– Дорогая, я тебя уверяю: чтобы такое случилось, нужно узнать мужское тело. Нельзя забеременеть, просто прикоснувшись к дереву. Лейла небрежно кивнула. Она налила себе стакан воды и, прежде чем пить, прополоскала рот. Отставив стакан в сторону, она произнесла тихим бесстрастным голосом: – Но я… я прекрасно знаю мужское тело. Тетины брови поползли вверх. – О чем это ты? – Ну то есть дядю можно считать мужчиной? – спросила Лейла, словно обращаясь к стакану. Тетя замерла. Молоко медленно поднималось в медной кастрюльке. Лейла подошла к плите и выключила конфорку. На следующий день баба́ выразил желание поговорить с ней. Они сели на кухне, у того самого стола, где он учил ее молитвам на арабском и рассказывал о черном и синем ангелах, которые придут навестить ее в могиле. – Твоя тетя рассказала мне кое-что очень неприятное… – Баба́ запнулся. Лейла хранила молчание, пряча трясущиеся руки под столом. – Ты ела землю. Никогда больше так не делай. У тебя заведутся червяки, слышишь? – Подбородок баба́ скосился чуть в сторону, зубы сжались так, словно он решил разгрызть нечто невидимое. – И нельзя ничего придумывать. – Я ничего не придумываю. В пепельном свете, падавшем из окна, баба́ казался старше и как-то меньше, чем обычно. Он пристально и мрачно разглядывал дочь. – Иногда разум шутит с нами. – Если не веришь, отведи меня к врачу. Отчаяние мелькнуло на его лице, а затем снова сменилось жесткостью – еще более явной. – К врачу? Чтобы об этом узнал весь город? Ни за что! Разве ты не понимаешь? Об этом нельзя говорить с чужими людьми. Предоставь это мне. – Затем он добавил, слишком быстро, словно оглашая заученный ранее ответ: – Это семейная проблема, и мы найдем решение внутри семьи. Спустя два дня они снова оказались у кухонного стола, на этот раз с ними сидели мама и тетя, сжимая в руках платки, глаза у них покраснели и опухли от слез. Тем утром обе женщины расспрашивали Лейлу о месячных. Лейла, которая последние два месяца не замечала крови, усталым и убитым тоном рассказала им, что кровь у нее пошла накануне утром, но на этот раз как-то странно: чересчур сильно и болезненно, с каждым движением в нее словно изнутри вонзалась иголка, она даже не могла дышать. Мама, похоже, втайне обрадовалась, услышав это, и быстро сменила тему, а тетя пристально и очень печально посмотрела на Лейлу, понимая, что это выкидыш, похожий на ее собственный. – Это пройдет, – тихо пробормотала она. – Это скоро закончится. Так с Лейлой впервые за долгие годы поговорили о тайнах женского тела. Затем, стараясь говорить как можно короче, мама сказала, что больше ей не нужно бояться беременности и что так гораздо лучше, нет худа без добра, все забудут об этом и больше не станут упоминать, разве что в молитвах, когда станут благодарить Аллаха за Его милосердное вмешательство в эту историю в последнюю минуту. – Я поговорил с братом, – сказал баба́ на следующий день. – Он понимает, что ты еще юная… и запуталась. – Я не запуталась. – Лейла разглядывала скатерть, водила пальцем по сложно перевитой вышивке. – Он рассказал мне о мальчике, с которым ты виделась в школе. Мы были в полном неведении, но, оказывается, об этом все говорили. Боже мой, сын фармацевта! Я никогда не любил эту подлую и холодную женщину. Мне следовало бы знать. Какова мать, таков и сынок. Лейла ощутила, как горят ее щеки. – Ты имеешь в виду Саботажа… Синана? Оставь его в покое. Он мой друг. Мой единственный друг. Он добрый мальчик. А дядя врет! – Прекрати. Ты должна уважать старших. – Почему ты не веришь мне – своей дочери? – Силы покинули ее. Баба́ откашлялся. – Давайте успокоимся. Мы должны по-умному справиться с этой ситуацией. У нас был семейный совет. Твой кузен Толга – хороший мальчик. Он согласился жениться на тебе. У вас будет помолвка… – Что? Толга – ребенок, ночевавший тем летом в той же комнате. Пока он спал в своей колыбельке, его отец ночами рисовал круги на ее животе. Теперь этого мальчика семейные старейшины выбрали ей в мужья. – Мы знаем, он моложе тебя, – сказала мама, – но в этом нет ничего страшного. Мы объявим о помолвке, чтобы все знали, что вы предназначены друг для друга. – Да, так мы заткнем все злобные рты, – продолжил баба́, – а потом у вас будет религиозная свадьба. Через несколько лет ты сможешь выйти замуж официально. В глазах Аллаха достаточно и религиозной свадьбы. – Как тебе удается смотреть глазами Аллаха? – спросила Лейла куда спокойнее, чем было у нее на душе. – Мне всегда было интересно. Баба́ положил ей руку на плечо: – Я знаю, что ты встревожена. Но теперь тревожиться не о чем. – Я если я откажусь выходить за Толгу? – Ты этого не сделаешь, – сказал баба́, и его лицо напряглось. – А ты? – С широко раскрытыми глазами Лейла повернулась к тете. – Ты веришь мне? Потому что я поверила тебе тогда, помнишь? В то мгновение Лейла думала, что тетя кивнет – достаточно было бы и самого слабого движения, – но Бинназ не сделала этого. – Все мы любим тебя, Лэйлочка, – вместо этого сказала она. – Мы хотим, чтобы наша жизнь вернулась в нормальное русло. Твой отец все наладит. – Все наладит? – Не груби тете! – одернул ее баба́. – Какой еще тете? Я думала, она моя мать. Да или нет? – (Никто не ответил.) – В этом доме все лгут и притворяются. Наша жизнь никогда не была нормальной. Мы не нормальная семья. Почему вы все время играете роли? – Хватит, Лэйла! – нахмурившись, сказала мама. – Мы все пытаемся помочь тебе. – Я так не думаю, – медленно произнесла Лейла. – Я думаю, вы пытаетесь спасти дядю. Ее сердце рвалось из груди. Все эти годы она страшилась того, что может случиться, если она расскажет отцу о происходившем за закрытыми дверями. Она была убеждена, что он никогда не поверит ей, ведь он так любит своего брата. Но теперь внутри щемило. На самом деле баба́ поверил ей. Именно поэтому он не ворвался в дом к Даме Фармацевту, дрожа от ярости и негодования, и не потребовал, чтобы ее сын женился на его поруганной дочери. Именно поэтому он действовал тихо, в семейных рамках. Баба́ знал, кто говорил правду, а кто врал. Ноябрь 1963 года. Ближе к концу месяца Таркан серьезно заболел. Его грипп превратился в пневмонию, однако врач сказал, что в действительности у него слабое сердце. Свадебные хлопоты отложили. Тетя была вне себя от волнения. Как и Лейла, хотя охватившее ее онемение лишь только усугубилось с течением времени и ей было невероятно тяжело показывать свои эмоции. Часто приходила жена дяди, предлагая помощь, принося домашнюю еду – жаркое и подносы с пахлавой, словно в дом скорби. Порой Лейла ловила на себе пристальные взгляды женщины, которые выражали нечто вроде жалости. Сам дядя не показывался. Лейла так и не узнала, кто так решил – он сам или баба́. В день, когда умер Таркан, они широко распахнули все окна в доме, чтобы его душа поменялась местами со светом, а его дыхание стало воздухом, а то, что осталось от него, улетело с миром. Словно пойманная бабочка, подумала Лейла. Именно так жил ее брат среди них. Она опасалась, что все они бросили этого чудесного ребенка – один за другим, включая ее саму, особенно ее саму. В тот же вечер, когда еще было совсем светло, Лейла ушла из дома. Она уже давно собиралась это сделать, поэтому, когда наступил удобный момент, она сделала это быстро, мысли беспорядочно крутились у нее в голове, и она опасалась: если задержаться даже на секунду, храбрость покинет ее. Поэтому она ушла, даже не задумавшись, даже не моргнув. Только не через кухонную дверь. В кухне сидели все: родственники и соседи, мужчины и женщины, представители противоположных полов могли безнаказанно общаться только во время свадеб или похорон. Голоса гостей стихли, когда имам начал читать суру Аль-Фатиха: «Веди нас прямым путем, путем тех, кого Ты облагодетельствовал, не тех, на кого пал гнев, и не заблудших». Лейла прошла в переднюю часть дома и открыла главную дверь, тяжелую и прочную, с литыми засовами и железными цепями, которые были до странности легкими на ощупь. В ее сумке лежало четыре крутых яйца и десяток зимних яблок. Она направилась прямиком к дому Дамы Фармацевта, но войти в него не решилась. Она немного побродила вокруг, неторопливо прошлась по старому кладбищу за аптекой, читая имена умерших на могильных камнях и задумываясь о том, какую жизнь они прожили, и ждала, когда ее друг вернется из школы. Деньги, которые ей нужно было потратить на автобусный билет, Синан украл у мамы. – Ты уверена? – то и дело спрашивал парнишка, провожая ее на автобусную станцию. – Стамбул огромный. Ты там никого не знаешь. Оставайся в Ване. – Зачем? Мне тут больше нечего делать. На его лице вспыхнула боль, которую Лейла заметила слишком поздно. – Я не имею в виду тебя. Тебя мне будет ужасно не хватать. – Мне тебя тоже, – сказал он; его верхнюю губу уже затемнял легкий пушок. Бутуз испарился. В последнее время Синан похудел, его круглое лицо как-то осунулось, а скулы стали более заметны. В какой-то момент он собрался было сказать что-то еще, но смелость прошла, и он отвел взгляд. – Слушай, я буду писать тебе каждую неделю, – пообещала Лейла. – Мы увидимся снова. – Может, здесь тебе будет безопаснее? Лейла не произнесла этого вслух, но где-то в глубине ее души отозвались слова, которые, как ей казалось, она уже где-то слышала: «Даже несмотря на то, что здесь безопасно, как ты считаешь, это не значит, что место подходящее». В автобусе пахло дизелем, лимонным одеколоном и усталостью. Сидевший перед ней пассажир читал газету. Когда Лейла увидела новости на первой полосе, ее глаза округлились: совершено покушение на президента Америки, человека с лучезарной улыбкой. В газете были фотографии его самого и его красавицы-жены в шляпке-таблетке – всего за минуту до первого выстрела они ехали в автоколонне и махали толпе. Лейле хотелось прочитать побольше, но свет вскоре выключили. Она вынула из сумки яйцо, очистила его и потихоньку съела. Потом время замедлилось, и ее веки сомкнулись. Лейла настолько ни о чем тогда не знала и не подозревала, что и впрямь считала: она справится со Стамбулом и победит мегаполис в игре, где действуют лишь его собственные правила. Однако она не была Давидом, а Стамбул – Голиафом. Никто не молился о том, чтобы она выиграла, и ей не к кому было обратиться в случае поражения. Там все мгновенно и запросто исчезало. Это она поняла в момент прибытия. Пока она умывалась в туалете на автобусной станции, кто-то украл ее сумку. В одну секунду Лейла лишилась половины своих денег, оставшихся яблок и браслета – того самого, который поднял вверх ее младший брат на церемонии в честь прорезывания зубов.