– Выходи! И ты тоже выходи! Эй ты, чего харю воротишь! На выход! Семенов, Кожевный, помогли ему! Двое гетманцев тут же кинулись к мужчине, по виду рабочему. Тот только открыл рот, как получил стволом винтовки под дых и согнулся, выпучив от боли глаза, после чего солдаты, подхватив его под руки, вытащили из рядов. Спустя двадцать минут бунчужный отобрал около дюжины мужчин, которых солдаты сразу увели. Хорунжий, командовавший оцеплением, забрал солдат, после чего на перроне воцарилась обычная суета. Кто-то из пассажиров побежал за кипятком, кто-то отправился на рынок, желая посмотреть, что предлагает местный рынок, некоторые просто прогуливались, наслаждаясь хорошей погодой. Между пассажирами по перрону заметались местные жительницы – торговки с чугунками, предлагая горячую пищу. Вареная картошка, пирожки, малосольные огурчики и домашняя колбаса составляли основу предложений. Спустя три часа паровоз, пополнив запасы угля и воды, был готов следовать дальше. Пассажиры, не зная точного времени отхода поезда, заранее заняли свои места. Только ударил вокзальный колокол, как вдруг воздух разорвал пронзительный свист офицерского свистка и из-за здания вокзала стали выбегать цепочки солдат, а еще спустя десять минут состав оказался полностью окружен. Причем солдаты, стоявшие в оцеплении, держали винтовки так, словно прямо сейчас были готовы отражать вражескую атаку. Пассажиры, приникнув к окнам, с удивлением и страхом наблюдали, как на перроне показался уже знакомый им хорунжий с тремя отделениями солдат под командованием бунчужных, которые по его свистку рассыпались и бросились к дверям вагонов. Затем они увидели, теперь уже с недоумением, как на перрон вышел сотник, а с ним странная пара – мужчина и подросток. Сотник остановился рядом со значковым, а вышедшие вместе с ним, мужчина с избитым лицом и паренек с потухшим взглядом, не задерживаясь, сразу отправились в сторону первого, от головы поезда, вагона. Пассажиры сразу заволновались, спрашивая друг у друга, что случилось, или начинали строить самые фантастические версии по поводу происходящего, но только до того момента, пока в проходе не появлялся бунчужный с несколькими солдатами в компании странной парочки. Потом наступало гробовое молчание. Люди при виде бледного лица паренька и покрытого ссадинами и кровоподтеками лица крепкого мужчины с внимательным, цепким взглядом и их охраны пугались еще больше. Только и было слышно негромкое бормотание в вагоне: «Боже, спаси и сохрани. Господи, отведи беду, не дай погибнуть». Я внимательно и настороженно смотрел по сторонам, не забывая бросать взгляды на Сеньку. Парню за вчерашний день сильно досталось. Когда я попробовал с ним заговорить, он не стал мне отвечать, только злобно зыркнул на меня и отвернулся, видно считая меня виновником всех своих бед. Я только усмехнулся по поводу выражения его протеста. Был бандитом, а сейчас станет предателем. Ведь прямо сейчас ему будет нужно опознать людей из банды Грушницкого среди пассажиров поезда. Мы прошли половину первого вагона, как Сенька дернулся, стоило ему только взглянуть на человека, лежащего на верхней полке. По одежде тот выглядел простым крестьянином, вот только взгляд у него был волчий. Стоило мне коротко кивнуть солдатам в его сторону головой, как так называемый крестьянин заметил и сразу попытался сунуть руку под мешок, лежащий у него в изголовье, но в следующую секунду в его горло уткнулся штык. Бандит замер, не сводя злобных, волчьих глаз с Сеньки, а потом почти прошипел: – Ничего, сучонок. Наши кишки тебе выпустят, и на твого папашу не поглядят. Ой, долго помирать будешь, гаденыш. После того как мы закончили обход поезда, на перроне образовалась группа из одиннадцати бандитов, опознанных пареньком. Как только их увели, кольцо оцепления распалось. Снова ударил вокзальный колокол, поезд тронулся, и в этот самый момент я вскочил на лесенку, ведущую в кабину паровоза. – Матвей Пахомыч, я вас не сильно стесню? – Да что уж там, Вадим Андреевич. Вы ведь для дела, а не для пустого баловства. До этого на стоянке я уже подходил к машинисту знакомиться, так как решил, что паровозная бригада у нас самое слабое звено. Представил меня ему, чтобы не было лишних вопросов, официальный представитель местной власти, значковый Козицкий, который сразу ушел. Общий язык нашли быстро, так как залезть в душу человеку, а потом вывернуть ее наружу входило в число моих достоинств. Так я узнал, что у машиниста оба сына служили матросами, а когда произошло разделение на белых и красных, подались в революционеры. Еще рассказал, что младший сын, Колька, недавно приезжал к родителям, и не замедлил сразу на него пожаловаться. – Я ему и говорю, что же вы, ироды, делаете? Зачем власть рушите? А он мне отвечает: ты, батя, самый что ни есть обыватель и политики нашей партии не понимаешь. Теперь, говорит, наша большевистская задача освободить мировой пролетариат от гнета капитализма. Тогда я его спрашиваю: а кто паровозы водить будет, если все пойдут в большевики? А он говорит, побьем… гм… врагов и тогда за мирный труд примемся. А вы как считаете? Правда в его словах есть? – Правда, она у каждого своя, отец, поэтому и гражданская война в России идет, а кто прав, а кто виноват, время покажет. – Время покажет? А ежели через свою дурость мои сыны за это время головы сложат? Мать чуть ли каждый день в церковь ходит, молится. Да и у самого страх в душу нет-нет да закрадывается. Ладно, это мои дела. Так что вы хотели сказать? – Возможен налет на поезд банды Грушницкого, Матвей Пахомыч. – Слышал про эту мерзкую гадину. Так что вы полагаете делать? – Пока об этом рано говорить, но если все пойдет как надо, поеду с вами дальше, на паровозе. Тогда все и узнаете. Отойдя от машиниста, я пошел к перрону и как раз застал барона, который, выйдя вперед, обратился к пассажирам: – Господа офицеры! Обращаюсь к вам! Взываю к вашей чести, мужеству и отваге! Если они у вас есть, подойдите ко мне! Не ожидал я от него краткой, но при этом предельно эмоциональной речи, которая, к моему немалому удивлению, возымела свое действие. Спустя несколько минут около барона собрались не менее двух десятков человек. Это были разные люди, по облику и по возрасту, но выправка и решительные взгляды говорили сами за себя. Я не подходил к ним, а поэтому не слышал, что он им говорил, но о чем шла речь, догадывался, так как разговор с ними входил в мой план. Железнодорожный путь был перегорожен тремя большими деревянными крестами, вкопанными в насыпь. На них висели привязанные живые люди. Машинист, коротко выругался, дал долгий гудок и стал тормозить. Осторожно выглянув, чтобы не нарваться на случайную пулю, я быстро бросил взгляд по сторонам. Никакой станции поблизости не наблюдалось. Спустя пять минут паровоз, окутавшись паром, лязгая и скрежеща, медленно остановился, а уже в следующее мгновение из оврагов, изрезавших в этом месте степь, появились всадники. Пока они неторопливо выезжали и выстраивались в линию, я взял стоящую в углу будки винтовку и снова вернулся к окну. Бросил быстрый взгляд в сторону бандитов. Среди них выделялся всадник в белой черкеске и такой же белой папахе. Следом за ним выехали пять тачанок с пулеметами и три подводы, чтобы грузить награбленное. – Митька! – позвал я помощника машиниста, который по моему приказу сейчас смотрел за степью по другую сторону состава. – Как там?! – Уже близко скачут! «Близко. А по времени?» – недовольно подумал я, но ничего говорить не стал. Все что мог, я сделал, оставалось только ждать. Пару минут бандиты молча стояли, нагоняя страх на пассажиров, а потом главарь выдернул шашку и взмахнул ей над головой, и бандиты с дикими криками, нахлестывая лошадей и размахивая оружием, понеслись к поезду. Двести. Сто пятьдесят. Сто метров. Уже были видны злобные ухмылки и широко раскрытые рты бандитов, изрыгающие мат и угрозы. «Огонь!» – мысленно скомандовал я, и через пару секунд затарахтел пулемет, а следом за ним раздался треск винтовочных выстрелов. Люди и кони падали на землю. Одни падали замертво, другие корчились, кричали от боли. Зло и радостно я улыбнулся, видя, как менялось выражение лиц бандитов, стирались с их губ злорадные ухмылки, затем недоумение стало меняться на страх. Вместо того чтобы слышать выстрелы в вагонах, слышать истошные крики перепуганных пассажиров, они вдруг увидели перед собой тупое рыло пулемета и с десяток винтовочных дул, когда вдруг резко ушла в сторону одна из дверей теплушек. Еще с полтора десятка стволов появились из окон некоторых вагонов. Не ожидавшие подобной подлости со стороны мирного пассажирского поезда бандиты на несколько секунд просто растерялись, представляя собой удобные мишени для хороших стрелков. Я взял на мушку пулеметчика одной из тачанок, плавно нажал на спусковой крючок, а спустя секунду с удовлетворением увидел, как тот качнулся и упал навзничь, на дно тачанки. Пулемет все бил не переставая, скашивая разворачивающих коней бандитов, которые только сейчас осознали, что попали в засаду. Бандиты, торопясь убежать, разворачиваясь, рвали губы лошадям с такой силой, что с удил срывалась кровавая пена. Снова прицелился, наведя винтовку на спину нахлестывающего лошадь бандита. – Дядька! Они уже здесь! – вдруг неожиданно закричал Митька, заставив меня дернуться, и, как следовало ожидать, пуля прошла мимо. Вот только бандиту недалеко удалось ускакать, видно кто-то взял его вместе со мной на мушку. Взмахнув руками, он вылетел из седла. Я быстро обежал глазами поле схватки. На земле уже валялись не менее двух десятков убитых и раненых. Сам главарь банды, получив пулю, сейчас лежал под копытами своего коня, широко раскинув руки. Жалобно ржали раненые кони, глухо стонали, валяясь на земле, раненые головорезы Грушницкого. В следующую секунду появился гетманский полуэскадрон. Обойдя состав, он с ходу стал разворачиваться в лаву. Бандиты при виде солдат, даже не пытаясь отстреливаться, пригнувшись к гривам лошадей, гнали их в степь. Все произошло настолько быстро, что ни тачанки, ни подводы не успели толком развернуться, и теперь, когда появилась кавалерия, им больше ничего не оставалось, как бросать на землю оружие и кричать истошными голосами: «Пощады! Сдаемся!» Вот только после того, как мимо них промчались кавалеристы, больше там кричать было некому. В степь, по моим наблюдениям, сумели уйти полтора десятка бандитов, которых сейчас по пятам преследовали три десятка кавалеристов во главе с Владимиром Козицким. Проследив за ним взглядом, успел увидеть, как значковый снял метким выстрелом из револьвера одного из убегавших бандитов. «Полный разгром», – констатировал я завершение боя, потом, неторопливо спустившись с паровоза по лесенке на землю, пошел к Буйницкому, возле которого сейчас стоял барон с десятком офицеров из пассажиров. Нетрудно было догадаться по их возбужденным лицам и выкрикам, что фон Клюге пытается убедить своего приятеля оставить им оружие. «Бесполезно», – подумал я. Дело в том, что изначально был уговор: пулемет и винтовки местное командование дает нам на время операции. Не успел я до них дойти, как вдруг увидел Мирского. Стоило тому меня заметить, как контрразведчик направил коня ко мне. Ловко соскочив на землю, он подошел ко мне. – Сегодня на редкость удачный день, поручик. – Не спорю, – согласился я с ним. – Начальство будет вами довольно. – Не язвите, Вадим Андреевич, это вам не к лицу. Я приехал, чтобы сказать вам спасибо. – Не за что, Сергей Казимирович. Но это, наверно, не все, что вы мне хотели сказать? – Проницательный вы, человек, поручик. Уж очень хотелось узнать, как так получилось, что вы могли все так сложить? Сенька, подосланные бандиты, налет. – Привычка подмечать мелочи. – Странно на вас, Вадим Андреевич, повлияла потеря памяти. Весьма странно. Просто чудо какое-то. Голос сотника был спокоен, но его жесткий и холодный взгляд говорил: не верю я тебе. Совсем не верю. Кто ты такой? – У вас появились сомнения в отношении меня, господин сотник? – спросил я его, чтобы сразу расставить все точки над «i». – Они и не исчезали, господин поручик. Не люблю то, чего не понимаю. Ну да Бог с вами. Честь имею. Сотник, козырнув, пошел в сторону крестов, которые убирали с дороги солдаты под надзором хорунжего, предварительно отвязав от них пленников. Сейчас все трое лежали на траве, а над одним из них склонился врач. Я быстро огляделся по сторонам, оценивая обстановку. Отдельные пассажиры, которые оказались смелее остальных, сейчас стояли рядом со своими вагонами, с любопытством вертя головами в разные стороны, но большинство людей предпочитало сидеть на своих местах, наблюдая за тем, что происходит, из окон вагонов. Солдаты тем временем не торопясь складывали трупы бандитов на повозки, собирали оружие. Стоя недалеко от меня, Буйницкий что-то сердито выговаривал бунчужному, стоявшему с виноватым лицом. По обрывкам фраз понял, что тот был недоволен его солдатами, которые прямо на глазах пассажиров добили раненых. Только собрался идти искать барона, как ко мне подошел машинист. – Вадим Андреевич, там солдат приходил, вашу винтовку забрал. – Бог с ним. Спасибо за помощь, Матвей Пахомыч, – я пожал машинисту руку. – А где Митька? – Этот пострел побежал смотреть на бедолаг, которых ироды на путях оставили. Я что хотел сказать. Душевный вы человек, ваше благородие. Да не смотрите на меня так. С япошками пришлось повоевать, так что господина офицера завсегда отличу, даже в таком виде. В вагон теперь переберетесь? – Да, только сначала найду своего приятеля. – Вот он, наверно, к вам уже идет, – глядя мне через плечо, сказал машинист. – Всего вам доброго, ваше благородие. Так я пойду? – Рад был с вами познакомиться, Матвей Пахомыч. И Митьке – спасибо. До свидания. – Спаси вас Бог, ваше благородие. Повернулся. Передо мной стоял барон. – Ваш план удался как нельзя лучше, Вадим Андреевич, но при этом не скажу, что удивлен. Нечто подобное я от вас и ожидал. Видел, что к вам Мирский подходил. Спасибо хоть сказал? – Сказал. И не только, – я усмехнулся. – Сказал о своих подозрениях? Я кивнул головой. – Служба у него такая, да и кому сейчас верить – непонятно. Ладно, поручик, отбросим на время мрачные думы и идемте в вагон. Как вы насчет того, чтобы выпить рюмочку-другую? – Немного можно. Ведите, Михаил Генрихович. Ростов Глава 4 На полках, в тесных проходах и между скамейками сидели и стояли люди. Мешки, баулы, узлы, чемоданы и сундучки загромождали вагон, и без того забитый пассажирами. Несмотря на то что окна были открыты, в вагоне было душно, да и сам воздух слегка отдавал помойкой. На лицах пассажиров, по большей части женщин и детей постарше, застыло напряженно-испуганное выражение. Мужчины старались держаться, но это получалось далеко не у всех. В вагонах ехали беженцы, одиночки и семьи, оторванные от привычной жизни, раздраженные и испуганные. Все они бежали от безумств нового мира, подступающего голода и разрухи. Тот мир, в котором эти люди когда-то жили, в одночасье сломали большевики, дав взамен истошно кричащих агитаторов от различных партий, мародерские погромы и обыски, проводимые новой властью, которые мало чем отличались от бандитских налетов. На домах развешаны непонятные лозунги и плакаты, на афишных тумбах – приказы новой власти, в которых пестрели слова: выдать, сдать, отдать. Ходили слухи о расстрелах в ЧК. По ночам города переходили в руки бандитов и грабителей. Как мне рассказал один обыватель, в том районе Москвы, где он жил, бандиты даже развешивали издевательские объявления типа «до десяти вечера шуба ваша, после десяти – наша». Учителя, профессора университетов, врачи, полицейские, чиновники – все они бежали из злобного и искаженного мира. Так необычно высказался один из пассажиров, ученый-правовед, профессор Московского университета, о власти большевиков. Вырвав из себя с кровью прошлую жизнь, они со страхом ждали, что их ждет в будущем. Немало было в поезде солдат, матросов и спекулянтов. Этим было проще – они жили сегодняшним днем, не заглядывая в будущее. Солдаты и матросы, в своем большинстве, ехали по домам, где их ждали родители, семьи и земляки. Их мало интересовали политические распри, раздирающие страну. Часть солдат, бывшие крестьяне, дымили самокрутками, степенно говорили о семьях и о земле, но среди них были и пьяные и наглые, которые шатались по вагонам, задирали пассажиров. Дескать, они, граждане свободной России, которая без помещиков и капиталистов, поэтому им все дозволено, а вы все сволочи, потому что дома сидели, пока они кровь за отечество проливали. Правда, когда состав приблизился к Дону, всю пьяную браваду как ветром сдуло, сразу притихли, сидя на своих местах тихо и настороженно. Спекулянты-мешочники, наглые и бесцеремонные, пили самогон и приставали к дамочкам с нескромными предложениями, предлагая отблагодарить по-царски, в их понимании, куском сала или бутылкой сивухи. Ехали и офицеры. Угрюмые и злые, все еще не понимающие, как такое могло произойти в России. Поезд шел около недели, делая большие остановки, загружаясь где углем, где дровами. Проверки на станциях держали пассажиров в постоянном напряжении. Ведь там местные власти вылавливали своих политических врагов, потенциальных шпионов, бандитов, которых ждало расследование, а то и расстрел на месте. Скученность самых разных людей вызывала ссоры и драки. Атмосфера просто была напоена злобой и раздражением. Многие семьи ехали с маленькими детьми, которые нередко капризничали, что вызывало еще большее раздражение у пассажиров. Я медленно шел по вагону, следом за бароном, ловя обрывки разговоров, перешагивая где через узлы и баулы, а где через ноги сидящих на полу людей, отталкивая плечом стоящих в проходе пассажиров. Люди зло смотрели на меня, но видя перед собой крепкого молодого человека с жестким взглядом, молча пропускали. Уже пройдя треть вагона, я вдруг неожиданно услышал мужской голос, который явно обращался ко мне: – Вадим Андреевич. Остановившись, повернул голову. На меня смотрел мужчина самой что ни есть купеческой внешности. Лысина, которую окружают густые каштановые волосы, такие же усы и борода. Лет сорок пять – сорок семь, прикинул я его возраст. «Под глазами мешки, да и вид у него какой-то затравленный, – отметил я про себя. – Не думаю, что у офицера могут быть такие приятели. Скорее всего, шапочное знакомство». – Увидел вас в окно, вот и… – Мы знакомы? – перебил я его вопросом, одновременно окидывая взглядом сидящих в купе людей. Мужчина, что меня окликнул, как я сразу понял, был не один, а с семьей. Жена, пухленькая женщина, лет сорока, с испуганной гримасой на лице, и две девочки-подростка, с разницей в три-четыре года. Старшая дочь, лет четырнадцати-пятнадцати, имела уже вполне оформившуюся фигуру, мало чем отличающуюся от пышных форм своей матери. Семейство сидело по обе стороны от окна. Кроме них сидела пожилая семейная пара интеллигентов и двое мешочников. Наглые, крепкие и подвыпившие мужики. Это было нетрудно понять по тем вызывающим взглядам, которыми они меня окинули. Ничего воинственного во мне не было, да и не стал я переодеваться перед схваткой. Пиджак, рубашка, галифе и сапоги средней степени ношенности. Мне еще в спецшколе преподаватели говорили: «Саша, у тебя интеллигентная внешность. Так соответствуй своей внешности. Пусть твои враги думают, что ты спокойный, интеллигентный человек, а значит, для них совсем не опасный. Используй ее как оружие, и пусть враги умирают с изумлением в глазах».