Может, в этом что-то и есть. Ведь не зря же старые олигархи разводятся со своими женами, с которыми прошли огни и воды, и женятся на молодых девках. Может, подсознательно считают, что так продлят свою молодость? Впрочем, скорее всего, они идиоты. – Оленька, прости за глупый вопрос: а куда мне делать свои делишки? Туалета-то нет! А выходить мне нельзя, не пускают! – А в горшок! – мило улыбнулась Оленька. – Санитары потом вынесут! Пока нельзя, да. А газет и журналов я вам принесу! А может, книжку еще? Принести книжку? Я с собой на работу брала, на дежурство. Уже прочитала. «Трудно быть богом» называется. – Если не трудно, принеси, – кивнул я, сдержав вздох. Ведь я знал эту книгу почти наизусть. Почитай, вырос на ней. Увы, испохабили ее людишки. Фильм сделали по ней такой, что режиссеру хочется дать в морду. И немного его жаль. В страшном мире он жил, в ужасном мире – вокруг грязь, грязь, грязь… а в грязи копошатся люди-уроды. И только герой – постоянно пьяный, но хороший – возвышается над уродами весь такой в грязно-белом. Я не смог смотреть ЭТО. ЭТО оскорбление, извращение моего любимого романа. Оленька сдержала слово. Принесла мне кучу газет – здоровенную стопу, из «Красного уголка», наверное. Что такое «Красный уголок»? Старшее поколение помнит. Это такая комната, где висели плакаты-призывы к наилучшему социалистическому труду и лежали пачки-подшивки идеологически выдержанных газет типа «Правды», «Труда», «Известий». Читать их можно было только на последней странице – только там могло проскочить что-то интересное. Да еще на первой – там печатали всяческие указы. В остальном – пропагандистские статьи, битва за урожай и репортажи с полей сражений с мировым капитализмом. Эти газеты, рупоры власти, использовались обычно совсем не по назначению. Например, у родителей в селе в деревянном сортире на гвоздике висела пачка нарезанных на четвертинки этих газет. Тогда как-то не задумывались о том, что в типографской краске содержится свинец, способный вызвать рак прямой кишки. Возможно, потому у нас и не было рака прямой кишки. А стоит о нем только задуматься… Я почитал газеты, убеждаясь в том, что не ошибся и что не являюсь объектом тупого и дорогостоящего розыгрыша. Все верно – я в 1970 году, и сейчас третье июня. Начало лета. Из газет я почерпнул, что вся страна готовится к столетию рождения Ленина, а посему упорно трудится, дабы встретить… обеспечить… превзойти… и так далее. А больше в газетах по большому счету ничего и не было. Ну, вообще ничего! Даже удивительно, по контрасту с 2018 годом, когда любое новостное СМИ расскажет тебе о чем угодно, по крупинкам собирая новости со всего мира. Здесь этого не было совершенно. Суконный язык, суконные слова, фразы, предложения. Не СМИ, а всего лишь агитационный листок – вот что такое нынешняя газета. М-да… отвык я уже от такого. Совсем отвык! Заново придется привыкать. «Здесь вам не тут, чтобы – вот!» Закончил чтение газет поздней ночью. Больница уже спала, вокруг было тихо – и в гулких коридорах, и за окном, где днем шумели деревья, раскачиваемые ветром. Небеса вроде как грозились наслать дождь, а сейчас уже все стихло. Я подошел к окну, уткнулся головой в стекло и стоял так минут десять, вглядываясь в темноту парка, будто пытаясь прозреть свое ближайшее будущее. И виделось оно мне не шибко хорошим. Да и с чего ему быть хорошим? Как мне, добивающему пятый десяток, заработать в этом чужом мне мире? Заработать и деньги, и социальный статус? Пока что у меня не было ответа на этот непростой вопрос. Ну что я умею делать? Кроме как графоманить? Драться. Стрелять. Машину водить. Что еще? Ни-че-го! Мешки только если таскать. Но это все могут. И таскание мешков меня никак не прельщает. Я не знаю точных мест, где закопаны клады. И даже если бы знал – куда с этим самым кладом пойду? Только если в милицию – сдавать. Хоть 25 процентов дадут. А если начну искать покупателей, меня или попытаются кинуть, или сдадут ментам. А скорее – и первое, и второе сразу. Я ж не наивный мальчик, знаю жизнь. Тогда что мне остается? Единственный вариант – зацепиться за жизнь и делать то, что я делал на протяжении нескольких последних лет, – писать фантастику! Ей-ей, здешний народ еще слыхом не слыхивал о фэнтези! Если не считать Толкиена, конечно. Но я не знаю, кто-то уже его перевел на русский язык? Издали его в СССР? Сомневаюсь. Точно не помню, но впервые его издали у нас, по-моему, в девяностые… дай бог памяти. Но, может, и раньше. В семидесятые советские фантасты обычно писали или про космос, который бороздят корабли развитого коммунизма, либо про американских шпионов, строящих козни славным советским ученым. А вот сказок для взрослых не было! И если взять сюжет моих прежних книг, обработать его в рамках соцреализма и социалистической морали, можно стать настоящим советским писателем! А это и деньги, и статус, и бесплатная квартира, и оплаченный творческий отпуск в доме отдыха писателей. Это все, что нужно для безбедной жизни! В 2018 году средний писатель зарабатывает меньше ассенизатора. И котируется примерно так же. Ничтожество. Графоман, который («сволочь какая!») хочет денег за свои измышления и не желает отдавать свои тексты бесплатно. В советское время писатель – это Величина. Он обязательно состоит в Союзе писателей, и потому никто не может его законопатить на зону – за банальное тунеядство. Да, помню – в советское время была такая уголовная статья, и, если верно помню, судили по ней поэта Бродского. Которого, кстати, я не очень-то и люблю. Есенин – это да! Или Гумилев. А вот Бродский – не очень. Впрочем, это все вкусовщина… наверное. Если только король не голый… Но я вообще отличаюсь дурным вкусом. Например, не люблю Достоевского… Улегшись спать, еще долго не мог заснуть. Может, потому, что выспался днем. А может, потому, что у меня уже давно график не такой, как у всех людей, – дома я вставал в десять-одиннадцать утра и ложился в три-четыре часа ночи. Ночью хорошо работается. Никто не мешает – не топает, не вопит, не требует странного. Пиши себе да пиши… Еще бы платили побольше, а то совсем уж труба дело. Я-то еще как-то выживаю, потому что пишу неплохо, умею интересно писать. А вот коллеги с текстами послабее – те уже совсем в заднице. Неинтересны издательствам их книжки. Вернее, не издательству не интересны, а читателям. Не покупают. А раз книги не продаются – значит, издательству такие писатели не нужны. Закон рынка, однако… Кстати, а может, уже и начать писать? А что – попросить бумагу, авторучку и писать себе потихоньку! Вот только беда – разучился я писать вручную. Совсем разучился. На компьютере печатал, и только так. Вот если бы на печатной машинке… Это не совсем то, но все-таки похоже. Или надо тренироваться в написании авторучкой. Возьму какой-нибудь свой сериал, например про Найденыша, и попробую его повторить. А может, что-то другое напишу – сюжетов море! Тут ведь вот какая штука – если бы я помнил свои книги дословно… переписывал бы, как из файла, – тогда другое дело. А так получится, что я пишу книгу заново. И какой тогда смысл в тупом повторении сюжета? Даже хуже будет – стану вспоминать, что было написано в изданной книге, и заторможу написание. Нет уж… по-другому сделаю. Так сделаю, чтобы было идеологически выдержано в стиле соцреализма. Покажу разнузданный капитализм или средневековое зверство иного мира. И все будет отлично! Уверен – будет! С тем я и уснул. Спал я хорошо, спокойно. Ничего не снилось, и, когда утром меня разбудила Оленька, чтобы отправить на анализы, проснулся бодрым и здоровым, готовым к великим свершениям. Я умный, пока что здоровый и молодой телом – неужели, зная будущее, не смогу занять в этом мире достойное положение?! С этими позитивными мыслями я отнес баночки с отвратительным содержимым туда, куда мне сказали отнести. Затем мной занялась не первой молодости дебелая женщина, безжалостно вонзившая в мой палец острую стальную занозу. Вот чего я ненавидел всю свою жизнь – так эту пыточную процедуру! Ненавидел и боялся! Что дама и заметила, отпустив пару шуточек о здоровенных мужчинах, которые боятся крови. Дура! Я не боюсь крови! И видел ее столько, сколько тебе и не снилось! Видел раздавленных гусеницами БМП людей в Афгане. Видел в Чечне литовскую снайпершу, кишки которой были разбросаны по кустам! Почему разбросаны? Да был у нас один… Гинеколог его кликуха. Выкупили его из зиндана за два комплекса ПВО «Стрела». Так вот он ненавидел этих снайперш, их называли «белые колготки», прямо-таки лютой ненавистью. Поймали одну «на горяченьком», так он ее подорвал, да так подорвал, что и вспоминать паскудно… Гинекологом его после того и прозвали. Но никто его не осудил и никто не донес начальству. Она ведь как делала: подстрелит одного нашего не до смерти, а когда его начинают спасать – валит остальных, спасателей. Тактика такая… Ее спецназ взял, едва успели. Выследили. Жесткая телка была. Только материлась и проклинала перед смертью. Флюорография – «не дышать!». Рентген не стали делать – а смысл какой? У меня что, сломано что-то? А вот флюорография обязательна – вдруг у меня туберкулез. Перезаражу всех на хрен. Обратно меня вел санитар, Оленьки уже не было. Видать, сменилась со службы. Скорее всего, послезавтра появится. Так что без лишних разговоров привели меня в мою комнату, где я и успокоился на кровати, вперив глаза в потолок и обдумывая дальнейшие шаги. С чем и задремал – такое интенсивное обдумывание ввергает в сон, особенно когда знаешь, что у тебя впереди полным-полно времени, которое нужно чем-то заполнить. Два дня меня никто не беспокоил. Я спал, а когда надоедало – приседал, отжимался, сохраняя физическую форму. Меня не дергали, никуда не водили, только приносили еду да водили до туалета с моим здоровенным горшком, в который я делал свои делишки. Отвратительно, конечно, – эдакий младенец-переросток на горшке, но что поделаешь? Правила такие, и кто я такой, чтобы против них бунтовать? Да и не дадут мне бунтовать, быстро на место поставят! С такой-то бабищей-врачихой! Жесткая бабка, да. Но она мне чем-то нравится. Люблю таких жестких, мужеподобных баб. Нет, не лесбиянок каких-нибудь, а баб «с яйцами», которые мужикам сто очков вперед дадут и не поморщатся. Верю, что всю войну в медсанбате прошла. Насмотрелась небось… Сколько ей тогда было? Если сейчас, в 1970-м, ей, к примеру, лет шестьдесят… то в 1941 году ей было… Тридцать один год?! В самом соку баба! Когда уже и не девочка, знает толк в сексе, не питает никаких иллюзий, но еще сохранила фигуру и находится в самом расцвете красоты. И тут… война! Фронт! Кстати, она и сейчас сохранила следы былой красоты. Если одеть ее получше, сделать прическу не как у старой комиссарши – получится вполне симпатичная пожилая мадам! Что это меня… разморило? Я что, геронтофилом стал, что ли? Она намного старше меня! А мне всегда нравились молоденькие девочки, а не пожилые метрессы. Впрочем, сексуального интереса тут совсем никакого. Вообще нет. Просто интересный персонаж. Мне, писателю, всегда нравились странные типажи. Вот и эта женщина – я бы с ней с удовольствием пообщался, поговорил бы за жизнь. И юмор у нее смешной. Может, потому смешной, что солдатский? А я привык к такому юмору – соленому, хлесткому. Солдатскому. Через два дня появилась Оленька. Она забрала у меня «Трудно быть богом» и принесла еще несколько книжек, хотя я и не просил. Принесла Джека Лондона, Казанцева. Оказалось, она довольно-таки романтична, любит фантастику и приключения. А книжки берет в библиотеке – в той самой, областной, что в здании кинотеатра «Ударник». И перечитала много, очень много книжек, что, честно говоря, меня порадовало – люблю начитанных девушек! Нет – просто так люблю, без всяких там сексуальных мечтаний. Но, если красивая девушка еще и начитанна… нет ей равных! Кстати, очень даже отличается от моих современниц. Спросил ее, знает ли она о Рихарде Зорге? Тут же мне чуть ли не биографию разведчика выдала! А я ведь только перед тем, как попасть в этот переплет, отправлял документы на книги в издательство по адресу: Зорге, 1. Так вот, девица на почте меня три раза переспросила, как написать это слово: «Зорги? Зорьга? Зоргив?» Я не выдержал и спросил, знает ли она, кто такой Рихард Зорге. Девица не знала. Не знала и ее коллега. И только дама постарше, начальница, сказала, что слышала такое слово, но не помнит где. Мне стало даже немного досадно. Человек-то не рядовой! Не какой-нибудь голубок из попсы! Голубка они знают. А Зорге – нет. Увы… Оказалось, что лет Оленьке не так уж и мало. Это выглядела она совсем юной – мордашка, как у школьницы-выпускницы, небольшой рост, аккуратная фигурка спортсменки. А на самом деле ей было уже – «уже», черт побери, кто бы говорил! – двадцать четыре года. В медицинском учатся долго, шесть лет. А потом – интернатура, пока не позволят работать самостоятельно. Оленька выбрала специализацию «психиатрия». Почему – сама не знала. Нравится ей это дело, вот и все. Да и свою руководительницу она знала еще с института, где та читала лекции по специальности. Вот и перетянула ее к себе в больницу. А родом Оленька из райцентра Красный Кут – забытой богом дыры посреди заволжских степей. Отец ее давно умер – сердечный приступ, не спасли; мать – учительница русского языка. Кстати, моложе меня. И я мог бы быть отцом этой самой Оленьки, коленки которой сейчас разглядываю… Интересно, может ли это считаться педофилией? Глупости, конечно… лезет в голову всякая чушь! Кстати, да – она занималась спортом. Легкой атлетикой. Оттуда и ее крепкая спортивная фигурка, так соблазнительно обтянутая халатиком. Почему не замужем? А когда было невеститься? Учеба, практики… Ну да, встречалась с парнями… но до женитьбы дело не дошло. Но оно и понятно – из глухой провинции, без связей, без денег, без квартиры. Кроме мордашки и фигурки – ничего больше нет. В городе снимает комнату в трехкомнатной квартире у одной старушки – недорого, вот и живет. А на интернатуру только что вышла – учиться еще год, и только потом будет настоящим врачом. Все-таки открытый народ в 1970 году. Вывалила Оленька мне всю свою подноготную, чуть ли не размер бюстгальтера указала. Впрочем, я и сам вижу, какой у нее размер. Нетрудно прикинуть – не первый год живу на белом свете. Одно мне было непонятно – ее интерес ко мне. Зачем? Я не ее возраста, не ее круга общения. В принципе – у нее вообще не было никакого круга общения после того, как она перешла в интернатуру. Одногруппники все разбежались кто куда: в терапевты, в хирурги, там престижнее. Психиатры не очень-то в цене. Хотя… как посмотреть. Выгодная должность для психиатра – где-нибудь в психдиспансере. Справки выдавать. За мзду. А потом удивляемся, когда какой-то придурок расстрелял соседей. Или подавил прохожих машиной. Справка-то куплена! Работа в психиатрической лечебнице только для энтузиастов. Ну… это уже мои домыслы. Из моего времени. Как у них на самом деле, я не знаю. Спрашивать же об этом Оленьку как-то и неудобно. Потому я оставил это на потом. Само собой, мы не сидели с ней непрерывно, весь день. Она уходила, делала свои дела, работала с другими больными. Но каждый раз возвращалась, и мы снова с ней говорили обо всем на свете. Удивительно, но девочка двадцати четырех лет и старый вояка-циник вдруг обнаружили родственность душ. Так бывает. Наверное. Я попросил Олю принести мне общие тетрадки и авторучку, мол, возникло у меня вдруг желание кое-что написать. Она пообещала, даже не спросив, что именно я собираюсь писать. А я говорить не стал. Потом как-нибудь. И кстати, Оленька сообщила, что теперь постоянно будет работать только в день – раньше она подменяла врача, хотя по большому счету это запрещено. Нельзя интернов ставить в ночные дежурства. И вообще нельзя подпускать к больным с тем, чтобы интерны ставили диагнозы и лечили. Но, как всегда, врачей не хватает, и приходится идти на нарушения. Хотя тут, в психушке, это не так уж и важно. Не хирургия все-таки и не терапевты. Жизнь спасать не придется. Так у нас и продолжалось с неделю – я читал книги и писал в тетрадку, сосредоточенно нарабатывая навыки ручного письма. Оля приходила в палату, рассказывала мне о своей жизни, я же… я слушал и думал о том, что очень хочется ее поцеловать. И при этом совершенно точно знал: как только я такое сделаю, тут же наша дружба и закончится. Не знаю, почему я так решил, но… вот знал, и все тут! Похоже, что она воспринимала меня как некую бородатую подружку. Безопасного и незлобивого друга, от которого не нужно ждать ничего такого, чего ждешь от обычного мужчины. И я никак не мог понять – с чего это она решила, что я совершенно безопасен? Имеется в виду – в сексуальном плане. Ведь видела же – я вполне… хмм… работоспособен! Ну… когда меня докторша слегка помяла. Кстати сказать, докторша тоже захаживала. Мельком оглядывала, задавала стандартные вопросы: не вспомнил ли я чего-то из прошлой жизни? И уходила, окинув меня внимательным строгим взглядом. Мол, врешь ты, и я это знаю, просто не хочу пока что тебя разоблачать. В одно из своих посещений Оля сообщила мне, что приходили из милиции – по мою душу. Рассказывали, что я жестоко избил сокамерника и что меня надо за это судить. На что Зинаида Михайловна ответила, что они сами сплавили меня в психушку по причине того, что я совершенно неадекватен. Проще сказать – абсолютный псих. И глупо было бы ждать от психа нормального поведения. И по поводу покалеченного сокамерника высказалась: а кто видел, что пациент его калечил? Может, они сами задержанного набуздали, а теперь пытаются перевесить преступление с больной головы на здоровую! Знает она, как ведутся дела в этом РОВД! И не только в этом! Так что шли бы они… В общем, ушли несолоно хлебавши. Я вообще-то их понимаю – сейчас начнется служебное расследование, могут полететь головы. А как было бы удобно – взять и повесить дело на психа! Просто замечательно все бы сложилось! Да хрен им. Пусть выкручиваются, как хотят. Не фиг было совать этого ублюдка в мою камеру. Небось пачкать в других камерах не хотели. Камер-то вообще-то было более чем достаточно! Зачем было ко мне совать? Покошмарить, попрессовать? Скорее всего так. А значит – расплачивайтесь по счетам, идиоты! Перемудрили. Через неделю, видимо, сочли, что я не очень опасен для окружающих, если не считать опасной мою графоманскую писанину, так что теперь я мог выходить в коридор, в столовую, посещать душ и туалет. И последнее было большим счастьем, которое может понять только человек, запертый в комнате и лишенный элементарных бытовых удобств (посидите-ка в комнате рядом с наполненным горшком! Пусть даже и накрытым крышкой). Я тут же сходил в душ и минут двадцать стоял под секущими тело струями горячей воды. Все-таки не зря у буйных психов есть процедура под названием «контрастный душ» – реально успокаивает. Намытый, чистый, отправился в свою комнату и с большей энергией принялся описывать приключения своего героя в мире средневекового чистогана. Герой как раз поступил в отряд наемников, сбежав из дома, и готовился к будущим сражениям, усиленно овладевая искусством мечевого боя. Народу должно понравиться! Из грязи да в князи – настоящий пролетарский сюжет! И тут задумался… как бы не промахнуться. Вообще-то императоры в СССР как-то не в чести. Надо будет вывести империю настоящим адом для людей, а герой будет освободителем угнетенных и порабощенных. Социалистическую идею продвину – он же комсомолец, в конце-то концов! И пусть он станет не императором, а кем-то вроде президента – демократия и все такое прочее. Но только в конце серии. А пока трудностей ему подкину, пусть себе преодолевает. Предателей побольше – троцкисты, так сказать! Ну и «любофф» – как без «любофф»? Он же не гомосек какой-то, чтобы бродить по миру без женщин! «Первым делом, первым делом… революция! А гаремчик? А гаремчики – потом!» Нет, без гаремчика обойдемся. Это не для советского человека! Аморалка! Любовный треугольник – это да. Без треугольника нет интриги. И пусть борются за своего любимого с оружием в руках. Пусть в него влюбится принцесса врага-императора. Пусть отдаст за него свою жизнь, спасая от подлого удара в спину со стороны жестокого отца. Оптимистическая трагедия, так сказать. Книжки четыре или пять в серии – больше я не выдерживаю. Не могу. Тем, кто пишет серии по тридцать книжек, памятники надо ставить при жизни. Уже к пятой книжке начинаешь ненавидеть героев и хочешь их убить. А это неправильно! Герой должен жить! Главный герой. Могут умереть все вокруг, весь мир в труху! Но герой пускай живет. Через десять дней после того, как я оказался в психушке, ко мне в палату (а я так и жил в ней один) пришла Зинаида Михайловна. Войдя, она поздоровалась, осмотрела меня сверху донизу, а я сидел за столом с авторучкой в руке, потом повернулась к двери, вынула из кармана связку ключей и, не торопясь, заперла замок. Я слегка удивился, но ничего не сказал. А что тут скажешь? Вообще-то я тут не хозяин. Скорее наоборот – узник. Да, именно узник! Я арестант, которого поместили в психушку. И прав у меня столько же, сколько их есть у домашнего кота. Впрочем, у кота прав гораздо больше. – Слушаю, моя дорогая Зинаида Михайловна! – как можно ласковее улыбнулся я. – Пришли сообщить, что выпускаете меня в мир? Снимаете с довольствия? Давно пора! Сколько я уже продуктов зря прожрал! И никакой помощи в строительстве коммунизма любимому государству! – Все шутишь? – Зинаида Михайловна явно не была настроена на стеб, и я посерьезнел: – Нет, я серьезно! Сколько я еще буду тут валяться? И кстати, вы мне что, справку дадите? Как это вообще будет выглядеть? Как мне паспорт получить? – Справку? Справку… а какую тебе справку? Что ты здоров и придуриваешься? Водишь нас за нос? Я едва не вздрогнул. Это как так? Чего это она? Хм… Оленька! Ах, вот в чем причина! Я-то думал, что она ходит ко мне, потому что я такой весь из себя красавец мужчина, настоящий мачо! А она выспрашивает все и потом передает начальнице. Ах ты ж… Вообще-то я зря так возбудился. А чего ожидал? Что все будет вот так легко и просто? И правда, вдруг я американский шпион?! Весь такой в ранениях. Кто там у нас по всему миру, а конкретно во Вьетнаме воюет? То-то же… Наши люди не воюют, и ранений от пуль и осколков у них нет. По крайней мере – СТОЛЬКО ранений. До Афгана еще несколько лет… Ладно. Девочка просто работала. – Объясните? – спросил я спокойно, стараясь не подпускать в голос больше ледка, чем нужно. И так его хватало для покрытия стен толстым слоем инея. – А что там объяснять? С провалами в памяти так себя не ведут. Не пишут книжки. Не занимаются странными упражнениями… что-то вроде боя с тенью… Это и был бой с тенью! – …Не разговаривают так связно и логично. Ты что думаешь, ты у нас первый человек с провалами памяти? Видел других пациентов? Вот среди них десять процентов – с провалами памяти! Отделение у меня такое. Специализация такая. Повреждения мозга и как следствие – всяческие с этим связанные отклонения в психике. А ведь я еще и хирург, не забыл? Не забыл. Но я еще и невропатолог. Так уж сложилось. Так вот, нервные реакции у тебя, как у молодого. Ни запаздываний, ни каких-то отклонений. Ты абсолютно здоровый человек. Только вот зачем-то изображаешь из себя потерявшего память. И не хочешь рассказать, как ты очутился ночью на дороге между Саратовом и Усть-Курдюмом. – Да не знаю я, как там оказался, черт подери! – неожиданно для себя взорвался я. – Для меня самого это загадка! Если бы я знал, сидел бы я здесь, черт вас всех возьми?!