шпроты сейчас покупать непатриотично, – съязвила Алиса. – Ты видел, что эти чухонцы с памятником Суворову сделали? Я твоему шефу настучу. – Я объясню: купил их сугубо для того, чтобы плюнуть внутрь, а потом сразу же выбросить, – вывернулся Каледин. – Ты ж пока не видела, как я их ел. В любом случае из-за тебя я уже два месяца на консервах сижу. У меня скоро язва начнется. Хоть бы пожалела, змея немецкая. – Змея? – вспыхнула румянцем разгневанная Алиса. – Раньше надо было думать! Ну-ка скажи мне: кто был инициатором нашего развода? – Ты, – честно ответил Каледин, нажимая на консервный нож. – Ну да, – поблекла Алиса. – Но ты меня вынудил к этому своей подлостью. – Действительно, – согласился Каледин. – Требовать от женщины, чтобы она на седьмом году замужества наконец-то взяла твою фамилию, поскольку обещала это тебе перед свадьбой, – гнусная подлость и даже свинство. – Мало ли чего я там обещала, – буркнула Алиса. – Для меня прекрасная фамилия моих баронских предков дорога как память. Ты просто не знаешь, что мне пришлось пережить в гимназии и какие интересные предложения я слышала на каждом шагу, когда в русский сленг внедрили слово «трахаться». Че б ты сказал, услышав по сто раз на дню вопли одноклассников: «Каледин, давай покаледимся»? Я не знаю, как у меня крыша не съехала, держалась из принципа: предки-рыцари мочили сарацинов, а я – в кусты? И после всего кошмара, который я за эту фамилию вынесла, ты еще хочешь, чтоб я вот так запросто от нее отказалась? Это глупость, равнозначная требованию к праху сожженного Джордано Бруно отречься от своих убеждений! Алиса сама не заметила, что она расхаживает по кухне, активно жестикулируя, отчего развязался поясок ее халата. Впрочем, в пылу дискуссии она не желала обращать внимания на подобные мелочи. – Не хочу, – сбавил обороты Каледин, смущенный ее напором, а также зрелищем, которое открыл ему распахнувшийся халат. – Но могла бы двойную взять в таком-то случае… типа Трахтенберг-Каледина, например. – Лучше сразу сдохнуть, – перекосилась Алиса. – Подумать только – Трахтенберг-Каледина! Да это все равно, что Сусликова-Загудович. – Иди в жопу, – скис Каледин, отправляя в рот рыбку из банки. – С тобой я и так в ней постоянно нахожусь, – огрызнулась Алиса. – Ага, ты все-таки съел одну шпротину, я это видела! Непременно донесу начальству. На секунду разговор прервался, ибо Каледин аппетитно жевал. – Да на здоровье, Господи Иисусе, – облизнул он пальцы, испачканные в янтарном масле. – Сама прекрасно знаешь – никому ты не донесешь. Алиса вздохнула и села на табурет. Что-то шевельнулось у нее в душе при виде несчастного Каледина, после рабочего дня с трагическим видом жующего холодные консервы. В этот момент она была готова простить ему даже Нинку. Вернее сказать, почти готова. Еще минуты две в ее груди черный дракон обиды боролся с белым ангелом прощения, после чего ангел, лихо вывернувшись, засадил зазевавшемуся дракону копье по самое извините. – Тебе приготовить что-нибудь, Феденька? – тихо спросила она. – А то, – отозвался Каледин, не отрываясь от наполовину уничтоженных шпрот. – Водка есть? Ну так давай налей стопочку, чего смотришь. …Через сорок минут оба, сидя за деревянным столом, культурно поедали зажаренные Алисой венские шницели, макая их в домашний соус тартар. Талант готовить Алиса унаследовала от муттер. После продажи беспутным дедушкой фамильной усадьбы та пошла работать посудомойкой в баварский ресторан на Пресне и дослужилась до высокооплачиваемого шеф-повара. Так или иначе, но шницели получились – язык проглотишь. Каледин, во всяком случае, свой в процессе откусывания свинины успел прикусить. – Ты что думаешь по этому поводу? – спросила Алиса, отчаянно жуя мясо. – Чего? А, убийства, что ли? – хлопнул глазами Каледин. – Ну, благодаря твоим мерзким интригам меня назначили ответственным за это расследование, можешь поздравить. Зато я успел проделать кой-какую работу. Конечно, любовника Колчак арестовали совершенно зря – у него безупречное алиби: после ссоры он ушел в другой ночной клуб, где квасил до утра. Удалось лишь выяснить – Колчак, будучи в изрядном подпитии, села в машину к извозчику и укатила в голубую даль. Номера автомобиля, как полагается, никто не запомнил. На всякий случай выборочно проверяем извозчичьи парковки. К вечеру позвонил министр двора Шкуро, ненавязчиво интересовался, как у нас успехи. Деликатно напомнил – его величество настроен весьма решительно, и если что – кто-то точно поедет на Камчатку. – На Камчатке тебе понравится, – подколола Алиса, накалывая на вилку кусок и обмакивая его в соус. – Там, говорят, плевок на лету замерзает. Будешь снег убирать, моржатину к сезону вялить, на собачках ездить в кухлянке и унтах. Имей в виду, я не декабристка, с тобой туда не поеду. – А ты мне там на фиг не сдалась, – спокойно ответил Каледин, промежду делом уничтожая свинину. – Вон, князя Куракина после отставки из МВД в Сибирь отправили, и чего? Шлет мне оттуда мэйлы с фотографиями: живет человек как настоящий эмир – целый гарем себе завел из чукоток и камчадалок. Жалуется, горячие девчонки на местном льду вымотали всего как мочалку. Если я на Камчатке обоснуюсь, при таком раскладе мне будет явно не до тебя. Туземных девок одиноких да желающих кругом столько – и минутки единой не выкроишь, дабы как следует моржа подвялить. Прервавшись, Каледин профессионально уклонился вправо от брошенной в него вилки. Подождал еще немного и сделал резкий бросок в левую сторону – в стену полетела фаянсовая тарелка, лопнув осколками. – Может, я туда еще и Нинку с Анфисой с собой заберу, – заметил он глубокомысленно. – Ты же все равно не поедешь, ибо не декабристка, а девкам чего зря пропадать? Женщины из народа – они в постельке ого-го какие, прямо ураган, а не то что всякие остзейские немки замороженные. Соседи по лестничной клетке с удивлением и испугом вслушивались в ужасный грохот мебели и звон посуды, которыми наполнился их панельный дом. Глава девятая Сюзанна Виски (22 февраля, вторник, рассвет) Алиса пришла в себя от непонятной тряски, словно спала на полке в поезде: ее отчаянно теребил за плечи Каледин, насильно вырывая из объятий вязкого сна. Ничего толком не понимая, она отстранила его руку, натягивая шерстяное одеяло по самый подбородок, поскольку, не изменяя аристократическим привычкам, обычно спала совершенно голая.