— Приехали. Ну-ка садись, студент. Сейчас я тебе ликбез проводить буду. Заруби на своём курносом носу, что я — не они. Те твари, которых я пощипываю, заслужили свою участь сами. Я слабых и честных не обижаю. Мои жертвы — отпетые негодяи. Вот ты не очень-то любишь свою страну. Тебе в ней нечем дышать, и как там вы ещё говорите. Каковы главные пороки людей в Союзе. Знаешь? Хамство. Повсеместное хамство. Не отягощённые товарно-денежными отношениями, люди забыли, что клиент всегда прав. Зарплата зависит не от уровня обслуживания, а регламентирована государством. Лицемерие. При всей внешней мишуре идеалов коммунизма каждый ищет тёплое местечко. Искренняя вера в идеалы — удел масс. Любой, кто чуть приподнялся — мечтает о дворцах и яхтах. Повсеместное воровство. Это национальная традиция такая. Не знаю, можно ли её вообще искоренить. Но я попробую. Во всяком случае, именно воры всех мастей — моя специализация. Поэтому, Боренька… ты записываешь? Эта историческая лекция достойна быть увековеченной хотя бы в виде конспекта. Поэтому Розочку, как жертву наглого и беспринципного проходимца, я взял под своё крыло. Со своей стороны могу обещать, что негодяй понесёт наказание. Уже ясно, что закон не на стороне женщины, жившей гражданским браком с нечистым на руку человеком. Более того, он сегодня так убедительно врал, что даже я на минутку усомнился, а был ли мальчик. На самом деле доказательств никаких, поэтому мне нужно твоё свидетельство. Рассказывай, друг мой, как на суде, и говори правду и только правду. Аминь. Я слушаю. — Да что рассказывать? Мы все видели, что с ней было, когда Александр умер. Одна тень осталась от нашей Розочки. Ей и про машину-то подсказали, чтобы отвлечь от этого пожирающего её горя. Александр и правда хотел машину, прямо грезил. Не успел, вот так бывает. Ну она и загорелась, как будто это, не знаю, воскресить его могло. И вдруг всё затихло, Роза стала всех избегать, перестала в гости приходить и к себе приглашать. На вопросы о машине уклончиво отвечала, что скоро машина будет. А когда купила, так даже обмывать не стала. Нам бы насторожиться, что происходит, но все списывали на горе. Ну не настроен человек общаться, так надо обождать. После первой годовщины легче станет. Проходит месяц, другой — тишина. На все звонки и вопросы, как дела, один ответ — всё хорошо, извини, некогда. И тут как гром среди ясного неба, прибегает вся в слезах, слова вымолвить не может, вцепилась, и причитает: «Борька, помоги!». Я перепугался страшно. Что такое стряслось? А она и рассказывает, что её машину забрал какой-то мужик, с которым она почти полгода прожила и от всех прятала. Боялась, что осуждать будут. Вот дурёха. Да все бы выдохнули, что всё у неё хорошо и она дальше живёт. А то эти недомолвки всех только тревожили. Я даже коньяк батин армянский достал, рюмку ей налил, тогда более-менее успокоилась да рассказала, как дело было. Что я мог сделать? Обратились в суд. И началось… бумажная волокита, перепихивание из кабинета в кабинет, а одна то ли помощница судьи, то ли кто, вообще лекцию прочитала о вреде морального разложения молодёжи. Сначала шляются и сожительствуют без брака, потом жалуются. Так и надо. В общем, до суда не дошло, нервы у Розы не выдержали. Когда её в очередном кабинете отпнули и обругали вдобавок, она просто ушла. Что же, картина ясна. Врёт наш Антон Игоревич, специалист по истории КПСС, как сивый мерин. А это значит, что? Значит, заплатит он за каждую слезинку моей лапушки и за каждую копеечку отдаст копеечку плюс нервных клеток пучок. — Ну вот и на вашей улице перевернулся грузовик с пряниками. Запасайся попкорном, у меня уже масса идей, как подпортить ему радость бытия. Кстати, дельные идеи принимаются в неограниченном количестве. — Эээ… морду набить? — Набьём — в самом конце, когда враг будет повержен. А пока если и бить, то чужими руками или фигурально выражаясь. — Но почему? — А потому, что мне с товарища Малиновского нужно получить материальные блага в виде автомобиля марки «Жигули» либо его эквивалент в советских рублях. А после мордобития я получу только заявление в милицию, что затруднит доступ к телу. У тебя, Боренька, была возможность набить ему морду до меня. Теперь я запрещаю его трогать до тех пор, пока не скажу, что можно. Это первое. Второе, вопрос к тебе. Ты сам с ним встречался? — Ну видел. — Издалека, близко? — В коридоре суда. Метров с десяти. — Это хорошо. Ближе не подходи пока. — Почему? — Потому что у тебя будет своя роль в предстоящем спектакле. Я воспользуюсь твоей печатной машинкой? — Это не моя, это дедова. — Неважно. — Ты умеешь печатать? — А чего там уметь? — Мне от руки быстрее. Пока очередную букву найдёшь. — Может и быстрее, но не всегда это прокатит. Ну-ка, освежим навык. У нас компьютеров не было очень долго. Мы как-то возмутились, что весь цивилизованный мир перешёл на печатные документы, а мы всё от руки пишем, так нам от щедрот привезли пять печатных машинок. Спонсор помог. Себе он компьютеры в офисе поставил, а машинки с барского плеча пожертвовал в органы. Было это году в девяносто восьмом. И ещё лет пять мы на них барабанили. Потом появился первый комп, время работы на котором было строго регламентировано. Учились на коленке, и порой битва с вордом или экселем заканчивалась тем, что по старинке бежали к неубиваемой «Москве» и набивали на ней текст в три раза быстрее. Так что я заправил лист писчей бумаги в каретку, зажал большим пальцем клавишу смены регистра и напечатал большими буквами «Справка». Боря послушал бодрый перестук машинки и ушёл к себе. Завтра особый день. Поскольку я о себе ничего не знал, то назначил на второе мая свой день рождения. Во всяком случае именно в этот день в прежней жизни я привык принимать поздравления. Так не будем отступать от традиций и в этот раз. А традиция гласит, что в этот день я привожу подарки в соседний детский дом. Повезу и в этот раз, главное их умудриться вручить. Смутно подозреваю, что с этим всё непросто. Да ещё завтра воскресенье, все инстанции на заслуженном выходном. Ну ничего, послезавтра тоже подойдёт, как раз прозондирую почву. Утром я поехал к Николаичу. Тот ещё дрых сном праведника. — Рота, пааадъём! — гаркнул я во всю глотку. — Бегом, бегом, салага! Мужчина вскочил, заметался, разыскивая форму. Я подвинул стул и сел, наблюдая за ним. Наконец он застыл в одном ботинке, потому что второй никак не находился, и оглядел комнату. — Что это было? — схватившись за лоб, спросил он. — Проверка личного состава, — пояснил я. — Мляать! Ты кто такой? — Я смертушка твоя, Степан. — Какая смертушка? Ты откуда тут взялся? — Да так, шёл мимо. Дай думаю зайду, поздоровкаюсь. — А кто дверь открыл? — Так она не закрыта была. — Совсем? Я пожал плечами: уж как есть. — Погоди, дай вспомнить. — Ну валяй, вспоминай. Я пока водички хлебну. Жарко у тебя. Я прошёл на кухню, нашёл стакан, плеснул в него воды из чайника. Стою, пью. Николаич пришёл за мной через минуту, схватил чайник и присосался к носику. — Слышь, мы чё, вчера пили вместе? — спросил он, прислоняя чайник ко лбу. — Было дело, — не стал я отрицать. — Ничерта не помню, — признался он. — Плохо. Значит, придётся повторить воспитательную беседу о вреде пьянства. — Стой! Вспомнил. Ты же из вытрезвителя. — Браво, — похлопал я. — Ещё чего вспомнишь? — Ничего не понимаю. Откуда ты взялся? — Меньше надо пить, Стёпа. И меньше страдать из-за непорядочных людей. А теперь послушай меня. Барсуков конечно сволочь. Но мы его давно пасём. — Как⁈ Откуда ты… — Не перебивай. И так повторять приходится, когда уже вчера всё сказано было. Так вот, мы за ним наблюдаем с тех самых пор, как он по кривой дорожке пошёл. Рано или поздно возьмём, как материал накопится. А пока ты работай, и по возможности фиксируй, когда, у кого, сколько он позаимствовал. Пригодится в суде. Николаич опустился на табуретку, схватившись двумя руками за голову. Надо подлечить бедолагу, а то как-то разговор у нас не клеится. Я достал из кармана поллитру «Пшеничной», а из второго — банку омулёвой икры. Из нашего свёртка вытащил. Пошарил по ящичкам, но консервного ножа не нашёл. Плюнул, пробил дырку ножом и открыл консерву методом грубой силы. У меня тоже открывашки не было, никак не сподобился купить. Да и не очень-то она нужна, когда жесть на банках руками гнуть можно спокойно. В хлебнице нашлась четверть чёрствой булки хлеба второго сорта. Оттяпав от неё два ломтя, я щедро намазал их икрой, плеснул водку в стаканы и протянул один из них Николаичу: — Ну, будем. Тот непонимающе уставился на прозрачную жидкость перед собственным носом. — Бери-бери, лечись. А то разговаривать с тобой невозможно. — Не буду. — Букой таким не будь. У меня день рождения сегодня. А тебе надо здоровье поправить. — Чтобы я опять нажрался, и ещё чего-нибудь разболтал? — Да серьёзно у меня днюха. Я к тебе не как должностное лицо пришёл, а как друг. К тому же, мы не собираемся напиваться, употреблять будем вдумчиво и аккуратно. И мы употребили, закусив икрой. Николаич наконец разморозился, достал из холодильника банку солёных огурцов, а я кинул в кастрюлю пяток найденных картофелин, залил водой и поставил на газ. После этого разговор пошёл живее. — Как хоть звать-то тебя? — Даже это не помнишь? Сева я. — А, точно, Всеволод Казаков. Навёл ты у нас тень на плетень. Барсуков на тебя зуб точит, он все отделения милиции обзвонил, Казакова искал. Грозится поймать и шкуру спустить. — Серьёзно? То есть он у меня из кошелька полтинник вытащил, а я же ещё хулиган и ввёл несчастного Барсука в заблуждение? — Так ты притворялся? На задании был, получается? — Я о своей работе говорить не могу. Извини, дружище, но давай о чём-нибудь другом. — Понимаю. Будь здоров, именинник. Выпили. Доскребли икру из банки. — Просветишь, когда мы успели подружиться? — Вчера. Жалко, что ты не помнишь. Душевно посидели.