Винге, ни слова не говоря, повернулся на каблуках. Хитрого, многозначительного взгляда Блума и единственного произнесенного им слова вполне достаточно. — Эмиль! Да погодите вы. Пусть толпа у моста схлынет. — Какая еще толпа? — Полиция на каждом углу. Мой вам совет — дождитесь вечера, пока приберутся. Сейчас в городе истинный свинарник. — Зачем? Почему именно сейчас? — Очередная попытка Ройтерхольма заслужить расположение горожан. Все лето только и писали, что город кишит бродягами и бездельниками, и, похоже, барон решил принять меры. Ничего хорошего не жду. Боюсь, канавы покраснеют от крови еще до захода. Жара стоит уже несколько недель и сегодня, очевидно, решила отметить свое необычное постоянство салютом. Еще с рассвета над шхерами чуть не каждую минуту вспыхивают и гаснут беззвучные зарницы. Серые, тяжелые тучи не оставили и следа от пепельно-розового рассветного неба. Приближается непогода. Пороховой сухости пыль под ногами на обратном пути наверняка обратится в липкую грязь. У конюшен на острове Святого Духа раздраженный капитан муштрует своих оборванных подчиненных. Полицейские держатся отдельно, сепарат-стража — отдельно. То и дело тычет саблей, как указкой, в кого-то из пальтов и, выкрикивая каждое слово, произносит непристойную тираду. Его подручные с явным удовольствием принимают участие в разносе. На Винге никто не обратил внимания. Перешел Мясницкий мост, мельком полюбовался на бессмертное творение Абелькранца[10] — Королевскую оперу, миновал суд и постучал в двери церкви Святого Якоба. Сонный служка сообщил ему то, что он и предполагал: да, в Королевском саду найден труп, но мы отправили его на погост в церкви Святого Юхана. Мы теперь всегда так делаем, мы все же на виду, почище, чем другие. Так что если кто отдал Богу душу, будь любезен. На тачку — и до свидания. Наше время дорого. Небо окончательно потемнело, за спиной то и дело слышны ворчливые раскаты — еще не близкие, но заметно приближающиеся. Восточный ветер выдул из города тепло, стало прохладнее, но, когда пришло время подниматься в гору к погосту Святого Юхана, Винге весь взмок от тревожной предгрозовой духоты. Насколько красиво расположено кладбище, настолько же оно само по себе безобразно. Словно олицетворяет размашистые градостроительные планы Густава Третьего, ушедшие после его смерти в песок. Пастор долгие годы лелеял надежду, что наконец-то снесут ветхую деревянную церковь и на ее месте построят новую. Уже и проект был готов, нечто вроде Святого Якоба, с массивным куполом, но помешал случай. Густав вернулся из-за границы и решил построить что-то в итальянском стиле. Угодливые придворные строители чуть не за неделю нарисовали что-то невообразимое, перепутав и объединив Италию и Древнюю Грецию. Какой-то языческий замок с бойницами вместо окон, зато с дорическими колоннами, капителями в завитушках, фризом и крепидами. Говорят, даже Густав с его экзотическими пристрастиями поглядел на рисунки, крякнул от удивления и образумился. Решил, что деньги, которые он собирался отпустить на строительство, можно израсходовать с большей пользой, а главное — с бо́льшим удовольствием. Все планы ушли в песок. Деревянная развалина и стоит, где стояла, никуда не делась, а рядом свалены в безобразную кучу так и не вывезенные каменные блоки для строительства будущего Парфенона. Могильщики собрались в переулке у дома, где размещается их неформальный цех. Чем-то возбуждены, больше кричат, чем говорят. Довольно странно: с чего бы они собрались в такой ранний час? Может, обсуждают, как отпраздновать предстоящие выходные? Или кого принять в цеховое сообщество, а кто пока не заслужил? Нет. Ни то и ни другое. Не успел он подойти поближе, сразу стихли. Не хотят, чтобы предмет разговора стал достоянием чужих ушей. Даже отвернулись, вроде и не замечают чужака. Все, кроме одного. Эмиль давно с ним знаком, он у них за главного. Бородатый, крепкий мужик, руки сложены крестом на груди. Ян… как же его? Ян что-то там такое… Нет, фамилия улетучилась. — Пришли на труп поглядеть? — Да. — Тогда поторопитесь. Я, конечно, делаю что могу, но всем-то рты не заткнешь. У сплетен ноги побыстрей, чем у нас с вами. — А в чем дело? Я не совсем… — В чем дело? — Могильщик почесал бороду. — Зависит, у кого спросите. Гляньте сами, а потом выбирайте, на чьей вы стороне. Заходите, заходите. Я постою у дверей. Могильщик открыл дверь с таким видом, будто впускал Винге на заседание тайной ложи. И сразу закрыл. Эмиля встретило дружное жужжание мух. Потребовалась почти минута, чтобы глаза привыкли к полумраку. Непокрытое тело, простыни брошены на камень. Приходится все время махать руками, отгонять мух, но они тут же возвращаются, облепляют каждую ранку, чуть не отталкивают своими крошечными телами его пальцы. Тело смазано маслом. Масло, изначально призванное придать коже красивый блеск, грязное, местами прилипла земля. Эмиль несколько минут стоял почти неподвижно, если не считать оборонительных действий против мушиных полчищ. Не без труда поднял холодную руку — почти не гнется, будто убитый ни за что не хочет выдавать свои тайны. Трупное окоченение еще не прошло. Следы крови, порез на ладони. Рана поверхностная. Опять шепот Сесила. Нанесена для вида. И на другой руке, и на ногах тоже. Попробовал отогнуть окоченевшую руку — нет, больше не сгибается. Чтобы посмотреть на внутреннюю сторону, пришлось присесть на корточки. Потом надавил на отведенную руку, как на рычаг, и посмотрел на спину. Кровь собралась именно там. Еще красная. Убит не позже чем нынешней ночью. Посмотри на темя. Эмиль встал, зашел с другой стороны и послушно приподнял голову покойника. И тут кровь. По всей голове. Спекшаяся, но еще красная. Он обошел труп и замер. Большая зияющая дыра под ребрами. Темные края ограничивают уходящий вглубь колодец. Эта рана выглядит страшнее других. Словно кто-то нарочно помешал ей закрыться и спрятать от мира тайные механизмы, движущие и регулирующие жизнь человека. Эмиль попробовал представить орудие, каким могла быть нанесена подобная рана, — и не представил. Вот это она и есть. Опять шепоток Сесила. Это и есть причина смерти. Измерь глубину, попытайся выскрести оттуда что-то. Эмиль послушно огляделся. Ничего подходящего. Достал щепку, сделал все по подсказке, поднес к свече и вздрогнул. Присмотрелся — на темени то же самое. Аккуратно завернул находку в носовой платок и сунул в карман. Постучал — дверь тут же открылась. Ян-как-же-его-фамилия отошел в сторону и пропустил гостя. — Позаботьтесь, чтобы покойника обмыли и прикрыли. Чем быстрее вы предадите его земле, тем лучше. И вот что, Ян, запомните могилу, но никому не говорите. И удвойте ваши усилия. Не дайте разгореться пожару слухов. Ян понимающе кивнул. Винге повернулся, чтобы уйти. — А вы всегда с покойниками разговариваете? Эмиль, не оборачиваясь, поднял руку. Уверен — если кто-то и сможет понять смысл жеста, то не Ян. Да и сам он точно не знает, какое чувство вложил в это полупримирительное, полупобедительное приветствие. — Если будет еще случай для беседы, привет им передайте, покойникам! И не забудьте поблагодарить за хлеб наш насущный! — почти крикнул Ян вслед удаляющемуся Винге. 22 Свет режет глаза. Надо поднять руку, защититься от света, хотя эта сторона улицы в тени, это Кардель прекрасно понимает. Потом изменяет слух. Городской нестройный шум взлетает к небесам, и уже будто там, в недоступной выси, скрипят несмазанные колесные оси, грохочет свалившееся с повозки кровельное железо… мерно цокают копыта по булыжнику, кричит женщина — то ли кончает, то ли кончается — и взывает о помощи. Он пытается защититься от этих звуков, но не может; дергается, ни с того ни с сего отскакивает в сторону — прохожие оглядываются и смотрят, как на пьяного или помешанного. С ним никогда такого не бывало. Кардель пустился бежать: надо поскорее добраться до своей комнаты. Прихватил по пути кувшин с водой, сел на край откидной койки и, неуклюже придерживая подбородком, засучил рукав. Пора наконец заняться раной. Уже несколько дней прошло. Не особенно красивая, но это как смотреть: среди других вполне может считаться красивой. Невелика и неглубока. Если вспомнить все доставшиеся на его долю синяки и порезы, можно считать царапиной. Хотя, конечно, далеко не царапина. Розовая припухшая полоска с уже образовавшейся корочкой. Мог бы прикрыть ладонью другой руки, если б она у него была. Не гноится, никакого запаха, края если и отечны, то совсем немного — было бы странно, если бы отека вовсе не было. И уж антонова огня точно нет, этого-то он навидался. Но что-то не так. Далекая утренняя гроза наползает на Стокгольм, и чем дольше длится день, тем хуже. Далекое поутру ворчание грома теперь уже не ворчание, а взрывы пороховых бочек, и ему слышатся в них грозные голоса, словно сам Тур катит по небу в колеснице в сопровождении обитателей Вальхаллы. Попытка проспаться ни к чему не привела. Кардель вскоре проснулся и обнаружил, что ему трудно открыть рот, челюсти сводит судорога. Он всадил пальцы в сведенные мышцы и насильно разжал зубы. О еде даже мечтать не приходится — едва начинает жевать, намертво сводит челюсти. Воду удается проглотить, но с трудом. На следующий день стало хуже. Приступы судорог участились, теперь сводит не только челюсти, но и мышцы лица и шеи. Рот растягивается сам по себе в жутковатой, обнажающей зубы усмешке — и так может продолжаться несколько минут. Несколько раз попробовал дать себе пощечину — пару раз помогло, но чаще нет. Карделю очень хочется унять ненасытный аппетит месяца, но как его уймешь… с каждой ночью поганец становится все толще. Скоро полнолуние, а лучше ему не становится. Все чаще он просыпается от боли в правой, здоровой руке — мышцы напряжены, как якорный трос, кисть неестественно изогнута, пальцы сжаты в кулак с такой силой, что костяшки совершенно белые. Да и отрезанная рука не отстает. Оказывается, и в том призрачном мире, где она находится, судороги тоже не редкость. Пришел Эмиль Винге — спасибо, в момент передышки. Судороги отпустили, сухожилия, всего лишь четверть часа назад натянутые, как струны арфы, немного отмякли. Кардель сполоснул лицо и отодвинул дверь, которую после взлома так и не заставил себя повесить на петли — впрочем, даже если б и захотел, вряд ли справился бы с задачей. — Начинается, Жан Мишель. — Нашли труп? — Сегодня ночью, в Королевском саду. — Сетон? — Думаю, да. Не то, что я ждал, но, признаюсь, в глубине души догадывался: он попытается превзойти самого себя. Мне нужна ваша помощь, Кардель. Кардель глубоко вдохнул и отвел глаза. — Вы же помните, Эмиль. У меня завтра важная встреча. С послезавтрашнего дня я ваш. Винге промолчал, но от его пристального взгляда у Карделя по коже побежали мурашки. — С чего же начать?