Бяка, плюхнувшись на пятую точку, расхохотался, колотя себя ладонями по коленкам. И хохот у него был таким, что, будь я создателем фильмов ужасов, тут же взял бы его на работу. Пускай озвучивает самые напряженные сцены, зрители из залов будут уходить седыми и заикающимися. Да уж. Не зря его упырем кличут. Чуть отсмеявшись, Бяка почти нормальным голосом спросил: — Значит, ты не знаешь? — Что не знаю? — Значит, не знаешь, — сам себе ответил Бяка и добавил: — Считать умеешь. Читать умеешь. А такое не знаешь. Ты какой-то странный. — Ага, я такой. Давай уже колись, что с этим панцирником не так. — Все так. Это же панцирник. — Тогда что с тобой? — Со мной тоже все хорошо. Я же просто панцирника увидел. — Значит, плохо со мной… — констатировал я. — Да, плохо, — кивнул Бяка. — Панцирников у нас почти не ловят. За весь год штук двадцать поймали. За прошлый год. Да и то это случилось в конце лета. Они ведь странные, они икру не весной мечут, а в конце лета и в первые дни осени. Это сезон, когда они страх теряют. Но не так уж и сильно теряют, потому что и тогда редко попадаются. Они как кайты: не идут в сети, не идут на крючки, не идут в верши. Их не затащить бреднем, не подцепить на самоловные крючья. Вот потому и редко попадаются. Даже реже кайт. Во много раз реже. И только в конце лета и начале осени. — Судя по твоей реакции, тебя удивила не редкость, а что-то другое. — Угу, — кивнул Бяка. — Это ведь не кайты. Это дороже. Это сильно дороже. Очень сильно. — Глаза упыря сверкнули. — И оно мо… Оно наше! Наше! Глаза уже не просто блестели, в них полыхало пламя алчности. Похоже, этот панцирник и правда чего-то стоит. Я попробовал успокоить не на шутку возбудившегося товарища: — Да расскажи уже, что тут такого дорогого. — Икра, — коротко ответил Бяка. — И что дальше? — не останавливался я. — Он начинает метать икру в конце лета. — Это я понял. — Икра у него дорогая, — вкрадчиво добавил Бяка. — Об этом я тоже догадался. — Она очень дорогая. Очень. Это не самая высшая специя, но так дорого… так дорого… И это наше! У-у-у-у-умм! — Дороже мозга кайты? — Мозг кайты — это то, чем мы Карасей обливали, — снисходительно ответил Бяка. — Каждая икринка по квадратику. Жаль, икра крупная очень. Самцы попадаются редко. Реже самок. Молоки — тоже специя, но — так себе. Не очень. Почти как мозги кайт. Это самка. — Упырь трясущейся рукой погладил рыбину по светлому брюху. — И она наша! Мы сможем купить много еды! Лучшей еды! Мы не будем голодать зимой! Мы вообще голодать не будем! Никогда! — Если икра и правда такая дорогая, надо этими панцирниками серьезно заняться, — задумчиво протянул я. — Что ты сказал? — насторожился Бяка. — Да стайки панцирников иногда рядом проносятся, где течение сильное. Я ведь их еще с берега замечал, но не знал, кто это. Думал, что это какие-то необычные кайты. — Ты видел их не один раз?! — Упырь вытаращил глаза, в каждом из которых плескалось по четыре океана жадности. — Не раз, не два и не десять. Нечасто проносятся, но и нередко. Я ведь эту стаю издалека заметил, специально им под нос блесну закидывал. Если увижу еще, снова так сделаю. Может, наловим их штук пять, если повезет. — Штук пять?! — пискнул Бяка, чуть за сердце не схватившись. — Ну, больше вряд ли успеем. Не так уж часто они здесь проплывают, а время уже давно за полдень перебралось. Ты тоже можешь в этом помочь. Я покажу, как выглядят всплески от панцирников, будешь их высматривать. — Если ты поймаешь еще одного… еще хотя бы одного… — Бяка задумался и уверенно добавил: — Это будет счастье. Мое счастье! Наше! Глава 30 СУРОВЫЙ МЕЛКОНОГ Без изменений Пять редких трофеев я изловить не успел. Только три попались, да один панцирник сорвался под самым плотом, вызвав у Бяки драматический приступ депрессии. Солнце уже грозило закатом, но упырь настойчиво требовал не прекращать рыбалку. Ну еще разик, а потом еще и снова. И такая пластинка грозила затянуться на века. Я уже почти твердо решил осадить его жадность жесткими указаниями, как вдруг с берега прокричали: — Эй, вы! Два стручка на плоту! А ну бегом сюда! И плот прихватите! Обернувшись, увидел на косе странного человека. Такой мне здесь точно не попадался, а значит, его или хорошо прятали, или он не принадлежал к постоянным обитателям фактории. Тело массивное, почти квадратное, защищено черненой кольчугой, спускавшейся до середины бедер. Судя по могучим плечам и прочему, он руками способен металл в кузне ковать, не прибегая к помощи молота. Голова прикрыта массивным яйцевидным шлемом, оставлявшим открытым только лицо. Оно суровое, грубые черты вырублены ржавым топором начинающего столяра из мореной древесины. Борода спускается почти до широченного пояса, сплошь покрытого хаотично закрепленными бронзовыми бляшками. Богатырь хоть куда, если бы не ноги. Ноги его сильно подвели. Толстенные и до смешного коротенькие. Будто природа хотела сделать сначала великана, затем карлика, а потом и вовсе запуталась, что и куда приспосабливать. Но этот изъян внешности не из тех, которые превращают человека в калеку. Да, смотрится забавно, но при этом понятно, что передвигаться не мешает. Да и выглядит незнакомец так, что даже с середины реки понятно — такого свалить наземь нелегко. Стоит так непоколебимо, как не всякий памятник на постаменте стоять сможет. — Надо возвращаться быстрее. — Бяка беспрекословно признал власть кричавшего. — Это кто? — спросил я, начиная вытягивать за канат большущий треугольный камень с впивающейся в дно зубчатой перекладиной, служивший нам якорем. — Это Мелконог, — ответил Бяка, бросившись помогать. — Впервые о таком слышу. Он кто? Большой человек в фактории? — Не, он вообще не в фактории. — А почему мы тогда обязаны ему подчиняться? — Потому что он нам уши оборвет. И скажет потом, что они нам не нужны, раз не слышим, что говорят люди, которых надо слушать. — Что, сильно суровый? — Да ты на него посмотри. Он что, на доброго похож? — Совсем не похож, — признал я очевидный факт. — Вот-вот. Он такой. Это лучший следопыт Темнолесья. Его называют Гурро Мелконог. Но ты говори просто господин Гурро, иначе… иначе… — Да понял я, Бяка, понял. Иначе оторвет язык, потому что он мне тоже не нужен. — Ага. Так и сделает. Однажды на него прыгнул матерый крысоволк. Гурро его оседлал да так и поскакал прочь верхом на твари. Люди, которые это видели, думали, что все, не вернется уже. Оно, конечно, так не бывает, чтобы крысоволки кого-то на себе катали. Дело новое. Но понятно всем, что в хорошее место такие кони везти не станут. Да и остальная стая за ними мчалась не просто так. В общем, похоронили Мелконога. И даже помянуть успели. Любят у нас поминать. Но Гурро вернулся на другое утро. Приперся прямо сюда, на Первый камень. Зашел в трактир, бросил на пол крысоволка с разорванной пастью и велел налить чарку самого крепкого, что есть. Ему налили жидкости, которую с обозами привозят. Ее коровам по ложке дают, чтобы камни в желчном пузыре растворялись. Если две ложки дать, у них копыта отваливаются. Гурро выпил чарку и сказал, чтобы ему поджарили печень этого крысоволка. И другую требуху тоже зажарить потребовал. Когда на кухне разделывали тушу, увидели, что у нее нет сердца. И сказали Гурро, что приготовить его не получится. А он сказал в ответ, что и без болванов это знает, потому что съел сердце еще вчера. Сырым съел, глядя, как угасают глаза крысоволка и разбегается его перепуганная стая. — Реально суров, — признал я. — Гурро не человек фактории. Он сам по себе. Но он тут всегда свой. Он очень нужный человек. Гурро один такой, кто может неделю ходить где-то по левому берегу. И всегда возвращается с добычей. Сам император боли везде надписи оставляет. Награду за Гурро предлагает. Хорошие деньги. Так, за милой информативной беседой, сам не заметил, как плот подошел к косе. Дистанция плевая, а отталкиваться от дна в два шеста — это хорошая скорость. Мы с пыхтением вытащили на берег якорь, после чего подошли к Мелконогу и синхронно поприветствовали: — Здравствуйте, господин Гурро. — И вам здоровья, — мрачно ответил тот. — Вы такие сморчки оба, что здоровье вам точно не помешает. Кто из вас Гед, а кто упырь? — Вот он Гед. — Бяка несмело указал на меня, поражаясь ненаблюдательности великого следопыта. — Вот благодарю, а то я такой тупой, что упыря от дистрофика отличить не могу! — рявкнул Гурро. — Издеваться решил, малец?! Язык разросся не по годам?!