– Ваше имя Лоренц Юханссон, не так ли? – А разве это секрет? – Ваша профессия? – Бочар. Был. Бочки вязал. – Завтра за вами приедет тюремная повозка, чтобы отвезти вас на лобное место в Хаммарбю, не так ли? Заключенный вздрогнул и судорожно вздохнул: – Да… так. Мастер Хёсс должен отрубить мне голову. Молюсь только, чтобы он не напился с утра и сделал свое дело с первого удара. – Пастор у вас уже был? – Да… с утра явился. Разодетый, сукин сын. Не надо быть семи пядей во лбу – на какую-то пирушку собрался. Вечер пятницы все-таки. Благословил мою грешную душу в трех словах и был таков. Прошел под моим окном – напевал что-то. Я слышал. – Расскажите, что вас привело сюда? – А что я могу рассказать? Вы и так все знаете. – Я хочу услышать ваш рассказ. – Да ради бога. – Юханссон опять пожал плечами. – История короткая и печальная… Расскажу, конечно, время и так тянется невыносимо. Я убил свою жену, господин Винге. Что еще-то? Ничего хорошего в нашем браке не было, и чем дальше, тем хуже. А в тот вечер я выпил прилично. Мы, как обычно, разругались, и я… сам не знаю, что на меня нашло. Рассудок потерял. – Дети у вас есть? – Были… ни один и до года не дожил. Винге задумчиво кивнул. – Я придерживаюсь теории, что не все убийцы одинаковы. Что вы на это скажете, Лоренц Юханссон? – Не понимаю, куда вы гнете. – Думаю, что человек, совершивший преступление в определенных условиях, вовсе не должен его когда-либо повторить. Скажите-ка, а если бы на месте вашей жены был человек, которого вы никогда ранее не видели, вы бы тоже его убили? – Да вы что! Была бы поумнее, выбрала другого, а я был бы свободен как птица. – Вы раскаиваетесь в том, что натворили? Юханссон помолчал. – Она была редкостная стерва, моя жена, – сказал он тихо. – Редкостная стерва, господин Винге. Сварливая, драчливая… Я с годами ее возненавидел. Но я и любил ее… Раскаяние ничего не поправит. Так что лучше искупить свою вину под тупым топором мастера Хёсса, и на том и покончить. Если бы моя смерть вернула ей жизнь, я был бы рад, но это, кажется, невозможно. Винге долго изучал погрустневшую физиономию Лоренца Юханссона. – Вы, я слышал, искусный бочар, господин Юханссон? – Один из лучших в цеху. Должны были выбрать в старейшины. – Если бы вам пришлось выбирать между смертью и безбрачием, что бы вы выбрали? 17 На фабрике ни души. Свечи погашены, темнота насыщена отвратительной вонью. Это даже не запах гниющей плоти. Похож, даже очень похож, но куда более едкий. Анне Стине не по себе – ничего удивительного, так всегда бывает в местах, где только что кипела жизнь, и вдруг все расходятся и в пустых стенах поселяется грозная тишина. Глаза ее постепенно привыкли к сумеркам, но она почти не видит своего спутника, следует за ним больше по звуку шагов. На щелястых, неплотно пригнанных дощатых стенах время от времени вспыхивают последние искры заката, и тогда ей видно, как тень его привычно огибает остывшие чаны, бочки и кульверты, на дне которых смутно видны следы неизвестной мутной жидкости. В углу, забитом разного размера горшками, он останавливается, заглядывает то в тот, то в другой. Наконец, выбирает два сравнительно небольших, притаскивает их на грубый, заляпанный стол. Потом опять исчезает и возвращается с воронкой и бутылью. Снимает с крюка грубые кожаные рукавицы и, прежде чем начать смешивать порошки из горшков, натягивает их и проверяет, не дырявы ли. Потом через воронку пересыпает в бутылку и выпрямляется. – Ты видела мои руки и слышала мой рассказ. Думаю, не надо напоминать, насколько опасен этот порошок. Обращайся с бутылкой так, будто в ней закупорен сам нечистый. Она потянулась за бутылкой, но он отдернул руку. – А заплатить? Анна Стина пошарила в кармане юбки – там лежал узелок с чаевыми, сэкономленными в «Мартышке». Торопливо развязала узелок и выложила на стол деньги. Он вздохнул и глянул на нее укоризненно: – Не густо… А ты знаешь, сколько дров уходит, чтобы приготовить всего один фунт поташа? Сколько труда! Лесорубы, плотогоны… А мы тут, рабочие мануфактуры? Пока напилишь и наколешь эти бревна, семь потов сойдет… Нет, за такой труд маловато. – У меня есть еще вот это. – Она протянула ему большую бутыль, до краев наполненную крепким перегонным вином. Немало дней ушло, чтобы наполнить эту бутылку из недопитых гостями стаканов. Нищий презрительно засмеялся: – Я, конечно, не из тех, кто плюет в стакан, но за деньги, что я мог бы получить за порошок, можно купить десяток таких бутылок. Он задумался. В полутьме Анна Стина не могла различить выражение его лица и тем более понять, о чем он размышляет. – А зачем тебе все это? Она настолько устала от лжи и притворства, что решила – терять ей нечего. – Я изуродую свое лицо, так чтобы никто и никогда меня не узнал. Ей показалось, он испугался. – Но, девочка моя… зачем? – Это мое дело. Длинная история. Могу только сказать, что от этого зависит моя жизнь. «И не только моя», – мысленно закончила она. Нищий несколько раз прошелся вдоль длинного стола. Дыхание его заметно участилось. Наконец он остановился и потер изуродованные руки. – Ты очень красива, девочка. И мне не по душе, что ты задумала, – погубить такую красоту, да еще с моей помощью. – Он помолчал. – Ну ладно, заплатить, как надо, ты не можешь, так позволь мне доказать, что есть еще люди, которые ценят красоту. Там есть мешки в углу, не шикарно, конечно, но на одну ночь сгодится. Анна Стина словно онемела. Молчание ему не понравилось, он начал переминаться с ноги на ногу. Что он задумал? Она постепенно сообразила, что никакие уговоры не помогут. – Ты не подумай, я не того сорта… но обстоятельства… – А разве есть другой сорт? – презрительно спросила Анна Стина и протянула руку. – Могу я получить свой товар, прежде чем ты получишь свой? Она приняла бутылку и удивилась – смертельная смесь оказалась почти невесомой. Открыла пробку и понюхала – ничем не пахнет, а может, окружающая вонь перебивает все запахи. Анна Стина подняла глаза и кивнула – договорились. Нищий начал стаскивать мешки в угол. Она презрительно смотрела на его возню, пока он не выпрямился, кивнул и сделал приглашающий жест – ложись, дорогая. Она покачала головой. – Ложись ты первый. Я сяду сверху, тебе же будет приятней. Он заулыбался, расстегнул штаны, опустился на серую бесформенную кучу тряпья. Подумал, снял куртку и стянул через голову рубаху. Тощее тело в присохших струпьях грязи. Анна Стина подошла совсем близко. Он протянул ей руки для объятия, но она решительно перевернула бутылку и высыпала порошок ему на грудь. Он от неожиданности даже не пошевелился, но растерянность мгновенно переродилась в злобу: – Я же тебе сказал, дура, без воды порошок не действует! Теперь так дешево не отделаешься. Анна Стину мгновенно выдернула пробку из бутылки с перегонным и плеснула ему на грудь. Комната мгновенно наполнилась запахом горелого мяса. Едкий белый дым поднимался от его груди, кожа пузырилась и плавилась; она не была уверена, что он расслышал ее голос за собственным отчаянным воплем, но все же прошипела: – Пощупай еще раз свою преисподнюю. Пора привыкать – тебе уж точно туда дорога. Вылезла из люка на лед и пошла домой той же дорогой. Потрясла бутылкой: надо удостовериться, что там что-то осталось. 18