Лавров поглядел через плечо старого сыщика, заметил разлетайку, еле заметно кивнул: – Из старых знакомых? Медников, занятый калачом, отрицательно потряс головой. – Не припомню. Должно, из новеньких… Ну, что будем делать? – А ничего! Пойдем в гостиницу. И так швейцар, видать, в толк взять не может: чего это постояльцы на улице топчутся и хлеб жуют… – А с этим, клетчатым, как? – Пусть потопчется возле «Лоскутной»: жалованье отрабатывать надо. ⁂ Степан разгладил скомканную бумажку обеими ладонями, поднял на кабатчика пустой тяжелый взгляд. Тот, хоть и не чувствовал за собой никакой вины, невольно опустил глаза. – Щербатый… Кто таков этот Щербатый? Не припомню… – Наш, наш человечек! – заторопился кабатчик. – «Углы вертит» на вокзалах[29], весной в арестный дом попал по приговору, к Рождеству выйти должон вроде… – Чудно… Откель же он знает про господина литератора и его заказ Крохе-Матехе, ежели с весны на нарах «парится»? И как догадался мне маляву[30] прислать? – Маляву какой-то «дядя сарай»[31] тамбовский притаранил, он сегодня с того арестного дома «прихрял», – кабатчик показал глазами на дальний стол, где сгорбился за тарелкой суточных щей и полуштофом разведенной водки гонец из арестного дома. Степан на гонца оглядываться не стал – чести много! Постучал сплющенными на кончиках пальцами по записке. – А кто такие военные «лягаши»[32]? Чудны дела твои, Господи… Никогда не слыхал! А ты, Никодим? Кабатчик виновато развел руками: – А хрен их знает, Степушка! Может, по случаю войны с япошками завели таковских власти наши в войсках? Не, не знаю, врать не стану! Помолчав, Никодим осторожно спросил: – А что Щербатый про энтих военных «лягашей» баит? – Баит, что последняя облава на Хитровке было по-ихнему, военному указу. И что Кроху-Матеху оне же, «лягаши» военные, в город Петербург увезли, до смерти замучили и выпытали у него про последний заказ, что я его сделать просил. Для господина литератора Дорошевича. И что нынче энти военные «лягаши» снова в Златоглавую наехали, вынюхивают опять что-то. И что жительство имеют в «Лоскутной». Про старшого ихнего ничего не известно, а в помощниках у него «беспоповец». Помнишь такого? – Медникова, начальника летучего отряда? Чтоб он сдох? А как же! – сплюнул Степан. – Годов этак несколько сгинул куда-то из Белокаменной – эвон где вынырнул, паскуда! В военных «лягашах»… Мужчина помолчали, думая каждый о своем. – Чудно все-таки, – повторил Степан. – Одно скажу: убогого Матеху жалко! И «подмастерье» из хороших был, руки золотые! Вот что, Никодим: пошли-ка ты в «Лоскутную» пару человечков посмекалистее… Пусть понюхают вокруг, разузнают про энтих «лягашей»… – Я уж думал! Пошлю туда Сашку Жениха, да девку, почище ему в напарницы определю. Только, Степушка, послушай меня, дурака старого: оне хоть и военные, а все одно «лягаши»! Как бы худа не вышло, Степушка! Обычные сыскные за своего из блатных души вынимают! А про военных мы и не знаем ничего! – Не брызгай кипятком, Никодим! Я ведь и не решил пока ничего – поразнюхать посылаю! А там поглядим… – И то верно! А с «дядей сараем», что маляву припер как поступить? – Пригрей пока. На пару дней угол дай… Вот разузнаем все – и с ним решим. Или наградим по-нашенски, или – перо в бок! – Сделаю, Степушка! Все сделаю! А сам-то покушать не желаешь? Говядинка свежая отварная есть, рыжиков кадушку новую утресь только открыл: не грибы, а сказка лесная! – Никодим уже суетился у шкапа, дочиста тарелку протирал, угощенье накладывал. – Не хочу пока, Никодим! Убогому вон тому отдай – пусть раба Божьего Матеху помянет! Никодим так и замер обиженно: все жилочки с хрящиками из мяса вырезал, грибы отобрал – один к одному. А он – убогому отдай… Много их тут, убогих, на всех не напасешься! Однако перечить не посмел: не любил Степан, чтобы даже в малости ему перечили. Шагнул кабатчик в угол, где нищеброд притулился, сунул ему тарелку: – На! Помяни раба Божьего Матеху! – И тише, чтобы задумавшийся Степан не услыхал, добавил-прошипел: – Посудину не вздумай упереть, ирод! «Ирод» обрадовался, замычал что-то невразумительное, тарелку ухватил обеими руками – черными-пречерными, зачавкал жадно. Мигом тарелку очистил, свернулся в клубочек и заснул тут же на лавке – от сытости, должно. Никодим тарелку прибрал и потерял к убогому весь интерес. А «ирод», полежав еще немного, встал потихоньку и по стенке, по стенке к выходу из кабака пополз. На улице очутившись, быстрее заковылял. За один угол завернул, за второй – совсем распрямился, быстро пошел. Одежку верхнюю вонючую скинул, у колонки руки вымыл, лицо ополоснул, еще через квартал по-особому свистнул, извозчика своего подзывая. Оглянулся, нырнул в экипаж и велел: – Давай в охранное прямо! Живо! Извозчик службу знал, подвез «ирода» к черному крыльцу, чтобы не пугать сторожей. Тот из экипажа выскочил, своим ключом дверь открыл, и первым делом – в душ. Вымылся дочиста, тряпье маскировочное ногой в угол запнул, оделся в чистое и превратился в сыскного агента 2-го разряда Маркова. И решил он, прежде чем докладную начальству писать, Медникова упредить: помнил добро человек! Помнил и то, что от верной пули бандитской «старовер и беспоповец» его в свое время спас. Вышел Марков через парадный вход, насвистывая и вертя в пальцах легкую щегольскую тросточку. Свистнул извозчику и поехал в «Лоскутную». Можно было и позвонить, конечно: телефонный аппарат в гостинице имелся. Но Марков почему-то был уверен, что с переменой места службы Медников, скорее всего, и фамилию поменял. У портье и коридорных глаз на сыскных агентов был «набитый», поэтому долго фланировать по вестибюлю и делать вид, что ожидает кого-то в одном из просторных кресел Маркову, не пришлось. Уже минут через десять официант в белом переднике склонился перед посетителем с маленьким подносом, на котором стояли незаказанные Марковым кофе и рюмка коньяка: – Сергей Афанасьевич, старший портье, ежели изволите помнить, вас у себя ожидает. Проводить-с? – Пожалуй, – Марков на ходу выпил рюмку коньяку, бросил на поднос полтинник и неторопливо двинулся за официантом, ловко снующим между чемоданами и постояльцами. В служебном коридоре официант показал глазами на неприметную дверь и исчез, словно растворился в полутьме. В кабинете сыскной агент был встречен маленьким пухлым господином во фраке. – Чем обязаны вниманием сыскной полиции? – без обиняков поинтересовался старший портье, ловко подставляя визитеру новую рюмку и блюдечко с тонко порезанным лимоном. – В нашем заведении, можете поверить, ваших «клиентов» нету! Руку на отсечение даю – только приличные господа! – Знаю, – кивнул Марков, глотая вторую рюмку и лишь мельком глянув на истекающие прозрачным соком лимонные колечки. – Надобен мне старый знакомец, из наших, бывший сыскной агент. Знаю, у вас он с приятелем жительство имеет. Из города Петербурга днями прибыли. А вот фамилию позабыл… – Не про господина Медникова говорить изволите? – помолчав, поинтересовался старший портье. – Я его по прошлым временам помню, вроде летучим отрядом командовал. Есть такой у нас постоялец – только не Медников он нонесь. Господин Харитонов, коммерсант. – Вот-вот, – обрадовался Марков. – Он самый! – Могу проводить в его номер-с, – предложил хозяин кабинета. – Нет, лучше записку передать, – подумав, решил Марков. – Ничего, если мы у вас в кабинете минут несколько побеседуем? «Светиться» лишний раз не хочу – вон как ваши орлы меня мигом «срисовали»! – Как скажете, господин хороший! – Сергей Афанасьевич показал глазами на небольшое бюро, где были и бумага, и перья. ⁂ Минут через десять, как и обещал, сыскной агент Марков с чувством выполненного долга покинул «Лоскутную», а Медников в глубокой задумчивости вернулся к Лаврову и коротко пересказал ему состоявшийся разговор. Ротмистр Лавров прикусил губу, несколько мгновений подумал. – Все-таки интуиция, Евстратий, великая вещь! Чуял я, что Манасевич у нас «на хвосте» висит! – Лавров вполголоса выругался. – Смотри-ка, чего задумал, паскудник: переложить свой грех с облавой и гибелью уголовника-«подмастерья» на нашу контору и пощупать нас через московских блатных! Записку главарю, говоришь, из арестного дома передали? Ну, тогда без начальства охранного, без подполковника Ратко не обошлось: не смог бы Манасевич без него организовать операцию в столь короткое время! Просто не успел бы! С Сытиным мы вчера встречались? – Вчера… Может, нам нынче же и уехать, господин ротмистр? – Думаешь, «хитрованцы» нам «обратку» рискнут сделать? – На сыскных из полиции не посмели бы, полагаю, хвосты свои поганые поднять. А мы для них кто? Ручаться не могу, Владимир Николаевич! Ночным поездом и покатили бы, пока Степан этот из «Каторги» планы строить будет… – От уголовников бегать – не стыдновато ли, Евстратий? – Какой же это стыд, господин ротмистр? А ежели Манасевич многоходовую операцию спланировал? Уголовники на нас насядут, положим – мы же отбиваться станем! Шум, стрельба поднимется – тут-то нас и сгребут «по нечаянности». Вы Генштаб поставили в известность о нашей поездке в Москву? – Нет, разумеется… – Вот, я и говорю! Сгребут нас в случае сшибки с блатными, в каталажку определят. Скажут потом: за социалистов вооруженных приняли… – Уговорил, Евстратий! Иди к своему старшему портье, попроси содействия. Пусть пошлет кого-нибудь за извозчиком и выпустит нас через кухню ресторации. Вовремя отступить – не значит проиграть! Глава восьмая