Девицы насели на закуски и чуть протрезвели. — Ты, Белка, эта… — гостья (от которой пахло так же, как в лавке Лютого, типографской краской), хрустя капустой, деловито посоветовала: — с девичеством своим особо не носись. Любит — не любит, какая разница? Если он мужик, от ласки не откажется. Тебе пусть малость движимого от договора перепадет, помимо имущества недвижимого. Вряд ли твой ведьмак на тебе жениться, так хоть тела молодого, горячего отведаешь. — А то и ребеночка приживешь. Краси-и-ивого, с Даром, — закатив глаза, мечтательно предположила вторая сестра, от которой пахло рисовым клеем. — Соня, окстись! — рявкнула первая. — А что такого?! — смутилась вторая. — Не могу я так, — помявшись, призналась Хранительница. — Не могу без взаимной любви. Еся подумает, что я его в ловушку заманила, чтобы привязать. Он ведь уверен, что я в Сильверград приехала на женихов охотиться. Ох, девоньки, два месяца прошло, как мы встретились, а как поменялось-то все. И скоро сказке конец, а кто слушал, молодец. — Бедная, — выдохнули девушки. — Ничего, я сильная, от тоски не умру. И дело у меня есть важное, отвлекусь. — Да, — сестры одобрительно покивали, — ничто так боль сердечную не лечит, как свой бизнес. Выпьем за бизнес! За лучших друзей девушек, золотые безанты, и за мужиков, чтоб им пусто было! Бутылки забулькали. Дальше кицуне слушать не стал, тем более что девицы принялись выть песни. Оборотень взбежал на третий этаж, по дороге стащив с кухни куриное крыло (теперь ему не требовались людские подношения), превратился в лиса и устроился ночевать на балке под потолком, прямо над кроватью Хозяйки. Тут его никто не увидит, а ему еще рано показываться хозяйке на глаза. Чутье лисье подсказывает, что-то затевается, а откройся он Беляне, она начнет вокруг него хороводы водить, от дела отвлекать. Лис свернулся и заснул, лишь одно ухо подергивалось в такт нестройной песне: — … ты люби-и-и меня, ведьмак, за красу-у-у и просто та-а-ак! *** Погуляли девчонки знатно. Еся аж присвистнул, пересчитав бутылки. Даже засомневался, что получится осуществить запланированную на вечер следующего дня поездку. Хмурый тяжко вздохнул и велел: — Ты Беляну спать отнеси, а я уж с барышнями управлюсь. Дворф крякнул, подставил плечо под сидящую за столом (головой в бумажной тарелке) правую близняшку и оттащил ее в угол, на диван. Левую он уложил рядом «валетиком», накрыл «конструкцию» в середке пледом. Сестры похрапывали на удивление гармонично — в такт. Когда Елисей спустился, Хмурый сидел за столом и посасывал, не зажигая, свою изгрызенную трубку. На Есю он посмотрел из-под век, испытывающе. — Чего долго так? Любовался? Еся смущенно кивнул. Чтобы немного смягчить глупую романтичность ситуации, чуть сыронизировал. — Она такая красивая и тихая… когда спит. — И чего молчишь, не открылся ей еще? Почему не поговорите по душам? Я же вижу, девочка к тебе прикипела. — Прикипела… — протянул Еся, присаживаясь напротив. — Хмурый, это правда, что Василиса за короля заморского Свема Великана вышла, а Ольга… — За принца с востока, повелителя Империи Джиннов, — кивнул дворф. — Настена сделалась царицей Тридевятого. Мужем ей стал оборотень-птицеглав, тоже царских кровей, но сначала она созвала добрых молодцев со всех миров и заставила задания свои выполнять. Самого мудрого выбрала, самого стойкого, а не красивого. — И надо же какое совпадение — тоже принца, — скривившись, сказал Еся. — Ах вот что тебя волнует! Напрасно ты это. Время сейчас другое. Ведьмак покачал головой: — Время всегда за кровь и деньги. А Ярила не потому ли замуж не вышла, что ровню себе не нашла? Дворф помолчал: — Не знаешь ты ничего, вот выводы и не делай. Послушай лучше. Они перебрались во двор, сели на камень, и Хмурый закурил. На дерево у забора слетел Розоклюв, начал прихорашиваться, запел, перепрыгивая с ветки на ветку. С забора за ним очумелым взглядом наблюдал черный кот. — Источник. Все, кто из него испил, зверье всякое, Беляне теперь водицей Мертвой напоить надобно. Нехорошо это — в жизни посмертной задерживаться. Ярила за этим следила.… Ты пойми, ведьмак, — Хмурый заговорил с жаром, в несвойственной для него, язвительного, вечно скептически настроенного, манере, — быть Хранительницей — бремя тяжкое. Ярила с ним справлялась. Строгая она была, резкая даже, потому и детишек заводить не хотела, одну внучатую племянницу к себе приблизила, разглядела в ней Дар. Но Беляна не такая, ей опора нужна. Испокон веков Вещие Девы выходили замуж за тех, кто им под стать был, понимал их, чувствовал, служил крепостью надежной, защитой. В те времена именно такие люди во главе народов вставали, вот потому-то были они короли доблестные, и принцы, и князья всякие. Сейчас кровь их замутилась, разбавилась. А души великие рождаются среди народа простого. Но это не важно, впереди ты или в тылу. Врагов у Хранительниц много, Елисеюшка, Вода Волшебная — приз, за который всякий, до власти охочий, насмерть сражаться готов. Ты сам Беляну нашел, сам на ее защиту встал, жизнью рискуя, даже саму Навь на разговор вызвал. Вот и подумай: чем не подвиг? В сказках оно всегда интереснее звучит, чем в обычной жизни, но приглядеться — то же самое. Елисей, тяжело дыша, опустил голову на руки. Мысль о том, что он равен по доблести героям былых времен, привела его в замешательство. Значит, достоин? Боги небесные точно к челам длани не приложат, головой качая, если он к Беляне посватается? Не вспомнят, какой бестолочью он был? — Ты особо не радуйся, — Хмурый затянулся ароматным табаком. — Чует мое сердце, все еще впереди у нас. — Знаю, — буркнул Еся. … Вспомнилось, как выбравшись из пещеры с черным озером-зеркалом, он лег на камни у входа. Метаморф никуда, оказывается, не ушел, сидел там, курил и смотрел на него, вытаращив глаза гораздо сильнее, чем обычный человек. — А я думал, ты… того… Еся вяло махнул рукой и вдруг… потерял Беляну. Ее… не стало. Только что была в этом мире, в ощущениях ведьмака, теплым пятнышком в его мыслях, и исчезла. Страшная тревога сдавила грудь. Он привык… он так привык ее чувствовать! Елисей обратился в нетопыря, взлетел над скалами и по дороге в Торговый Квартал, чувствуя, что не успевает, решился на отчаянный шаг: воззвал к древней ведьмацкой магии, текущей в крови. Той, что даже высшие маги, к их глубокому недовольству, до сих пор не классифицировали и не наделили ярлыком с определением. — Духи ветра, — шептал Еся, пролетая над серебряной сетью первого моста. — Где Беляна? Что с ней? Почему я ее не чувствую? Дайте подсказку. Обещаю, что не обижу, одарю. Прошла целая вечность, и пред глазами замелькали белые «облачка». — Она в Яви, но не слышна, — прошептали на ухо почти невидимые, полупрозрачные ветряные девы, редкие существа из Прави, никогда не идущие на контакт с ведьмаками без обещания платы. — И все хорошо с ней… пока. Но поспеши. Злые силы собираются, круг смыкают. Лети на голос ветра. После долг вернешь. Так Еся узнал о хрустальном гробе, отрезающем человека от Яви, помещающем его между мирами, ни тут, ни там. … — Знаю, — повторил он сквозь зубы. «И все хорошо с ней… пока». *** — Доволен? — Марья провела рукой по широкой обнаженной груди ведьмака. — Ты… сокровище мое, Марьюшка. Я… словно в Чертогах Небесных побывал, — речь давалась мужчине с трудом. Еще бы. Марья, не сколько естеством, сколько колдовством, провела нового любовника по узкой тропке между человеческим удовольствием и нечеловеческим экстазом, способным лишить разума. Рисковала, но нужно было впечатление произвести, привязать к себе крепким узлом. Кто из мужчин такое с одной женщиной испытал, никуда от нее не денется. — И ты неплох, — промурлыкала Лебедь, поглаживая поджарое тело любовника. Не мальчик, муж зрелый. Многих женщин знал, но на Марью смотрит, как на богиню, из Небесного Ирия сошедшую. За триста лет она поднаторела в любовных играх и без магии, но сама думала, что к плотским наслаждениям интерес потеряла. Однако не без любопытства проверила: так ли хороши ведьмаки в постели? Оказалось, и впрямь хороши — чувственны, чувствительны и не ленивы. — Готов ли ты любить меня, защищать от злых людей и чар, ведь-маг? — прошептала она. — Готов. Жизнь к твоим ногам возложу. Только позволь служить тебе. — Рада буду твоей службе. Врагов у меня много, — Лебедь опустила ресницы, чтобы скрыть яростный огонек в глазах. И что там отец телится? Где голова Елисея? Когда девку его из дома с Источником вышвырнут? Потерял, видно, Мор Колоярович былую хватку. Нежный стал. Сестру «пасет», точь-в-точь как ту корову Зорьку, чье имя дала сестрице покойная ее матушка. Что там Зоря учудила опять? Замуж ей пора и побыстрее. И жених есть на примете. Марья сама с мэром поговорит, племянник его, Арман, до сих пор в холостяках. — Как же не быть врагам и завистникам у такой красы ненаглядной! — с жаром подхватил ведьмак. Лебедь посмотрела на него вроде как застенчиво, зарумянилась даже, но щеки покраснели от того, что злость разобрала: ты сейчас говоришь, что на все готов, а кровью руки замарать соратника своего, ведьмака Еськи, небось не захочешь. И хоть подвигов за тобой числится немало, вон шрамов сколько, не сбежишь ли, когда поймешь, с какой навьей силой за любимую сражаться придется? Нужно с Духом потолковать, прощупать перспективы. Что изменилось после того, как Лебедь соблазнила ведьмака? Каков прогноз? Марья поднялась, накинула халат. — Лежи, — бросила любовнику, дернувшемуся пойти за ней, — сейчас вернусь. Она спустилась в гостиную. Почуяв неладное, заглянула в прихожую. Дверь была раскрыта настежь. Сердце забилось дурным стуком: это они с ведьмаком захлопнуть забыли, когда ввалились в квартиру, срывая друг с друга одежду, или…? Побежала в комнаты и глухо вскрикнула. На том месте, где висело Зеркало, на стене было темное пятно, прожженное частым применением Темного Дыхания. — Охрана!!! — завизжала Марья, метнувшись к раскрытой двери. Этажом ниже завозились, охранник-оборотень поднял кверху сонную морду. — Кража!!! Кто был здесь?! Кто мимо тебя проходил?! — Никто, госпожа! Последние вы и… спутник ваш. И горничная ваша новая. — Горничная?! — завизжала Марья. — Новая?! Как выглядела? Охранник ничего не смог припомнить. Была девица, назвалась горничной. И сразу как-то… доверие завоевала. — Обыскать дом! Всех, кого чужого найдешь — сюда! Охранник осоловело кивнул, забормотал в рацию. Горничную Марья не меняла, хотя та была неуклюжа и глупа.