После посадки у меня заедает ремень безопасности. Пока люди вскакивают со своих мест, вынимают рюкзаки и сумки из багажных отсеков, я сражаюсь с металлической пряжкой — то ли это её заклинило, то ли моя судьба соизволила проснуться. Почему судьба? Да потому что, когда мне удаётся отстегнуться и, зажав в руке босоножки, вылезти, наконец, в проход, мой нос утыкается не в какую-нибудь любую спину, а в одну вполне определённую. Я сразу притормаживаю, чтобы пропустить кого-нибудь вперёд, загородиться живым барьером, но за мной никого больше нет — все уже вышли. Меня задержал ремень, а Лео — Кэрол со своим костылём, которая в данный момент просто немыслимо медленно ползёт к выходу. Почему я ощущаю его тепло? Он близко, но не настолько, чтобы жар его мужского тела горячил мои щёки. Я хмурюсь и делаю шаг назад. Жду, пока Кэрол, а за ней и Лео, пройдут достаточно, чтобы мне не нужно было дышать ему в спину. А главное, смотреть на неё, его шею, затылок и… Господи, прости меня грешную, задницу тоже, да. И как только между нами образуется метра два пространства, он не оборачивается, нет, только немного поворачивает голову в сторону, чтобы боковым зрением определить, есть кто-нибудь позади него или нет. И я задаю себе вопрос: почему я делаю то, что делаю? Что со мной не так? Откуда вдруг это ребячество? Чего я боюсь? От чего так рьяно пытаюсь защититься, что в ход уже пошёл полнейший инфантилизм? Магдалена прощается с Кэрол натянутой улыбкой, для Лео же на её лице целое полярное сияние и карточка в руках: — Позвони мне, — робко просит она, сладко взмахнув ресницами. Он кивает в ответ: — Ещё раз спасибо за бутерброд. Всё то время, пока мы шагаем по звёздному покрытию рукава, я не могу оторвать глаз от его руки, сжимающей номер её телефона. Господи, говорю себе, это совершенно посторонние мне люди, случайные попутчики, какое мне дело до возможного продолжения их общения? Но моё воображение очень живое. За время созерцания карточки, зажатой в руке Лео, от начала телетрапа и до его конца, оно успело отснять целый эротический фильм. И в процессе просмотра этого кино меня терзает ничем не обоснованное и с трудом объяснимое чувство, пакостно ползающее где-то под рёбрами. Снова досмотр, снова вынь телефон из сумки, сигареты и зажигалку из кармана. Пять евро, завалявшиеся в другом кармане, предательски звенят при прохождении рамки. Я сдаю их и всё равно звеню. Мне велят разуться, но и это не помогает. Длинная тощая девица с лицом нациста указывает мне чёрной резиновой палкой на кабинку индивидуального досмотра и довольно грубо бросает что-то на немецком. — Я не понимаю, — говорю. Хотя отлично всё поняла. И с ещё большим раздражением девица разъясняет по-английски: — Туда! Мне очень хочется ей что-нибудь сказать, но я вижу прищуренные глаза Лео, натягивающего ремень на свои джинсы, и в прямом смысле зажимаю язык зубами. Девка облапывает меня с особой тщательностью, не обходя вниманием даже интимные места, и если бы не церберская рожа, я бы точно заподозрила её в лесбийской ориентации. Страстно хочется прокомментировать её унижающие мои честь и достоинство действия, но разве же можно этому мужику быть таким медлительным? Я уже сняла и снова надела юбку, дала ощупать лифчик, а он всё ещё засовывает свои ноги в ботинки! Не могу при нём. К тому моменту, когда австрийский досмотр оставляет меня в покое, так и не определив, кстати, что во мне звенело (может, спираль?) Лео уже нет, но и желания общаться с досмотрщиками тоже. Мои мысли занимают пять евро и надежды, что на них удастся купить что-нибудь съедобное. В родном канадском самолёте, конечно, должны хорошо покормить, но когда это будет? Рейс только через четыре часа. Денег мне хватает на пачку печенья. Причём выбираю я по цене и по объёму, не читая названий. В коробке оказываются обычные солёные крекеры, а на воду денег уже нет. Но проблемы разумно решать по мере их поступления, поэтому, отыскав свои ворота и убедившись, что на электронном табло написано «Торонто», время посадки и номер рейса совпадают с моими, я усаживаюсь на пластиковые сиденья у самой стеклянной стены любоваться на посадочную полосу. Вдалеке, уже за ней, раскинулись сочные зелёные поля и разбредающиеся за горизонт цепочки белых ветряков. День ясный, солнечный, и в сочетании с лазурной синевой неба, картина очень даже умиротворяющая. Мне нравится это место. Тут тихо, спокойно, почти никого нет и довольно прохладно. Я жую печенье и пытаюсь подсоединиться к сети вай-фай аэропорта, как вдруг рядом кто-то так грузно усаживается, что меня даже слегка шатнуло. Ну, не совсем рядом — между нами ещё одно сидение и коробка печенья, но места вокруг более чем достаточно, чтобы вот так «прижиматься». Поднимаю глаза и даже не удивляюсь. Он не смотрит на меня, целиком и полностью сосредоточен на своём планшете. Изредка, но регулярно отрывается и на пару секунд заглядывает в телефон, будто проверяет что-то. К нему подкатывает девушка с небольшим красным чемоданом — ручная кладь. Ну вот, опять, думаю. — Простите, Вы не присмотрите за моим багажом? — просит его. — Нет. — Я всего на пару минут отойду! — Я Вас не знаю, — качает головой. — Мало ли, что у Вас там, — кивает в сторону крошечного красного чемоданчика. — Я уже прошла досмотр безопасности. Ноль эмоций. Пялится, не шелохнувшись: ну памятник послушному гражданину, не иначе. — Если б что у меня и было из запрещённого, это давно бы нашли! — взывает к его разумности. Никакого эффекта. — Там конфеты, шоколад, мармелад и пару пачек печенья, — со вздохом. — Мой парень где-то застрял в дьюти фри, а мне капец как в туалет приспичило! Нормальный мужик сейчас бы улыбнулся. Поднял бы брови, изображая удивление, стал бы шуточки отпускать, пусть и не смешные. Да без разницы, какие! Главное, не сидел бы истуканом. Какой-то эмоциональный чурбан, ей Богу. «Да он и в постели, небось, свая» — успеваю подумать. — Девушка, я Вас не знаю. Присматривать за чужим багажом запрещено правилами аэропорта, пассажиры самостоятельно несут ответственность за своё имущество. — Я могу посмотреть, если хотите, — предлагаю ей. Он смотрит на меня, как на дуру. — Да-да, — говорю. — Никаких проблем, оставляйте чемодан, я пригляжу. — О, спасибо Вам огромное! Я быстренько. Приложение YouTube маячит уведомлением о новых сообщениях. Пользовать WTF LEO прокомментировал Ваш комментарий. Моё сердце замирает впервые за очень долгое время. Я не помню, когда в последний раз испытывала это… распирание грудной клетки. Напряжение до звона в ушах, предвкушение, страх снова разочароваться и бессмертная надежда, что на этот раз… WTF LEO: Найду. Ты только мне помоги. Немного Я верю в судьбу. LEA: @HARLEA Мои глаза не видят, память не помнит, руки не могут пошевелиться, а уши слышат только гул собственного кровотока. Я жду. @WTF_LEO подписался на вас. @WTF_LEO хочет отправлять вам сообщения. Разрешить. @WTF_LEO нравится Ваша история. WTF_LEO 22 тыс. подписчиков. Это закрытый аккаунт. Подпишитесь на этот аккаунт, чтобы смотреть публикуемые здесь фото и видео. 22 тысячи подписчиков и закрытый акк? Серьёзно? На аватаре красивая мужская спина в красной футболке и фрагмент затылка. Волосы тёмные и давно не стрижены, концы вьются. Он смотрит в сторону, и всё, что можно разглядеть — только подбородок… очень молодого человека. Мои пальцы отчаянно пытаются растянуть проклятый кружочек, чтобы получше рассмотреть лицо — но он, зараза, не увеличивается. Детали тоже плохо видны — фото, похоже, сделано на берегу моря или океана, точно не разглядеть. Подписаться @WTF_LEO нравится ваше фото Интересно, на что именно он сейчас смотрит. Это камень. Просто рисунок спрессованных в этом булыжнике пород напомнил мне перламутр. Пришлось попыхтеть, но всё же удалось поймать момент, когда волна только-только отошла, обнажив его на кирпичном песке пляжа. Я даже помню, где это было — в местечке под названием Сестри Леванте. @WTF_LEO нравится ваше фото @WTF_LEO прокомментировал Ваше фото @WTF_LEO: Что это? @HARLEA: Шампунь. Бутылка с шампунем, вид изнутри. Там даже марку видно, если приглядеться. @WTF_LEO нравится ваше фото Но выяснить, что же на этот раз он лайкнул не успеваю — слышу хруст. Поднимаю голову и вижу, как мой сосед-спаситель-сноб жрёт печенье из моей коробки. Господи, думаю, это ж надо, такой состоятельный мужик… а не мог придумать оригинальнее повод для подката. Красноречиво пялюсь на него в ожидании, но он молча хрустит моим печеньем и не думает отрываться от своих занятий — интернет страницы в его очках мелькают, как шальные. Если и был в его планах повод для общения, то он, похоже, уже напрочь о нём забыл, чего не скажешь о крекерах. Долги, конечно, нужно отдавать, но… я не люблю делиться едой. Нет, мне не жалко пары печений для мужика, если он голоден, а особенно учитывая его плечо в несладкий для меня момент, но… повторяю, я не люблю делиться едой. И денег у меня больше нет, а впереди ещё четыре часа мытарств. Ладно, думаю. Если бы не сноб, проблемы у меня были бы куда как серьёзнее, нежели пустой желудок. Но в столь редкий момент моего альтруизма мужик снова тянет руку к коробке, выуживает из неё сразу два крекера и оба закидывает в рот. — Гм-гм! — не выдерживаю я такой расточительности. Он отрывается от своего планшета и вопросительно смотрит на меня. Вот это наглость, думаю. Нет, всё понятно, нас в некотором роде уже объединяет «инцидент», и даже не один, но ёлки-палки! Мог бы попросить! Не дождавшись пояснений к моему «Гм-Гм», он молча возвращается к своим занятиям. Одной рукой — той, которая не в печенье и, кстати, левая — набирает текст, второй снова окунается в мою коробку. Даже к себе её поближе придвинул, гад. Теперь мне ясно, как день, что сноб и не думал искать поводы для бесед, он тупо хотел пожрать, что и делает, не стесняясь. И этот человек обвинил меня в наглости? Я так громко соплю, что слышно, наверное, на посадочной полосе. Да что там! В самой Вене наверняка слышно. Но только не на соседнем сиденье. Он злит меня. Он сам и самое тошнотворное из всех сегодняшних событий — то, которое лежит в заднем кармане его штанов — кусок картона с номером телефона стюардессы Австрийских авиалиний. Проглоту плевать на мои чувства. Я набираю полную горсть печенья — за ним не угонишься. Такая прорва! Стараюсь жевать ускоренном темпе — четыре часа прожить без еды — это не шутки вам. Но он всё равно проворнее, наглее и прожорливее. Мне ужасно, ну вот просто до боли в дёснах хочется что-нибудь ему сказать по этому поводу, поэтому я держу рот заполненным. Стараюсь загрести побольше из уже полупустой пачки и запихать в рот, но в него не влезает так много и так легко, как у сноба. Я уже на нервной почве даже глотаю непрожёванное, как вдруг слышу: — Последнее.