* * * С точки зрения ребенка, телефоны-раскладушки очень забавные. Они светятся, когда их открывают. Ими можно хлопать и прищемлять себе пальцы. Так что белый телефон нашел именно Люсьен. Адель пошла покупать табуретку, чтобы Ришар мог принимать душ. Она позвонила из «Касторамы»: «У них нет, посмотрю в „Монопри“». Люсьен играл в гостиной, держа в руке телефон-раскладушку. – Малыш, это чей телефон? Ты где его нашел? – Где? – повторил мальчик. Ришар взял у него телефон. – Алло? Алло? Позвоним маме? Люсьен засмеялся. Ришар посмотрел на телефон. Старый. Наверное, кто-то его забыл. Кто-то из друзей, заходивших в гости. Лорен или даже Мария, няня. Он открыл телефон. На заставке стояла фотография Люсьена. Новорожденный Люсьен спит на диване, укрытый жилетом Адель. Ришар уже собирался закрыть телефон. Он никогда не рылся в вещах жены. Адель рассказывала ему, что, когда она была подростком, Симона имела обыкновение вскрывать ее почту и читать письма от ухажеров. Пока дочь была на занятиях, мать рылась в ящиках ее стола, а однажды нашла под матрасом дурацкий личный дневник, который вела Адель. Она взломала замок кончиком ножа и вечером за ужином прочитала дневник вслух. Ржала как лошадь. Рыдала в три ручья от безумного хохота. «Ну разве не смешно? Скажи, Кадер, ведь правда смешно?» Кадер ничего не сказал. Но и не смеялся. Для Ришара этот эпизод отчасти объяснял характер Адель. Ее стремление все убирать, навязчивую страсть к замкам. Ее паранойю. Он говорил себе, что именно поэтому она спит, прислонив сумку к кровати со своей стороны и упрятав под подушку черную записную книжку. Он посмотрел на телефон. На фотографии Люсьена появилось уведомление о новом сообщении. Замигал желтый конвертик. Ришар поднял руку с телефоном, уворачиваясь от Люсьена, который хотел схватить игрушку. – Хочу телефон! – вопил Люсьен. – Хочу алло! Ришар прочел сообщение. И следующие тоже. Вернулся в контакты. Прокрутил ошеломляющий список мужских имен. Адель скоро придет. Вот все, о чем он думал. Она вот-вот вернется, и он не хотел, чтобы она знала. – Люсьен, где ты нашел телефон? – Где? – Где, сынок, где был телефон? – Где? – повторил мальчик. Ришар схватил его за плечи, встряхнул и закричал: – Где он был, Лулу? Где был этот телефон? Мальчик ошеломленно посмотрел на отца, скривил рот и, низко опустив голову, указал пухлым пальчиком на диван: – Там. Под. – Под диваном? Люсьен кивнул. Ришар оперся на руки и рухнул на пол. Гипс стукнул по паркету. Он лег, повернул голову и увидел под диваном несколько конвертов, розовую кожаную перчатку и оранжевую коробочку. Брошь. Схватив костыль, он подтянул украшение к себе. Его бросило в пот. Было больно. – Люсьен, иди сюда, давай поиграем. Видишь, папа на полу, давай играть в грузовик. Хочешь? Поиграешь со мной? * * * Он спал рядом с ней. Смотрел, как она ест. Слушал шум воды, когда она принимала душ. Звонил ей на работу. Делал замечания насчет ее одежды или запаха. Каждый вечер спрашивал подчеркнуто противным голосом: «С кем ты встречалась? Где была? Что-то ты поздно». Отказался подождать со сбором вещей до выходных, зная, что ее это сводит с ума. Что изо дня в день она боится, как бы он, несмотря на все ее предосторожности, не наткнулся на доказательство, улику, оплошность. Он подписал предварительный договор на покупку дома, и Адель завизировала документы. Нанял грузчиков и внес задаток. Записал Люсьена в новый садик. Он ничего не говорил о своем открытии. Заходил в спальню, когда она одевалась, и замечал царапины у основания ее шеи. Синяк в форме большого пальца чуть повыше локтя, как будто кто-то держал ее слишком долго. Он стоял в проеме двери, бледный, сжимая костыль. Смотрел, как она прячется за большим серым полотенцем и торопливо натягивает трусы, как девочка. Ночью, лежа рядом с ней, он думал о компромиссах. О сделках. О соглашении своих родителей, о котором никто никогда не говорил, но все знали. Об Анри, который снимал в городе квартирку и каждую пятницу во второй половине дня встречался там с тридцатилетней женщиной. Одиль об этом узнала. Они объяснялись на кухне. Это было откровенное, почти трогательное объяснение, Ришар слышал его обрывки из своей детской комнаты. Они заключили сделку – ради счастья детей, ради сохранения лица. Анри в конце концов покинул свое холостяцкое убежище, и Одиль, торжествующая и достойная, приняла его обратно в лоно семьи. Ришар ничего не говорил. Ему некому было довериться. Не нашлось никого, пред кем он решился бы предстать рогоносцем, доверчивым мужем. Он не хотел слушать ничьих советов. И прежде всего не хотел внушать жалость. Адель разорвала мир на куски. Она подпилила ножки мебели, исцарапала зеркала. Она испортила вкус вещей. Воспоминания, обещания – все это ничего не стоило. Вся их жизнь была пустой оболочкой. Он чувствовал к самому себе глубокое отвращение – даже большее, чем к ней. Теперь он видел все в новом свете, безрадостном и грязном. Если ничего не говорить, то, может, все как-нибудь и удержится. В конце концов, так ли важен фундамент, ради которого он пролил столько пота? Так ли важны прочность жизни, святая откровенность и омерзительная ясность? Может, если промолчать, оно как-нибудь устоит. Наверное, достаточно будет закрыть глаза. И уснуть. Но наступила среда, и ему не сиделось на месте. В пять часов вечера пришло сообщение от Адель. Она писала, что номер все еще не подписан в печать, и она задержится допоздна. Не раздумывая, он написал ей: «Возвращайся. Мне очень плохо. Ты мне нужна». Она не ответила. В семь часов она открыла дверь. Глаза у нее были красными, она избегала смотреть на Ришара и раздраженно спросила: – Что случилось? Тебе очень больно? – Да. – Ты ведь принял лекарства? Чем еще я могу помочь? – Ничем. Больше ничем. Я просто хотел, чтобы ты была дома. Не хотелось оставаться одному. Он раскрыл объятия и знаком показал, чтобы она села рядом с ним на диван. Она подошла, неподатливая, ледяная, и он обхватил ее руками, готовый удушить. Он чувствовал, как она дрожит, уставившись в пустоту, и прижимал ее к себе, кипя от ненависти. Держа друг друга в объятиях, оба они мечтали оказаться в другом месте. Их взаимное неприятие смешалось, и притворная нежность обернулась враждебностью. Она попыталась высвободиться, он крепче сжал руки. И сказал ей на ухо: – Адель, ты никогда не носишь свою брошь. – Какую брошь? – Которую я тебе подарил. Ты ни разу ее не надела. – После этой аварии случая не было. – Надень ее, Адель. Мне будет очень приятно, если ты будешь ее носить. – Надену, как только мы в следующий раз куда-нибудь пойдем, обещаю. Или даже завтра на работу, если хочешь. Пусти, Ришар. Пойду приготовлю ужин. – Нет, останься тут. Сиди, – приказал он. Он взял ее руку выше локтя и стиснул пальцы. – Ты делаешь мне больно. – Тебе это не нравится? – Что на тебя нашло? – Ксавье с тобой такого не делает? Вы не играете в такие игры? – Да что ты несешь? – Ох, да перестань уже. Ты мне противна. Адель, если бы я мог, я бы тебя убил. Задушил бы прямо сейчас. – Ришар. – Молчи. Только молчи. Меня тошнит от твоего голоса. От твоего запаха. Ты животное, настоящее чудовище. Я все знаю. Я все прочитал. Эти гнусные сообщения. Я нашел письма, я все восстановил. Теперь это крутится у меня в голове, уже не осталось ни одного воспоминания, не испоганенного твоей ложью. – Ришар. – Хватит! Хватит твердить мое имя, как идиотка! – крикнул он. – Ну почему, Адель? Почему? У тебя нет ни капли уважения ко мне, к нашей жизни, к нашему сыну… Ришар разрыдался. Закрыл глаза дрожащими руками. Адель встала. Его слезы приводили ее в ужас. – Не знаю, поймешь ли ты меня. Можешь ли мне поверить. Это не назло тебе, Ришар, и никогда не было назло. Уверяю тебя. Я ничего не могу с этим поделать. Это сильнее меня. – Сильнее тебя. Вот уж чего не думал услышать. Кто об этом знает?