Но уйти они все равно отказывались. Они продолжали ждать – лица их усохли от горя, словно выдержанная древесина. Другие люди во дворе – посетители и работники – бросали озадаченные взгляды в их сторону и перешептывались друг с другом. Девочка-подросток, сидевшая возле мамы, наблюдала за каждым их движением, но в любопытстве сквозило презрение. Пожилая женщина в платке окинула их хмурым брезгливым взглядом, которым всегда одаривала всяких чудаков и посторонних. Друзья Лейлы были здесь чужими, впрочем вряд ли где-то их сочли бы своими. Стоило лишь вечерней молитве огласить окрестности ближайшей мечети, какая-то женщина с аккуратной короткой стрижкой и до странности прямой походкой быстро вышла из здания и направилась прямо к ним. На ней была прикрывавшая колени юбка-карандаш цвета хаки и пиджак в тонкую полоску такого же цвета, на нем красовалась большая брошь в виде орхидеи. Она была директором отдела медицинского обслуживания пациентов. – Вам нет смысла оставаться здесь, – сказала женщина, не глядя никому в глаза. – Ваша подруга… Врач осмотрел тело и написал официальное заключение. Вы можете запросить его копию, если хотите. Она будет готова примерно через неделю. Но сейчас вам необходимо уйти, прошу вас. Вы всем создаете неудобства. – Не утруждайтесь напрасно. Мы никуда не уйдем, – сказала Ностальгия Налан; она продолжала сидеть, словно настаивая на своей правоте, тогда как остальные, завидев женщину, встали. Глаза у Налан были тепло-карими, миндалевидными, но обычно смотревшие на нее люди замечали не это. Они видели длинные наманикюренные ногти, широкие плечи, кожаные брюки, силиконовые груди. Они видели бесстыдную транссексуалку, которая пялилась на них. Это же видела и служащая больницы. – Прошу прощения? – раздраженно отозвалась она. Налан бережно открыла свою сумочку, вынула сигарету из серебряного портсигара, но не стала прикуривать, несмотря на большое желание это сделать. – Я говорю, что мы никуда не уйдем, пока не увидим свою Лейлу. Если понадобится, мы разобьем здесь лагерь. Брови женщины поплыли вверх. – Полагаю, вы меня недослышали, так что я попытаюсь выразиться яснее: ждать нет необходимости. Вы ничем не поможете своей подруге. Вы не родственники. – Мы ей ближе, чем родственники, – дрожащим голосом возразил Саботаж Синан. Налан с усилием сглотнула. В ее горле застрял комок, с которым она ничего не могла поделать. С тех пор как она узнала об убийстве Лейлы, Налан не проронила ни слезинки. Что-то мешало ее боли – ярость, делающая жестче каждый ее жест, каждое слово. – Послушайте, это не касается моей организации, – заметила директор. – Дело в том, что вашу подругу отвезли на кладбище. Вероятно, ее уже захоронили. – Что… Что вы сейчас сказали? – Налан медленно поднялась на ноги, словно только что очнулась от сна. – Почему нас не предупредили? – По закону у вас нет права… – По закону? А по-человечески? Если бы мы знали, мы бы поехали с ней. И куда же вы отвезли ее, идиоты несчастные?! Директор поморщилась, ее глаза на секунду расширились. – Во-первых, вы не имеете права разговаривать со мной в таком тоне. А во-вторых, я не уполномочена сообщать… – Тогда пойдите приведите того, кто уполномочен, черт возьми! – Со мной не следует разговаривать в таком тоне! – возмутилась директор, и ее подбородок задрожал. – Боюсь, мне придется попросить охрану вывести вас за пределы территории больницы. – Боюсь, мне придется треснуть вас по физиономии, – отозвалась Налан, но друзья схватили ее за руки и оттащили в сторону. – Мы должны сохранять спокойствие, – прошептала Джамиля, впрочем было неясно, услышала ли Налан это предупреждение. Директор отдела медицинского обслуживания пациентов резко развернулась и собралась уже двинуться прочь, но потом остановилась и бросила на них косой хмурый взгляд: – Для таких людей существуют специальные кладбища. Меня удивляет, что вы этого не знали. – Сучка, – тихо пробормотала Налан. Ее низкий хриплый голос был все равно слышен; разумеется, она и хотела, чтобы эта женщина знала, что они о ней думают. Спустя несколько минут охранники выпроводили друзей Лейлы с территории больницы. На мостовой собралась толпа зевак с удивленными улыбками на лицах – они безотрывно наблюдали за происходящим, что в очередной раз доказывало: Стамбул был и навсегда останется городом спонтанных представлений и всегда готовых к ним заинтересованных зрителей. Однако никто не обратил внимания на старика, который шел за этой группой, отставая на пару метров. После того как неуправляемая пятерка была спроважена охранниками до какого-то угла вдали от больницы, Камил Эффенди приблизился к ним: – Прошу прощения, что вмешиваюсь. Но можно мне поговорить с вами? Один за другим друзья Лейлы обернулись и пристально посмотрели на старика. – Что ты хочешь, амджа? – спросила Зейнаб-122. Тон у нее был подозрительный, но не враждебный. За очками в черепаховой оправе глаза у нее покраснели и опухли. – Я работаю в больнице, – подавшись вперед, сказал старик. – Я видел, что вы ждали… и соболезную вашей потере. Друзья Лейлы на мгновение замерли, ведь они не ожидали, что незнакомец отнесется к ним с сочувствием. – Скажите, а вы видели тело? – спросила Зейнаб-122 и чуть более тихим голосом добавила: – Вы думаете… она сильно страдала? – Да, я видел ее. Полагаю, это была быстрая смерть. – Камил Эффенди кивнул, стараясь убедить не только других, но и самого себя. – Я занимался ее отправкой на кладбище. Это там, в Килиосе. Я не уверен, что вы слышали о нем, его знают не многие. Его называют Кимсэсизлер-Мезарлыи. По мне, не очень-то хорошее название. Там нет надгробий, только деревянные таблички с номерами. Но я могу сказать вам, где она похоронена. Вы имеете право знать. Сказав так, старик вынул кусок бумаги и ручку. Тыльные стороны его ладоней покрывали выпуклые вены и старческие пятна. Он быстро нацарапал номер своим неаккуратным почерком. – Вот, держите. Идите навестите могилу своей подруги. Посадите красивые цветы. Помолитесь за ее душу. Я слышал, она из Вана. Оттуда же моя покойная жена. Она умерла во время землетрясения в семьдесят шестом. Мы несколько дней копались в обломках, но так и не смогли найти ее. Спустя два месяца бульдозеры сровняли всю местность. Люди постоянно говорили мне: «Не печалься, Камил Эффенди. Какая разница, в конце концов? Она похоронена, однажды все мы окажемся рядом с ней, на два метра под землей». Наверное, они не имели в виду ничего плохого, но, видит Бог, я ненавидел их за эти слова. Похороны для живых, это верно. Организовать приличные похороны очень важно. Иначе внутри так и будет болеть, как думаете? Ладно, не обращайте внимания, я просто болтаю… Хотел сказать вам, что знаю, каково это – не попрощаться с близким человеком. – Наверное, вам было очень тяжело, – выдавила Голливуд Хюмейра. Обычно ужасно болтливая, казалось, она потеряла дар речи. – Горе как ласточка, – продолжал старик. – Однажды ты просыпаешься и думаешь, что оно прошло, но оно просто улетело в теплые края погреть свои перышки. Рано или поздно оно вернется и снова усядется у тебя на сердце, словно на карнизе. Старик пожал руку всем друзьям Лейлы – одному за другим – и пожелал им удачи. Они смотрели, как он ковылял прочь, пока, войдя в огромные ворота, не скрылся за углом больничного здания. И только после этого Ностальгия Налан, широкоплечая и ширококостная женщина ростом шесть футов два дюйма, села на край тротуара, прижала колени к груди и зарыдала, словно ребенок, брошенный на чужой земле. Все молчали. Через некоторое время Хюмейра положила руку на поясницу Налан: – Пойдем, моя дорогая. Пойдем отсюда. Нам нужно разобрать Лейлины вещи. Мы должны покормить Мистера Чаплина. Лейла ужасно расстроилась бы, если бы мы не позаботились о ее коте. Бедняжка, он, наверное, ужасно голодный. Прикусив губу, Налан быстро вытерла глаза тыльной стороной ладони. Она встала, возвышаясь над всеми, несмотря на слабость в нетвердых ногах. В ее висках пульсировала тупая боль. Она жестом попросила друзей идти дальше без нее. – Ты уверена? – с тревогой посмотрела на нее Зейнаб-122. – Конечно, милая, – кивнула Налан. – Я догоню вас чуть позже. Они послушались – как обычно. Оставшись в одиночестве, Налан зажгла сигарету, о которой мечтала чуть ли не с полудня, но отказывала себе из-за астмы Хюмейры, сделала длинную затяжку и подержала ее в своих легких, а затем выдохнула спиральку дыма. «Вы не родственники», – сказала та руководительница. Что она о них знала? Да ничего, черт возьми! Она вообще не знала ни Лейлу, ни их всех. Ностальгия Налан считала, что в этом мире встречаются родственники двух типов: родные по крови – и друзья, некровные родные. Если кровные родственники оказываются хорошими и заботливыми, можешь считать себя счастливцем и наслаждаться этим, а если нет, у тебя все равно есть надежда – все может наладиться, стоит лишь покинуть свой дом, отвратительный дом. Некровная родня появляется в более позднем возрасте и по большей части – по твоей собственной инициативе. Да, сложно заменить любящую, счастливую семью, своих родственников, но, если таковых не имеется, некровная родня поможет смыть боль, что черной сажей застревает внутри. А потому друзьям можно отвести особое место в своем сердце, куда большее, чем всем своим кровным родственникам, вместе взятым. Однако тем, кто никогда не ощущал презрения собственных родственников, не понять этой правды. Они никогда не узнают, что в некоторых случаях седьмая вода куда гуще того самого киселя. Обернувшись, Налан бросила последний взгляд на больницу. Морга отсюда не было видно, однако она поежилась, ощутив холод, который пробрал ее до костей. Смерть не особенно пугала ее. Да и в жизнь после жизни она не верила – не могут все бесчинства этого мира обернуться благодатью в том. Будучи единственной открытой атеисткой среди друзей Лейлы, Налан считала плоть, а вовсе не абстрактность вроде души вечной. Ее молекулы проникают в почву и дают удобрение растениям, эти растения поедают животные, а животных – люди, так что, несмотря на предположения большинства, человеческое тело бессмертно и находится в бесконечном путешествии по природным циклам. Чего еще требовать от загробного мира? Однако Налан всегда считала, что именно она умрет первой. В каждой компании старых испытанных друзей есть человек, инстинктивно ощущающий, что уйдет раньше других. И Налан была уверена, что это именно она. Все эти эстрогенные препараты, лечение, блокирующее тестостерон, послеоперационные обезболивающие, не говоря уже о многолетнем обильном курении, неправильном питании и бесконечном пьянстве… Умереть должна была она. А никак не Лейла, полная жизни и сострадания. Это не переставало удивлять Налан и даже слегка раздражать: в отличие от нее самой, Стамбул не ожесточил Лейлу, не сделал ее циничной и озлобленной. С северо-востока подул, пробираясь на материк и поднимая запахи стоков, ледяной ветер. Холод заставил Налан напрячься. Боль, пульсировавшая в висках, сместилась – теперь она расползлась по груди, вонзилась в грудную клетку, словно чья-то рука сдавила ее сердце. Далеко впереди час пик был в самом разгаре: движение запрудило артерии города – города, который в этот момент напоминал огромное хворое животное, дышащее тяжело и прерывисто. Дыхание Налан было, напротив, учащенным и даже яростным, ее черты исказились жгучим негодованием. Беспомощность Налан усиливала даже не внезапная смерть Лейлы, не ужас и жестокость, которые ей сопутствовали, а совершенное отсутствие справедливости во всем этом. Жизнь полна несправедливости, но, как теперь понимала Налан, смерть превосходит ее в этом смысле. Даже в детстве кровь у Налан вскипала, когда она видела, что с кем-нибудь – не важно, с кем, – обращаются жестоко и несправедливо. Она не была настолько наивна, не ждала честности от извращенного мира, как выражался Д/Али, но верила, что каждый имеет право на некую долю достоинства. И если сравнить эту долю достоинства с малюсеньким наделом земли, который принадлежит тебе, и только тебе, именно там ты посеешь семя своей надежды. Этот крохотный зародыш в один прекрасный день даст ростки и расцветет. По мнению Налан, именно за это малюсенькое семя и следует бороться. Она вынула листок бумаги, который они получили от старика, и прочитала неразборчивую запись: «Килиос, Кимсэсизлер-Мезарлыи, 705…» Последняя цифра, при ближайшем рассмотрении напоминающая корявую «2», едва уместилась в самом низу листка и была почти нечитаемой. Почерк, конечно, не самый аккуратный. Авторучкой, которую она носила в своей сумочке-клатче, Налан обвела каждое слово. Затем бережно сложила листок и вернула в свой карман. Несправедливо выкидывать тело Лейлы на Кимсэсизлер-Мезарлыи, ведь она вовсе не была разобщена. У Лейлы были друзья. Верные, любящие друзья на всю жизнь. Может быть, ничего другого у нее и не было, но это есть наверняка. Старик был прав, подумала Налан. Лейла заслуживает приличных похорон. Резким движением она швырнула окурок на тротуар и сапогом раздавила тлеющий край. Со стороны порта медленно подползал туман, застилая кальянные и бары, располагавшиеся у самого берега. Где-то в этом городе-миллионнике убийца Лейлы ужинал или смотрел телевизор без каких-либо угрызений совести, а ведь он не имеет права называться человеком. Налан вытерла глаза, но слезы не унимались. По ее щекам текла тушь. Мимо прошли две женщины – обе с прогулочными колясками. Смерив ее удивленными, полными жалости взглядами, они отвернулись в сторону. И тут же на лице Налан отразилось страдание. Она привыкла, что ее внешность или ее сущность вызывают презрение или брезгливость. Это все ерунда, однако она не выносила жалости по отношению к себе и своим друзьям. Поспешно уходя прочь, Налан уже приняла решение. Она даст сдачи, как привыкла поступать всегда. В ответ на правила общества, его осуждение и предрассудки… в ответ на немую ненависть, которая наполняет жизнь таких людей, словно газ без вкуса и запаха, она станет бороться. Никто не имеет права отбросить в сторону тело Лейлы, словно оно не имеет значения и не имело раньше. Она, Ностальгия Налан, сделает так, чтобы к ее старой подруге относились, как полагается, с уважением. Еще не конец. Еще рано. Сейчас она поговорит с остальными, и вместе они отыщут способ устроить похороны Лейлы – и не какие-то там захудалые, а самые лучшие, каких еще не видывал этот старый неуемный город. Этот старый неуемный город Стамбул – иллюзия. Неудавшийся трюк фокусника. Стамбул – мечта, существующая лишь в умах поглотителей гашиша. На самом же деле одного Стамбула не существует. Стамбулов много – борющийся, соперничающий, конфликтующий, – и каждый из них понимает, что в итоге выживет лишь один.