— Лотта… помнишь, в тот раз? Ты сказала, чтобы я опасался твоего отчима, да будет ему земля пухом. Я даже помню, как ты сказала — глаза, как у росомахи. Почему? Почему я должен был его опасаться? Вспомни — может, у него появились какие-то приятели? Новые, которых ты раньше не видела? — Да… был один, я точно его не видела. Слышала, как они пьют по ночам, стены-то у нас бумажные. Имени не помню… короткое, вроде бы заграничное. — А о чем они говорили? — О войне. Войну вспоминали. — Ну, это дома… А куда он ходил? В какие кабаки? — Начал ходить в «Последний эре». Я почему помню — раньше он туда не ходил. Далековато. — Спасибо, Лотта Эрика. Он поднялся к себе. Прогулка за таможню, хоть и стоила ему нечеловеческих усилий, не прошла даром — он уже чувствовал себя покрепче. Если напрячься, можно даже хромоту перебороть. Впервые за долгое время закрепил на культе протез. Затянул ремни, помотал рукой и поморщился — деревянная рука показалась тяжелой, как чугунная гиря. Плевать. Выглядит по-прежнему устрашающе. Хотя… как говорил Сесил? Внешность обманчива. Юхан Кройц в последнее время очень много пил. «Надо пить поменьше», — повторял он каждое утро, проводя на горшке чуть не по часу в тщетных попытках освободить кишечник от прокисшего содержимого. Но был и повод для хорошего настроения: он пил в кредит. Ничто так не радует сердце, как отсроченный хотя бы на день долг. Даже если он сломает шею в одном из крутых переулков Города между мостами — тоже неплохо: не придется отдавать долги. Губа рассечена деревянным кулаком Карделя, чтоб он сгорел в аду, однорукая сволочь… Старый стал, раньше бы зажило, как на собаке. А теперь… сколько недель прошло, и никак. Несколько раз пришлось отковыривать запекшуюся корку и промывать рану перегонным — начиналось нагноение. В результате шрам стал таким безобразным, что в зеркало не взглянешь. Даже отражение в луже и то — похабней не бывает. Деньги, обещанные Болином за Карделя, будто растворились, вместо них пятна крови Франца Грю на рукаве. Ни за что пришили парня. Выпьешь стакан-другой, даже слеза набегает, а если по-трезвому — так и нечего огорчаться. Убыток небольшой. Что он был, Франц Грю, что нет его — один черт. Никакой от него пользы. Несколько недель Кройц держался подальше от «Последнего эре» — пусть след остынет. Все же какие-никакие, а свидетели были. Но никто даже бровью не повел — и, вопреки здравому смыслу, именно это больше всего задевало Кройца. Значит, он никому не нужен? Вся его жизнь — как след весла. Вспенил воду, пробормотал что-то там такое — и исчез, как и не было. К дьяволу… это и жизнью не назовешь. Уже поздно; в кабаке народу почти нет — так, какие-то размытые тени покачиваются у столиков. И кабатчик поглядывает так, что даже пьяному ясно: пора сматывать удочки. Он опрокинул в рот остатки пива из кувшина — и не удержал: кувшин выскользнул из руки. Если бы не сено на полу — разбился бы вдребезги. Кройц неуклюже пригнулся, чтобы хозяин не увидел, откуда звук. А когда выпрямился, перед ним сидел не кто иной, как сам Кардель — с широкой улыбкой на физиономии. — Боцман Кройц? Я тебя ни разу и не видел после «Фадернеланда». Или в Ловисе? Где ж мы встречались в последний раз? У меня заодно с рукой и память отшибло, ни хрена не помню. Кройц попытался сделать вид, что не понимает, о чем речь, но быстро сообразил: из этого ничего не выйдет. Наморщил лоб, вроде бы припоминая. — Карландер? Громовой хохот. — Кардель! Хо-хо… Карландер… какой я тебе Карландер? Микель Кардель! Битва у Гогланда! Ты на палубе, я в пушечном отсеке. Я потом перешел на «Ингеборг». А ты на «Турборг». Или как? — «Стюрбьорн». — Однополчане. Кардель оседлал лавку и здоровой рукой обнял Кройца за плечи. Ни дать ни взять — старые боевые друзья, не раз спасавшие друг другу жизнь. Махнул хозяину — принеси-ка нам приятель, горло пересохло. И перегонного, и пива. Кройц сделал вид, что засмущался, пролепетал что-то — я, мол, и так уже набрался по самые брови, — но Кардель был неумолим. — Я угощаю, пей, брат. Подлые времена на дворе, не с кем войну вспомнить. Кройц попытался подыгрывать, но ледяная рука страха все сильнее сжимала желудок. Он даже протрезвел. По спине бежали струи холодного пота. Жизнь научила его не доверять случайным совпадениям. Человек, которого он несколько недель назад попытался убить и даже ранил слепым ударом кинжала, ни с того ни с сего щедро угощает — ему, видите ли, срочно припекло повспоминать выборгское позорище… Да они и знакомы-то были едва-едва, хорошо, если обменялись парой слов. Но делать нечего — постарался вызвать к жизни военные воспоминания. И что же он помнил? Все, что говорил и Грю: Кардель, унтер-офицер, вроде бы знающий, с подчиненными держался строго, панибратства не позволял, но и не зверствовал, даже заботился вроде. Видно, знал: по-настоящему матросы выполняют приказ не из страха, а из уважения. Из страха, конечно, тоже бывает, но выполнят так, что лучше бы не выполняли. Что еще? Ну да, хороший унтер, дело свое знал, но и не более того. Рожден подчиняться старшему по званию. Своего соображения ни на грош. Кройц попробовал вспомнить, видел ли он когда-нибудь Карделя играющим в карты или в кости, да в любые игры, требующие хитрости, смекалки и хоть какого умения жульничать, — и не вспомнил. Даже среди простых матросов были поумнее. Деревенщина. Если не сказать — дуболом, из тех, что покорно идет на смерть по приказу. Нет, особого ума и тем более хитрости в нем нет. Не мог же он так поумнеть за несколько лет! Кройц немного успокоился. В конце концов, что еще делать, как не хлопать незваного друга по плечу, хохотать и качаться на скамейке вперед-назад, будто под ними не усыпанный соломой дощатый пол «Последнего эре», а палуба фрегата «Фадернеланд». — А кто тебе губу расквасил? Не губа, а свинячье ухо. Как у того, помнишь? В кубрике… — Понимаешь, какая-то стерва грабли оставила в темноте. А говоришь, память отшибло. Все ты, шельма, помнишь… приятно поговорить. В конце концов трактирщик их выставил. Они постояли, покачиваясь, во дворе, пока Кройц произносил заготовленную речь: как хорошо, что я тебя встретил, надо бы не терять друг друга из виду. Но Кардель опять положил руку ему на шею. — Ну нет, брат. Рано. У меня дома и пива, и перегонного — залейся. И хлеб ржаной, с голоду не помрем. Ночь-то еще в колыбельке. Кстати, расскажешь, с какого перепугу затонул «Риксенс Стендер». Даже мало что соображая от выпитого, Кройц обратил внимание, что идут они не к Слюссену, не к Скорняжному переулку в Городе между мостами, где живет Кардель, а в гору, к церкви Катарины. Чуть было не проговорился: хотел спросить, почему они двинулись в обратном направлении. Откуда ему знать, где живет Кардель, если он его еле узнал? — А это далеко? У меня уже руки-ноги не шевелятся. Старый стал… да и пьяный в соплю. — С чего бы — далеко? Близко. А в случае чего — переночуешь. Койка найдется. Я уже года три как снимаю комнатушку в Катарине. Кройц поднял голову и посмотрел на пронзивший ночное небо торжественный шпиль Катарины. — Тут спокойно, — продолжил Кардель. — А в Городе между мостами — шум такой, что не уснешь. Что днем, что ночью. Кройц отвернулся, чтобы не выдать себя случайным взглядом. Ложь очевидна, но как его уличить? В извечной игре кошки с мышкой он оказался в роли мышки. Одна надежда — Кардель чего-то не знает. Что-то знает, а чего-то не знает. Если знает все, шансов мало, а если не все — можно выбрать момент и тоже выпустить когти. Но ясно и другое: Кардель не знает, что его раскусили. Он добродушно рассмеялся. — Ладно, ладно, веди. Даже русский не откажется от такого предложения. — Русский-то? — Кардель захохотал. — Русский сам дорогу покажет. Кройц начал рассказывать про битву под Ревелем, где шведы потеряли два линейных корабля — шведы сами подожгли «Риксенс Стендер», чтобы не достался врагу. Сам удивился собственному красноречию, хотя знал эту историю только понаслышке. Кардель провел его через калитку на погост церкви и остановился у только что вырытой могилы — могильщики даже лопаты не забрали, воткнуты в рыхлую кучу. — Кройц… ты вспотел, как потаскуха на причастии. — С какого рожна нас сюда принесло? А где выпивка? — Выпивке свой черед, а койка, что я тебе обещал, — вот она. Землекопы, слава богу, и лопаты оставили, так что не убивайся уж так, подоткну тебя, как младенца. Тут-то тебе спокойней будет. — Спятил? Кардель поднял правую руку — в лунном свете между указательным и большим пальцами что-то блеснуло тусклым янтарным светом. — Передний зуб. Нашел у себя на площадке. Такой же гнилой, как и остальные. Хочешь примерить? Глядишь, и подойдет к щербине у тебя во рту. Кройц криво ухмыльнулся. — Кончай, Юхан. Я, может, и однорукий, но пока не слепой. Ты же клешню с ножа не снимал, пока мы шли. Попробуй… сейчас самое время, потом будет поздно. Нет… не пойдет. Ты хоть вымыл его? Сучий выблядок, за ножом не следишь. Весь в грязи. Я чуть не помер после твоей царапины. Пасть открыть не мог. Столбняк, понимаешь. Тетанус, как один умный человек сказал. И поныне в себя не пришел, еле хожу. Ну ладно… цени мою доброту. Даю тебе еще один шанс. Кройц опустил голову. Он и в самом деле сжимал рукоятку ножа так, что руку сводила судорога. Вытащил было, встретил мрачный взгляд Карделя и понял: проиграл. Сунул нож за пояс и поднял ладони в знак капитуляции. — Так-то лучше. Можешь и жизнь сохранить, если повезет. Выбор есть. Ответь на мой вопрос. Ответишь — будешь жить. Нет — прыгаешь в эту яму, я работаю лопатой, и ты уносишь свою тайну на тот свет. Уж не знаю, кому она там нужна. Кто приказал меня убить? Имя заказчика. И не только имя. Адрес. Покажешь мне его дверь. Кройц услышал странный звук, будто ветер воет в верхушках кладбищенских дубов, хотя никакого ветра и в помине не было — полный штиль. А может, мертвецы шепчут из-под земли, просят согреть их заледеневшие кости пока еще живым теплом. По ноге побежала горячая струя, и он почувствовал облегчение: раз обмочился, значит, жив пока. Жить оставалось все меньше, прожитых лет все больше, а предоставленный выбор настолько прост, что даже выбором не показался. 10 По календарю — осень, но иней уже посеребрил траву. Тихо Сетон с девушкой спустился на Корабельную набережную, где уже ждали дрожки. Вдоль причала, мимо Королевского дворца, мост через Стрёммен. Закутал в шерстяную накидку: не дай бог, замерзнет насмерть, так и не издав ни звука. На площади, где дома-близнецы, опера и дворец Софии Альбертины, не могут наглядеться друг на друга, велел свернуть к церкви Клары, чтобы избежать крутого подъема, и дальше, на Дроттнингсгатан. Там коляску начал бить озноб на мощеной крупным булыжником мостовой. Сетон положил руку девушке на плечо — вполне может вывалиться в ее-то состоянии. Довольно долго молчал — примеривался, как начать. — Настало время для серьезного разговора. Твое имя Анна Стина Кнапп. В прошлом году твои дети-двойняшки получили приют в детском доме в Хорнсбергете. Этот превосходный детский приют создал не кто иной, как я. Детей твоих принял к себе после соглашения с неким Жаном Мишелем Карделем. Он попросил взять детей, я поставил условие — пусть немедленно прекратит меня преследовать. Я даже помню, как звали твоих детей — Майя и Карл. Оба погибли при пожаре, и не только они. Почти сто детей. От Хорнсбергета осталась разве что зола. Выждал паузу — никакой реакции. Тот же пустой, неизвестно куда устремленный взгляд. — Но есть и кое-что, чего ты не знаешь. В гибели детей виноват не кто иной, как Кардель. Кровь твоих близнецов на его руках. Показался и холм обсерватории. Цель близка. — Что ж… я много занимался благотворительностью. Например, был опекуном молодого дворянина, лишившегося родителей, Эрика Тре Русура. Эрик страдал душевным заболеванием: приступы ярости, о которых потом ничего не помнил. И один из таких припадков привел к тому, что он убил свою жену в брачную ночь. Я очень любил Эрика и не хотел, чтобы он предстал перед судом. Поместил его в госпиталь в Данвикене и платил большие деньги за лечение. К сожалению, состояние его ухудшилось, и врачи были вынуждены перевести юношу в скорбный дом — для безопасности. Как его собственной, так и окружающих. Мать девушки, его невесты, никак не хотела поверить, что юноша совершил такое страшное преступление, и попросила Карделя, а также его приятеля Эмиля Винге, найти, как она полагала, истинного убийцу. Кардель тут же начал подозревать меня. Почему? Я не сразу понял. Сетон остановил извозчика, помог девушке сойти с коляски и провел через калитку в сад общественного приюта. — Я с большим удовольствием и даже гордостью показал ему Хорнсбергет. Вскоре Кардель опять нашел меня, на этот раз с просьбой: устроить в мой детский парадиз близнецов по имени Майя и Карл. С просьбой… я бы не стал так называть. С предложением. Даже с угрозой: если я возьму детей, он не станет меня преследовать и искать доказательства моей вины. Я нисколько не испугался, поскольку никаких доказательств не было и быть не могло. Но детей взял. Забота о детях — ради нее я и открыл Хорнсбергет. Он взял ее под руку и повел по чисто подметенной дорожке.