– Бокал арманьяка! – потребовал Агасфер. – Надеюсь, господин Даттан и господин Шнитке составят мне компанию? Три арманьяка! Подскочивший метрдотель тревожно поглядел на Даттана: – Я не уверен, сударь, что в наших погребах… Это достаточно редкий и малоспрашиваемый напиток, к тому же весьма дорогой… Я должен самолично убедиться… – Принеси! – бесцеремонно прервал его Даттан. Поклонившись, метрдотель поспешил выполнить заказ и вскоре вернулся с покрытой пылью бутылкой на подносе. Распечатав ее, он плеснул немного на дно бокала, и, повинуясь тяжелому взгляду прокуриста, дал снять пробу Агасферу. Соблюдая традицию, тот отпил немного и, покатав на языке солнечный напиток, кивнул, одобряя. Метрдотель торжественно наполнил три бокала и отступил. Агасфер поднялся, полюбовался на медово-янтарный арманьяк при свете окна: – Выпьем, господа! – провозгласил он. – Выпьем за то, чтобы люди больше доверяли друг другу! Выпив свой бокал, Агасфер сунул в кармашек метрдотелю крупную купюру, поклонился сотрапезникам и… удалился, посмеиваясь про себя. До вечера он успел побывать еще и в Морском клубе – там никто не стал допытываться у него, кто он таков и зачем сюда приехал. Затем он прогулялся по Светланской и окончательно убедился, что в городе Владивостоке решительно все имеет отношение если не к морю, то к морскому ведомству. В западной части города располагались фанзы азиатов – корейцев, китайцев, маньчжуров и японцев. Восточная часть города была густо застроена казармами и домами, в которых жили военные моряки. Образовательные заведения Владивостока состояли из мужской классической прогимназии и женского училища – опять-таки принадлежащих морскому ведомству, мужского трехклассного и двух начальных училищ, ремесленного училища в порту и Александровских морских классов. В общем и целом Владивосток носил на себе ясный военно-морской отпечаток. Свое «профильное», тюремное ведомство Агасфер решил оставить на один из последующих дней, смутно подозревая, что после посещения оного делать ему во Владивостоке станет решительно нечего. Однако, справившись, где размещается Владивостокский окружной суд, он невольно рассмеялся: суд тоже гнездился в здании штаба главного командира морских портов Восточного океана! Сожалея о том, что военно-морское ведомство имеет свое собственное командование и посему «меморандум» Куропаткина вряд ли будет принят здесь во внимание, Агасфер решил все же попробовать зайти к командиру всех портов Восточного океана. Однако попасть к нему оказалось не так просто: сначала дорогу Агасферу преградил вахтенный часовой, потребовавший пропуск. Где берут эти самые пропуска, часовой либо сам не знал, либо это было страшной военно-морской тайной. – Отойди! – рыкал матрос, поминая при этом регламент службы и то, что с посторонними часовому разговаривать запрещается. Положение спас офицер, вышедший из штаба. Он подвел Агасфера к окошку в нескольких саженях от крыльца с надписью «Бюро пропусков», козырнул и исчез. Матрос в окошке, коловший орехи, мигом сбросил шелуху на пол, сделал строгое лицо, потребовал бумаги и спросил, по служебному ли делу следует в штаб посетитель с буквами «ГТУ» на околыше фуражки. После чего пропуск был мгновенно выдан, предъявлен стражу у входа, и Агасфер попал в штаб. Побродив по извилистым коридорам, он наконец добрался до высоченной двери с бронзовой, свеженадраенной табличкой. Здесь порученец в форме морского офицера охотно объяснил ему, что график отправки военных судов на Сахалин представляет собой строгую служебную тайну. Но даже если бы это и не было тайной, то посторонних на военные суда брать все равно не положено. С тем Агасфер и вернулся в гостиницу, где его ожидали отлично выспавшаяся и посвежевшая Настенька и посыльный из ресторана, желающий знать, когда господам будет угодно получить свой ужин. Получив указание, он немедленно умчался. Агасфер во всех подробностях рассказал супруге о своих дневных странствиях. Больше всего Настеньку расстроила неопределенность с большим пароходом. Мало того что его нужно ждать три недели, так еще и неизвестно, будет ли там свободная каюта… – Ну, эта проблема, допустим, имеет достаточно простое решение, – высказался Агафер. – Пароход прошел Коломбо и следующую остановку делает в Сингапуре. Достаточно дать запрос в Сингапур на имя капитана или старшего помощника, и мы будем знать ответ. Честно говоря, мне больше не нравятся недомолвки местных торгашей. Ну собираешь ты груз на Сахалин – возьми да и скажи. Я же не спрашиваю – что именно ты повезешь, и свинью не подложу. Нам только и надо что маленькую каютку до «столицы каторжной империи». За кого они меня приняли – черт их разберет! – Слушай, Миша, а давай я завтра с тобой в этот клуб пойду! – подала идею Настенька. – Женщин, насколько я понимаю, здесь не очень много. Пококетничаю, построю глазки – глядишь, и вызнаю что-то полезное! На том и порешили. Ретроспектива 3 (июнь 1886 г., Индийский океан) Соньке до сей минуты ужасно хотелось спать. Но при словах Блохи сон как корова языком слизнула. Не выдержав, она прыснула, спохватилась, зажала рукой рот. – Вот баба все-таки и есть баба всегда! – застрожился Семен. – Тебе о сурьезных вещах, а ты регогочешь, будто щекочут тебя! – И что ты с кораблем делать станешь, Сема? Поднимешь «черного Роджера» и пойдешь на штурм каторги, куда нас везут? – Эх, Софья, Софья! Я к тебе, можно сказать, с полным уважением. По-мущински! А ты одне смешки разводишь, образованностью своей кичишься… – Погоди, Сема! Прости! – опомнилась Сонька. – Сам посуди: ну что тут ответишь сразу, когда ночью разбудят и такое скажут, а? Да и что отвечать, если ты ничего мне и не сказал? Где, когда, как? – А может, тебе и время точно назвать, и заводил главных? – усмехнулся Блоха. – А вот этого мне не надо! И слышать не желаю! У вас что сорвется или прознают морячки о бунте – где виноватых мужики искать станут? Ясно дело: бабу виноватой сделаете! Мыслями желаешь обменяться по своей задумке? Изволь! Давай с арифметики начнем, Сема! Считать-то, поди, способен? Вот и давай посчитаем: арестантов на «Ярославле» более шести сотен, включая сотню с небольшим баб, которые, по мущинскому разумению, только языками трепать умеют, да вас, героев, «подмахивать»! Значит, сотню долой! А у них, Сема, 40 вооруженных караульных, да 110 человек экипажа, у которых на корабле вроде нашего тоже наверняка оружие должно быть. Я вот когда свободная была, и по подписке от имени графини Стоцкой деньги на Добровольный флот сдавала, то слышала рассуждения: мол, эти «добровольцы» – резерв военного флота. Понимаешь? Коммерческие корабли, которые в любую минуту можно в легкие крейсера превратить. Палубы на носу и на корме усилены под установку легких пушек. Ну, пушки могут и в портах приписки храниться, а вот пулеметы у них точно есть! – И я про пулеметы слыхал, – пробормотал Блоха. – Говорили, что, когда к Сингапуру подходить станем, те пулеметы на палубу вытащат на случай пиратского нападения. Пираты, Софья, в тех узких проливах до сих пор пошаливают! Ладно, до них еще базар дойдет! Ты с арифметикой своей покончила? – Почти, Сема. Ну, пассажиров можно не считать: пять человек в каютах едут, да человек 30 – палубные паломники, либо богомольцы-индусы. Посчитал? Пятьсот безоружных против 150 стволов. – Это я уже давно без тебя посчитал, Софья! – отмахнулся Блоха. – Расклад для боевой сшибки – не в нашу пользу, это верно. А ежели иначе дело провернуть? – Ну, скажи тогда, чего я не знаю. – Знаешь! Не можешь не знать, Софья! Порядку на нашем корабле нету! Как бабье поселили на «Ярославль», так и кончился порядок! Взять караульную команду – да какой же это караул?! Сам слышал, жалуются: мы-де классные специалисты, гальванщики, мотористы – а нас экономии ради господа из Главного тюремного управления арестантов охранять заставили! Ни устава караульного не знают, ни сноровки караульной! В состав екипажа они не входят – временно прикреплены, на время плавания. Капитан грозится их по прибытии во Владивосток за баб под суд отдать, а оне хохочут. Попробуй, грят, отдай! У нас – свое начальство. Оно нас не затем два года учило, чтобы всякий тюремный капитан трибуналом грозил! И не отдадут ведь! Караульный в трюме – видела? – табурет себе притащил сверху, чтобы отдыхать, сидючи… И смешки строит, июда: куда вы, варнаки, с корабля, грит? Скоро шконку себе поставит… Помолчав, Сема Блоха оглянулся, прислушался и продолжил: – Скоро, бают, к острову Цейлону подойдем – так весь караул сговаривается на берег сойти, погулять как следывает! Капитану то ли донесли, то ли официальную петицию объявили, а тот опять в крик: «Под трибунал!» А они ему опять: пусть твои матросики жуликов покараулят, от них не убудет! Вольница! Глядя на такую вольницу, и екипаж нахальничать начинает. Дерзит капитану! А чего не дерзить? «Фонарь» стеклянный у лазарета по случаю жары все время поднят, все слышно! Вот наши и подслушали, когда их в лазарет водили. И капитан дохтуру жаловался – спьяну, видать: мол, не знаю, что и делать! Полтора года до полной выслуги осталось служить. Ну, напишу, мол, рапорт про нездоровую обстановку на судне – меня ж и обвинят: стар стал, екипажем управлять не могешь! Кыш, скажут, прыщ старый, в отставку, без полного пенсиона! Снова помолчали, искоса поглядывая друг на друга. – Ну, что скажешь, Софья? – А что тут сказать? – вздохнула та. – Захватить корабль, может, и не сложно. Про то говорить не будем. Как – не мое, не женское дело. Одно ясно: начинать надо сразу после стоянки в каком-то порту. – А почему после, а не при подходе? Или не на отстое, когда половина матросни гулять на берегу будут? – перебил ее Блоха. – Чтобы иметь полный запас угля и воды на тот случай, если за нами погоня учредится! Сема, помолчав, крякнул: – Умная ты, зараза! И вправду умная, Софья! – похвалил он. – Не сказки про твои вольные похождения на пересылках и централах рассказывают! Я б тебя в «иваны» кликнул, да ведь наши дураки под бабу не пойдут! – А ты сначала бы у меня спросил – я в ваши «иваны» пойду ли? Я б тебе то же самое ответила. О другом я, Сема: ну, захватили вы корабль. Матросиков с караулом и пассажиров – за борт, ясное дело: свидетели вам не нужны. А что потом-то? – Как – что потом? – не понял Блоха. – Свободка потом, Софья! Нешто тебе в каторгу или в тюремный замок хочется? А ведь туда и попадем, ежели не предпримем ничего! Блоха вытянулся вдоль решетки, подложив под голову кулаки. Сонька прилегла рядом, со своей стороны решетки, грустно улыбнулась в темноту, протянула руку, ласково потрепала собеседника за колючие, начавшие отрастать волосы на обритой голове. – Ты чего? – не понял Блоха. – Приласкаться желаешь, что ли? – И почему вы, мужики, до седых волос мальчишками остаетесь? Почему если и думаете наперед, так не больше чем на день, много два? – Ты о чем? – опять не понял Блоха. – Да все о том же, Наполеошка ты мой глупенький! Сколько портов до Владивостока? – не давая времени обидеться на Наполеошку, жестко спросила Сонька. – Три або четыре. Цейлон, Сингапур, Нагасаки. Иногда, матросы говорили, перед Нагасаки в Гонконг заходы бывали – если угля или воды в Сингапуре мало на борт принималось. А что? – А ты сам-то не понимаешь? Вот представь себе: заходим в Сингапур. Грузимся там углем, водой, еще там чем – и выходим из порта. А через два-три дня, как с матросней и пассажирами управимся, возвращаемся обратно. Здрассьте, мол, господа англичане! Приютите беглых русских арестантов, которым в каторгу неохота! Экипаж свой и конвоиров мы, извините, перетопили, чтобы не путались под ногами. Принимайте нас! И по берегу в своей рванине, свободой наслаждаться… Так, что ли? Блоха с тоской выматерился, харкнул в темноту. – Денег нет, одежды нет, из документов – только «статейные списки», – меж тем ровным голосом, без издевки, скорее печально продолжила Сонька. – И что, по-твоему, Семушка, сделают с нами англичане? А вот что: до тюрьмы не доведут! По морским законам вооруженный захват корабля, сиречь пиратство, имеет одно наказание: петля на шею! Зачем им русские страдальцы-арестанты – своих хватает! Так и перевешают на пальмах. – Можно на пустынный берег, подальше высадиться, – забормотал не ожидавший такого поворота Сема Блоха. – В Австралию можно уплыть, али еще куда. В Японию податься… А то и в Сингапуре местных пиратов поискать, – оживился он. – А что? Те точно примут! Свои, можно сказать! – А ты полагаешь, что сингапурские англичане этих пиратов не ищут? Давно ищут, да найти не могут! Эх, Сема, Сема! Но это все во-вторых! А во-первых – сходняк общий провести надо! Выяснить – все ли согласны? Попомни мое слово: не все! Мужика, допустим, «от сохи на время взятого»[19], на полтора года в каторгу везут – а ты ему вместо 18 месяцев виселицу верную навязываешь! Блоха поглядел на Соньку уже с ненавистью: у этой умной стервы на все был готов ответ. – Нельзя сходняк по таким вопросам проводить! – сквозь зубы пробормотал он. – Тогда точно гнида найдется, упредит капитана и экипаж… Подготовимся по-тихому, упредим только кого надо. Остальных, когда начнется, кровью повяжем, чтобы не могли уже отступить! Сонька села, запахнула на ногах серый арестантский халат. – В той половине о твоих планах знают? – Откуда? Через караульного передавать? – зло спросил Блоха. – Вот думаю – как попасть туда? – А вот это я тебе подскажу! – почти весело протянула Сонька. – Есть старый каторжанский способ сменить камеру! Когда «мастакам»[20] в камере обыгрывать некого становится, устраивают драку. В больничке слезно каются перед тюремным начальством: да, мол, картежники! И бьют нас смертным боем за картежные «вольты». Если вернете в старую камеру – до смерти убьют! А какому начальнику охота за убитого под его присмотром бумаги писать? Проще перевести! А можно письмо при проверке начальству подбросить: так, мол, и так: готовится бунт в отделении! И подписаться непременно! Чтобы знало начальство, кого о бунте расспрашивать. Вызовут стукачей – те опять в картежных пристрастиях признаются. Подписку дадут, что готовы стать стукачами – только пусть их переведут в другую половину! – Ловко придумано! – оценил Сема Блоха. – Стерва ты все-таки, Софья! Умная! Дело-то вроде в твоем вкусе, а участия принимать самолично не желаешь. Не при делах остаться хочешь, только советы даешь? ⁂