– Да вот, не знаю – интересно это нам или нет, – медленно начал рассказывать Медников. – Третьего дня проводили робяты московские большую облаву по хазам, малинам и прочим местам, интересным уголовничкам. И в числе прочих взяли они старого знакомца, «блинопека»[18] по специальности. Я его еще по прежней службе помню – Кроха-Матеха кличку имеет. Крепко, видать, он влип – вот и сдал в числе прочих весьма необычного и солидного заказчика одного. Слыхали о нем наверняка, господин ротмистр: редактор московской газеты «Русское слово», господин Влас Михайлович Дорошевич. – Вот это да! Всероссийский обличитель пороков, цвет отечественных фельетонистов – и на таком деле попался! И что же он заказал Крохе твоему? – Принес он ему в работу английский паспорт. Самый что ни есть настоящий, как Кроха утверждает, – а ему в этом смысле доверять можно! И попросил кое-что в разделе «Описание владельца» исправить[19]. – Так-так-та-ак… На Остров Сахалин сей пронырливый литератор уже пробирался. Куда ж еще он собрался с британским паспортом? – В том-то и дело, Владимир Николаевич, что не для себя ему паспорт потребовался! Московские сыщики Кроху долго пытали и выяснили, что под описание владельца в «исправленном» варианте Дорошевич никак не подходит! Не для себя он, короче, паспорт заказывал! – Слушай, Евстратий, а чего это ты мне с Дорошевичем, Крохой и британским паспортом минут пять уже голову морочишь? – прищурился Лавров. – Других занятий у тебя в Москве не было, что ли? – А ты меня не осаживай, господин ротмистр! – со злинкой парировал Медников. – Я нутром чую: неспроста этим паспортом наш старый друг, Манасевич-Мануйлов шибко заинтересовался! Поскольку с Британией отношения сейчас у нас весьма напряженные, доложили москвичи об этом по инстанции, в Петербург. А отсюда депеша ушла в Москву, за его подписью: немедленно доставить Кроху к нему! А мое нутро, Владимир Николаевич, сам знаешь – чуткое! И от беды не раз спасало, и верную тропку в розыске подсказывало! – Ну-ка, ну-ка! И что оно тебе на сей раз подсказывает, Евстратий? – Сам пока не знаю! – сердито огрызнулся Медников. – Но робяты московские, по старой дружбе, значить, дали мне возможность с Крохой тет на тет побалакать – перед тем, как его с конвоем к Манасевичу отправить. – И что? – Побалакал я с ним. И понял, что с другим человеком балакать надо – потому как описание владельца паспорта под каждого второго человека подходит. Манасевич-то всю пограничную стражу России уже на ноги поднял, в посольство британское запросы шлет. Те отвечают, что господин Палмер в Россию не въезжал и в Бюро иностранцев не регистрировался. Вот и получается, что только сам господин редактор может ответить – для кого он чужой паспорт в работу отдал? Манасевич насчет Дорошевича тоже допер, да поздно! Дорошевича как раз в России-то и нету – уехал в Италию, говорят. – По своему паспорту? – По своему. А дней за десять до того, как Крохе английский паспорт принести, господин Дорошевич из Индии, пароходом через Одессу вернулся. На том маршруте, говорят, англичан много всегда бывает – так что мог кто-то и обронить свой паспорт, – многозначительно поиграл бровями Медников. – Слушай, Евстратий, я все же что-то никак не пойму: чего ты в этот паспорт британский вцепился? – помолчав, поинтересовался Лавров. – Ну, с Манасевичем-Мануйловым понятно: тот изо всех сил нужность своего полицейского антишпионского подразделения всем доказывает. И фантазия у этого господинчика богатая: вполне мог придумать «шпионское гнездо» в России, с Дорошевичем во главе. Тем более – война у нас с Японией идет, а британцы им нынче первые друзья. Но мы-то тут каким боком? Дорошевич – личность слишком известная в России, да и в Европе тоже – после издания книжки своей о Сахалине, – чтобы в японские шпионы лезть. Что ты предлагаешь, в конце концов? Мануйлову ножку подставить? Показать всем ненужность наших конкурентов? А для этого с Дорошевичем «завязаться»? Уволь, брат! Прессу нынче только тронь – такой вой поднимут, что не приведи господи! Тем более – «Русское слово»! Или ты, Евстратий, не договариваешь чего? Тогда договаривай! Медников крякнул, пригладил двумя руками жидковатые длинные волосы на макушке. Покрутил головой: – Недаром все же тебя, господин ротмистр, начальником в нашу контору поставили! И моя чувствительная утроба по сравнению с твоей… инто… Как ее, слово выскочило из башки… – Интуицией? – улыбнулся Лавров. – Ты с комплиментами начальству погоди, Евстратий! Знаешь ведь, не люблю! Лучше все до конца расскажи! – Ну, раз угадал – слушай! Раз Дорошевич уехал – решил я, будучи в Москве, вокруг редакции покрутиться, поразнюхать – чего можно. И представь себе – нашел человечка одного, обиженного, разговорчивого и на рюмку падкого. Младшим счетоводом-кассиром в издательском доме Сытина служит – ну, который «Русским словом» владеет. – Знаю Ивана Дмитриевича, – кивнул Лавров. – Весьма достойная личность! – Да бог с ним, с Сытиным! – отмахнулся Медников. – Я про Порошкина, счетовода говорю. Как я его вычислил – долго рассказывать. Суть скажу: очутился я с ним за одним столом в трактире, в день, когда издательским жалованье выдают. Ну, себе-то я заранее у трактирщика графинчик водички колодезной выговорил – знаешь ведь, не пью и табаком вера моя пользоваться не велит. А Порошкин – человек слабый на сей счет. Слабый да завистливый. Вот и узнал я от него, что днем раньше Дорошевича отъехал в командировку в Париж его любимчик, талантливый репортер – некто Краевский Владимир Эдуардович. По описанию Порошкина вполне подходит под британский паспорт… – Ну и что? Сам поминал: под то описание многие подойти могут! – Во-первых, командировочных сумм Порошкин выдал Краевскому, на сей раз, просто огромадную сумму – пять раз до Парижа доехать можно! А во-вторых, Краевского приятели Англичанином иной раз кличут – так ловко он на их языке говорит. Деньги выданы по личному указанию Сытина, а Дорошевич прибегал к бухгалтерам, ругался, что тянут с выдачей. Вот тебе, Владимир Николаевич, и разгадка британского паспорта! – Допустим. И что это нам дает? – Пока ничего. Но не худо было бы проследить, господин ротмистр, куда Краевский из Парижа двинется! – Краевский или упомянутый тобой Палмер, – пробормотал Лавров, выстукивая пальцами на столешнице какой-то марш. – Жалко: почти все парижские связи под Манасевичем-Мануйловым остались… – Неужто все, Владимир Николаевич? – Медников даже подался вперед, вглядываясь в невозмутимое лицо начальника. – Ну, допустим, не все, – протянул Лавров. – И я, конечно, попытаюсь навести справки. Но признаюсь, Евстратий, что перспектив этого дела для нас пока не усматриваю… Впрочем, поживем – увидим! – Эх, самим бы в Париж кого откомандировать! – мечтательно прикрыл веки Медников. – Наши точно бы всё раскопали! – И думать забудь! – погрозил пальцем Лавров. – Такая поездка мигом Мануйлову известна станет! Через пограничную стражу, подведомственную Департаменту полиции. Только и будет заботы, что от его «хвостов» отделываться! Во-вторых, бюджетец наш слишком тощ ныне, чтобы такие командировки организовывать. И в-третьих, не вижу смысла… – Пока не вижу, – помолчав поправился Лавров. – Здесь надо покопать хорошенько. В той же Москве – очень осторожненько, чтобы полицейский департамент не насторожить! Такие поездки, под чужой личиной, в газете, конечно, в большой тайне держат. Но кто-то все равно сию тайну знает. Друзья-приятели Краевского могут знать… А уж Сытин-то наверняка! Ладно, Евстратий! Спасибо за службу, как говорится. Рапорток мне к вечеру подробный на стол положишь. Вот Архипова провожу, дай Бог, чтобы получилось у него – и сам съезжу в Златоглавую! Глава шестая Петербург – Париж Закрытое авто, приткнувшись к поребрику правыми колесами, замерло у дома № 12 на набережной Мойки, где обосновалось Охранное отделение. Сторож в мундире унтер-офицера едва поспел сбежать с невысокого крыльца и, оскальзываясь на мокром булыжнике, распахнуть дверь перед важным посетителем. Однако замечания не избежал: – Спишь, что ли, братец? – Посетитель, плотный мужчина среднего роста тяжело выбрался из автомобиля, недовольно покосился на низкие, моросящие мелким дождем тучи и быстро зашагал к подъезду. – Зонтика в охранке нет, что ли?! – Виноват-с! – козырнул оробевший унтер. – Не подумавши, стало быть… Обогнав посетителя, он распахнул перед ним массивную дверь и аккуратно притворил ее за грозным гостем, не забыв нажать кнопку электрического звонка, оповещающего начальника о подобных неожиданных визитах. В пустом вестибюле Манасевич-Мануйлов на ходу стянул с плеч мокрый плащ, бросил его на перила первого лестничного марша, бросив унтеру через плечо: – Почисти, что ли… Просушить все равно не успеешь… – Слушшш, вашш превосходительство! – подхватив плащ, унтер проводил посетителя недобрым взглядом, прошипел вслед. – «Превосходительство»! Тьфу! Надворный советник, а попробуй не назови – рад не будешь! Какую власть при департаменте заимел, «бугор» проклятый! Полковник Николай Леонидович Кременецкий, исполняющий должность начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка по Санкт-Петербургу с прошлого года, о визите Манасевича был предупрежден из Департамента полиции еще по телефону, поэтому не слишком приятного гостя встретил у лестницы на втором этаже. Тот, словно чувствуя скрытую неприязнь, холодно кивнул в ответ на приветствие, последние ступеньки преодолевать не стал, осведомился: – Привезли голубчика? В подвале? Ну, проводи, что ли! – И, развернувшись, начал спускаться вниз. Кременецкий кашлянул: – Не по этой лестнице, Иван Федорович! Извиняйте, придется подняться! Прошу за мной! Пройдя длинным коридором второго этажа, Кременецкий распахнул неприметную дверь на черную лестницу, ведущую в подвал бывшего пушкинского дома, где были наскоро оборудованы несколько камер для задержанных преступников. Обогнав посетителя, пошел по коридору и остановился у железной двери, возле которой дежурил второй унтер. – Открывай! – Погоди, братец! – Манасевич, прежде чем заходить в камеру, прильнул к глазку, оценивая содержащегося там «подмастерья»[20], привезенного по его приказу из Москвы. Разочарованно пробормотал, отступая от двери. – Да это карлик какой-то цирковой! Отпирай! И ведро воды приготовь… – Я полагаю, что тут вам не потребен? – осведомился Кременецкий, догадываясь о том, что будет происходить в камере – был наслышан! Буркнув в ответ что-то неопределенно, Манасевич шагнул в камеру, остановился напротив соскочившего при виде начальства уголовника. Оглядел карлика с ног до головы, приказал: – На стул становись. Я люблю, чтобы глаза в глаза… Живее! Дождавшись, пока карлик вскарабкается на стул, надворный советник снова оглядел задержанного с большой головы до коротких кривых ножек. – Имя? Кличка? – Сроду Крохой-Матехой кликали, господин начальник! Ту вашему благородию и имя, и кличка мои… – Давно ли по «куклимам»[21] работаешь? – Сызмальства научен, господин начальник. – Английский паспорт для господина литератора сделал? Для господина Дорошевича? – Мне побоку – для кого, господин начальник! Велел старшой наш сделать – я и сделал. – Хорошо сделал? Качественно? Не засыплется на границе человек с твоим «куклимом»? – До сей поры претензиев не было, господин начальник. Потому мне старшой и велел человеку помочь… – «Претензиев»! – передразнил Мануйлов, – паспорт-то английский! Языкам обучен? – Знаю мало-мало, господин начальник. – Знаешь, говоришь? – Мануйлов вытянул из кармана кожаные перчатки с нашитыми на фаланги пальцев свинцовыми полосками. – Quel âge as-tu, la punaise pervers?[22] При виде перчаток Кроха-Матеха заметно побледнел, переступил ногами: – Quarante ans dans l'année à venir sera. Battre les aurez, monsieur le chef? Après tout, j'ai tout dit…[23] – Не бить, а учить! – развеселился надворный советник. – А может, и не стану – как разговор пойдет. Вот скажи, клоп, сколько ты за паспорт тот с господина литератора взял? – Ни копейки не взял, господин начальник, – Кроха не спускал расширенных глаз с перчаток, которые Манасевич медленно натягивал на руки. – Уважают его на Хитровке за правду, за честность, за книжку его про Сахалин… – Уважают, говоришь? И ты уважаешь? А что ж сдал господина литератора со всеми потрохами? А? Тебя же по другому делу замели, клоп поганый!