Рыба рванула так, что я проехался на пятой точке около метра, бороздя ногами дно. А Бяка, ухватившись за плечи, волочился следом. Нет, так дело не пойдет. — Встань мне на ноги! — заорал я. — Как это?! — Вдавливай мои ноги в дно! Сильнее вдавливай! Я пятками торможу! Надо их вдавливать! Пятки в дно! Продолжал кричать это на разные лады, пока до Бяки не дошло. Встав на мои голени босыми ступнями, он пригнулся, ухватившись за макушку. Больше здесь держаться не за что, а шатает нас здорово. Вот в таком неустойчивом положении мы и застыли на несколько секунд. — Она не может нас утянуть! — торжествующе воскликнул Бяка, неотрывно уставившись на вытянутый в струну шнур. — Ты еще не видел, какие она рывки может делать, — напряженно заявил я. И кто меня за язык тянул? В следующий миг рыба рванула так, что я едва не заорал. Показалось, что шнур, обмотавший тело, начинает перерезать меня на две части. Но нет — пронесло. Он безвольно опал, больше его ничего не тянуло. Бесцеремонно сбросив с себя Бяку, я на четвереньках выскочил на сушу и там начал торопливо сматывать шнур, кое-как раскладывая его по берегу. Даже не став вытаскивать до конца сиротливо болтавшийся в воде конец, бросился приплясывать, скидывая мокрую одежду. Денек пасмурный, а вода даже поздней весной теплотой не отличается, зубы принялись отбивать чечетку. — Где рыба? — потерянно спросил Бяка, начав скидывать свои лохмотья. — Нету рыбы, — дрожащим голосом ответил я, продолжая приплясывать. — Эта гадина шнур оборвала. — Лучше бы мы черемшой ловили. Она бесплатная и крепче, — вздохнул упырь. — Ничего не лучше. Мы бы эту кайту никак не вытащили. Она слишком большая для нас. Я увидел, что Бяка уставился куда-то мне за спину и глаза его стали перепуганными. Обернувшись, не удивился, узрев Карасей в полном составе. И Рурмис с ними заявился — двоюродный брат вожака сорванцов. Первым делом мелькнула мысль, что нас, голяком выплясывающих на берегу, все же решили поучить жизни при помощи испытанного народного средства под названием «тумаки». Но нет, не похоже, что эта орава замыслила недоброе. Ни малейших признаков агрессии не наблюдается, хотя и не сказать, что смотрят радостно. — Рыбачите? — мрачно спросил Рурмис. Я кивнул и, лязгая зубами, пояснил: — Здоровенная кайта клюнула. Порвала нам снасть. — Молитесь ПОРЯДКУ, чтобы она вашим камнем подавилась и сдохла, — насмешливо заявил Рурмис и, развернувшись, зашагал в сторону рыбацкого навеса. — Вам сегодня корзины надо будет тащить? — настороженно осведомился Сатат. Я, ощущая себя замерзшим так сильно, как никогда в жизни не мерз, заговорил, чуть ли не подвывая: — Да, надо. И, если вы быстро прямо здесь организуете костер, я дам вам целую кайту длиной больше моей руки. Даже две такие кайты. Только костер нужен большой. И прямо сейчас. И похлебку из мозгов надо сварить. Чтобы горячая. И чай. Да я в кипяток готов нырнуть. Спасибо, что здесь, внизу, ветер почти не задувает. Иначе бы уже околел. Дальше, наверное, начало сказываться открытие сразу двух единичек атрибутов. Организм чутко реагировал на изменения того, чем заведует ПОРЯДОК. Голова у меня отупела, навалилась сонливость, я дрожал крупной дрожью даже под грязной рогожей, любезно притащенной одним из Карасей. Тупо сидел, подставив лицо огромному костру. Когда мне давали рыбу, зажаренную на прутиках, ел, когда давали похлебку из мозгов, пил, потому как ложек ни у кого не имелось. Смутно помню, как снова подходил Рурмис. Расспрашивал про рыбалку, пытаясь выведать, как мы при помощи камня с крючком натаскали столько кайт. Я был не в том состоянии, чтобы отбрехиваться, потому отдуваться пришлось Бяке. А он не сказать, что красноречив, надежды на его язык мало. Что-то втирал про то, что я умею читать и писать, следовательно, являюсь магом. Плюс у меня есть какое-то умение, заставляющее кайт ловиться так, как я им прикажу. В общем, бред какой-то нес. Когда Рурмис ушел, Бяка предсказуемо поругался с Карасями, припоминая им старые обиды и намекая на то, что ночного мщения недостаточно, чтобы забыть все плохое. При этом он то и дело хватался за тряпичный сверток, злобно заявляя, что это его. В общем, пребывал в своем амплуа. Как я оказался в подвале — не помню. Но именно там, развалившись на тонком слое натасканной Бякой соломы, я понял, что случилось самое неприятное. Это не холод лишил меня сил. Я заболел. И это очень серьезно. Очень. Люди с такими параметрами, как у меня, здесь умирают во младенчестве. Их даже намек на насморк убить способен. Весенняя вода коварна. А я оказался в ней дважды за несколько дней. Вот и докупался… Глава 23 МИНУС ДНИ ИЗ ЖИЗНИ И НЕХОРОШИЙ ПЛОТ Ступени просвещения: 0 (201/888) Тень: 201 Атрибуты: Выносливость: 2 атрибута, 112 единиц Сила: 0 атрибутов, 31 единица Ловкость: 1 атрибут, 83 единицы Восприятие: нет, 50 единиц Дух: нет, 50 единиц Навыки: «рыбацкое чутье» (2 ранг) — 10 уровень (10/10) Состояния: Равновесие (6,31) — 6 уровень Улучшение просвещения (0,5) — 0 уровень В бредовом состоянии я пребывал два дня. Большую часть времени при этом спал мертвым сном, не видя сновидений и не сразу вспоминая, где я, когда приходилось открывать глаза. Иногда случались кратковременные периоды горячечной активности. Я мог вскочить, есть, пить, рваться заниматься какой-либо деятельностью. Но затем будто рубильник опускали, и снова отрубался. Лишь вечером третьего дня, продрав глаза в очередной раз, я ощутил себя не растекшейся на берегу медузой и не трупом, к которому подвели электрические провода и смеются, глядя, как неистово он корчится. Не скажу, что здоровье вернулось, но болезнь определенно отступила, оставив после слабость, которая воспринималась почти с радостью. Это — приятная слабость. Слабость организма, твердо вставшего на путь восстановления и настойчиво намекающего, чтобы ему не мешали неуместной активностью. В подвале был единственный постоянный источник освещения — слуховое оконце, располагавшееся почти на уровне земли. На ночь мы прикрывали его плотной циновкой, сплетенной Бякой из стеблей черемши. Из-за этого в помещении ощущался резкий запах этого растения. Не сказать, что чесночный, но близкий к нему. Окошко прикрыто. Я прекрасно вижу грубую ставню. А ведь видеть не должен, ведь в это время суток тьма в подполе стоит столь монолитная, что ее можно ножом на куски нарезать. Развеять ее может только клетка со светляками, но сияние от нее холодное и слабое, совсем не похожее на такое освещение. Повернувшись, увидел причину необычной иллюминации. На сосновом чурбаке стояла глиняная плошка, заполненная маслом или другим горючим веществом. На фитиле, приподнятом над поверхностью, вытягивается язычок огня. Света он дает немного, но помещение небольшое, этого достаточно, чтобы разогнать мрак по углам. Бяка, склонившись, протянул мне кружку: — Пей, Гед. Все пей. Не разливай, как в прошлый раз. Это стоит целых пятнадцать квадратиков. — Пятнадцать квадратиков? — нахмурился я. — Это должно быть золотом, но оно почему-то воняет навозом. — Это не из навоза делается. Это особые специи, корни и цветы. Это Балесса для тебя заваривает. Ты должен выпить все. На вкус зелье оказалось ничуть не лучше, чем на запах. Но пятнадцать квадратиков — это мощный аргумент. Морщился я, конечно, сильно, но добил до последней капли, после чего взмолился: — Воды нет? Запить? — Воду Балесса сказала после зелья не давать. Хочешь солониной зажевать? — Да я эту гадость твоими ушами зажевать готов! — Как же это хорошо! — обрадовался Бяка. — Ты хочешь есть. Когда умирают, есть не хотят. Значит, ты не умрешь. Я рад.