– И вы называете это чаем? Он и не горячий вовсе! – проревел дядя, наслаждаясь новообретенной властью над этим порядочным, скромным человеком. Проседая от раздражения дяди, словно гвоздь под молотком, официант принес щедрые извинения и помчался назад. После достаточно продолжительного времени он явился с новым самоваром – на этот раз настолько горячим, что от него расходились бесконечные завитки дыма. Пока он разливал чай по чашкам, Лейла заметила, что кровь отлила от лица мужчины – настолько усталым он казался. Усталым, но при этом до отвращения покорным. Именно в этот момент в его поведении Лейла распознала такое знакомое чувство беспомощности, безоговорочную покорность перед властью и авторитетом дяди, в которых, больше чем кого-либо, можно было уличить именно ее. Внезапно она вскочила и схватила чашку: – Я хочу чая! Прежде чем кто-нибудь успел что-то сказать, Лейла сделала глоток, обварив себе язык и нёбо так сильно, что в глазах проступили слезы. Однако она все-таки проглотила жидкость и криво улыбнулась официанту: – Великолепно! Мужчина нервно поглядел на дядю, а потом снова на Лейлу. Он быстро пробормотал «спасибо» и исчез. – Чего это ты творишь? – спросил дядя скорее с удивлением, чем с раздражением. Мама попыталась сгладить углы: – Ну, она просто… – Не защищай ее, – вмешался баба́. – Она ведет себя как сумасшедшая. У Лейлы сдавило сердце. Вот она, действительность, у нее прямо перед глазами, она все время чувствовала это, но убеждала себя, что все по-другому. Баба́ встал на сторону дяди, а не дочери. И так будет всегда, поняла она. Первое побуждение отца – помочь своему брату. Лейла прикусила нижнюю губу, которая потрескалась от этой привычки. И только позднее, намного позднее, она по-настоящему задумается об этом моменте – вроде бы краткий и незначительный, он предвещал все то, что ждало ее впереди. Ни разу в жизни она еще не чувствовала себя настолько одинокой, как теперь. С тех пор как баба́ перестал шить одежду для любителей западной культуры, денег стало мало. Прошлой зимой они смогли позволить себе отапливать лишь несколько комнат в большом доме, однако на кухне всегда было тепло. Круглый год они проводили в ней много времени: мама отсеивала рис, вымачивала фасоль и готовила на дровяной печи, а тетя постоянно присматривала за Тарканом, который, если оставался без присмотра, рвал одежду, больно падал, глотал разные предметы и часто давился. – Я хочу пояснить тебе, Лэйла, – сказал баба́ тем августом, когда девушка сидела со своими книгами за кухонным столом. – Когда мы умрем и останемся одни в своих могилах, нас посетят два ангела – синий и черный. Их зовут Мункар и Накир, Отрицаемый и Отрицатель. Они попросят нас процитировать суры Корана – от буквы до буквы. Если трижды не сумеешь – тебя ждет ад. Баба́ указал на чулан, будто бы ад находился там, между банками соленых огурцов, которые стояли на полках. Экзамены нервировали Лейлу. В школе она проваливала почти все. Слушая отца, она, вопреки собственной воле, задумывалась: как черный и синий ангелы станут проверять ее религиозные знания, когда придет время? Будет ли этот экзамен письменным или устным, в виде диалога или с выбором одного ответа из нескольких? Будут ли снижать баллы за неправильный ответ? Узнает она о результате сразу же или придется ждать подсчета баллов? И если так, как все будет происходить, будет ли высший орган – Верховный совет возмездия и вечных мук – что-то объявлять? – А как же люди в Канаде, Корее и во Франции? – спросила Лейла. – А что они? – Ну, понимаешь… они в основном не мусульмане. Что происходит с ними после смерти? Ангелы не могут попросить их произнести наши молитвы. – Почему не могут? – удивился баба́. – Всем задают одни и те же вопросы. – Но люди в других странах не могут процитировать Коран. – Совершенно верно. Тот, кто не верит в ислам, провалит экзамен ангелов. И сразу в ад. Именно поэтому мы должны нести слова Аллаха всем вокруг. Так мы спасем их души. Некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к шипению и треску горящих в печи дров, словно те говорили им о чем-то важном на своем языке. – Баба́… – Лейла села очень прямо. – Что в аду самое страшное? Она ожидала, что отец расскажет о ямах со скорпионами и змеями, или о кипящих водах, от которых пахнет серой, или о пронзительном холоде Замхарира. Он мог бы сказать, что самое страшное – когда тебя принуждают пить расплавленный свинец или питаться плодами дерева Заккум, чьи ветви вместо фруктов усеяны головами дьяволов. Однако после небольшой паузы баба́ произнес: – Голос Бога… Этот голос никогда не прекращает кричать, угрожать – звучит день за днем, день за днем. Он говорит грешникам, что у них был шанс, но они подвели Его и теперь должны заплатить за это. Мысли носились в голове у Лейлы, хотя она сама сидела неподвижно. – Бог не прощает? – Нет, – покачал головой баба́. – Даже если в один прекрасный день Он и решит простить, это случится лишь после того, как грешник перенесет свои самые страшные муки. Лейла посмотрела в окно. Небо приобретало мраморно-серый оттенок. К озеру до странности беззвучно летел одинокий гусь. – А если… – Лейла вдохнула полные легкие воздуха, а потом очень медленно выдохнула его. – Если получилось, что ты поступил неправильно и знаешь, что это так, но на самом деле вовсе не хотел так поступать? – Это не поможет. Все равно Бог накажет тебя, но, если это произошло всего один раз, Он проявит больше сострадания. Лейла ухватилась за свой заусенец, и у нее на большом пальце выступила бусинка крови. – А если больше чем один раз? Баба́ снова покачал головой, и его лоб сморщился. – Тогда вечное проклятие, пощады не будет. Из ада не выберешься. Наверное, я говорю слишком жестко, но однажды ты будешь мне благодарна. Я обязан научить тебя отличать хорошее от дурного. Тебе нужно усвоить все это, пока ты еще юная и безгрешная. Завтра может оказаться поздно. Что посеешь, то и пожнешь. Лейла закрыла глаза, а в груди у нее собиралась тяжесть. Она юная, но безгрешной себя не считала. Она сделала нечто дурное – и не один раз, и даже не два, а много раз. Дядя продолжал трогать ее. Каждый раз, когда их семьи собирались вместе, дядя находил возможность приблизиться к ней, а то, что случилось несколько месяцев назад, когда баба́ делали операцию по удалению камней из почек и маме пришлось пробыть с ним в больнице примерно неделю, было просто неприлично: даже при воспоминании об этом Лейле становилось дурно. Тетя с Тарканом были в ее комнате и ничего не слышали. Всю ту неделю дядя приходил к ней еженощно. После первого раза крови не было, но болело все время. Когда она попыталась отделаться от него, дядя напомнил ей, что именно она начала этот роман тогда, в отпуске, в доме с запахом разрезанного арбуза. Я тогда еще думал: она ведь невинная девочка, но, оказывается, умеет играть в игры с мужским разумом… Помнишь, как ты вела себя в автобусе в тот день, как хихикала каждый раз, чтобы привлечь мое внимание? Зачем ты надела те коротенькие шортики? Зачем позволила мне лечь в твою постель ночью? Ты могла бы прогнать меня, и я бы ушел, но ты не сделала этого. Ты могла бы спать в одной комнате с родителями, но не спала. Ты ждала меня каждую ночь. Ты когда-нибудь задумывалась почему? Что ж, я знаю. И ты знаешь. В ней была безнравственность, грязь. В этом Лейла не сомневалась. И эту грязь невозможно смыть, это ведь не линия на ладони. И вот теперь баба́ сказал ей, что Аллах, который все знает и все видит, не простит ее. Стыд и угрызения совести – тени-близнецы, которые преследовали ее, куда бы она ни пошла, – слишком долго пробыли с Лейлой. Но в этот раз она впервые пережила такой гнев, какого не испытывала еще ни разу. Разум весь горел, каждая мышца была напряжена пылающей яростью, сдерживать которую девушка не умела. Она не желала иметь ничего общего с Богом, который изобрел столько способов судить и наказывать людей, однако не сделал почти ничего, чтобы защитить их, когда они в том нуждаются. Она поднялась, и ее стул громко проскрипел ножками по плитке на полу. – Куда ты пошла? – Баба́ округлил глаза. – Мне нужно проверить, как там Таркан. – Мы еще не закончили. Мы занимаемся. – Да, но я не хочу больше заниматься, – пожала плечами Лейла. – Мне надоело. Баба́ вздрогнул: – Что ты сказала? – Сказала, что мне надоело. – Она тянула слова, словно жвачку. – Бог, Бог, Бог! Хватит с меня этой чуши! Подняв правую руку, баба́ бросился к ней. А потом так же внезапно, дрожа, отстранился, в его глазах отразилось разочарование. Его лицо сморщилось как-то по-новому, словно треснувшая маска из сухой глины. Он знал и она знала, что отец чуть было не ударил ее. Баба́ никогда не бил Лейлу. Ни разу до этого и ни разу после. Пусть у него были недостатки, однако он никогда не проявлял ни физическую агрессию, ни бесконтрольную ярость. И он всегда будет винить дочку за то, что она вызвала в нем этот импульс, разбудила нечто мрачное и несвойственное его характеру. Лейла тоже винила себя и продолжала делать это на протяжении долгих лет. Тогда она привыкла к этому – все, что она делала и думала, заканчивалось всепоглощающим чувством вины. Воспоминания об этом дне настолько глубоко засели в ее памяти, что даже теперь, спустя годы, в металлическом контейнере для мусора на окраине Стамбула, когда ее мозг постепенно прекращал работу, она все еще помнила запах горячей дровяной печи и глубокой, всепроникающей грусти. Семь минут Мозг Лейлы продолжал бороться: она вспомнила вкус земли – сухой, мучнистый, горький. В старом выпуске журнала «Хаят», который она украдкой взяла у Саботажа Синана, она увидела блондинку, обтянутую черным купальником, в черных туфлях на высоком каблуке; та радостно крутила пластиковое кольцо. Подпись под фотографией гласила: «В Денвере американская модель Фэй Шотт крутит хулахуп на своей тонкой талии». Картинка заинтересовала обоих детей, хотя и по разным причинам. Саботаж удивлялся, зачем нужно надевать туфли на каблуке и купальник, чтобы просто постоять на кусочке земли с зеленой травой. А Лейлу привлекало само кольцо. Ее сознание вернулось к той весне, когда ей было десять лет. Направляясь вместе с мамой на базар, она заметила нескольких мальчишек, гнавшихся за стариком. Поравнявшись с ним, парнишки с криками и со смехом мелом нарисовали вокруг старика какой-то круг. – Он езид, – пояснила мама, заметив удивление Лейлы. – Он не сможет сам выбраться оттуда. Кто-то должен стереть этот круг. – Ой, давай же поможем ему. Выражение маминого лица свидетельствовало скорее о недоумении, чем о раздражении. – Зачем? Езиды гадкие. – Откуда ты знаешь? – Откуда я знаю – что? – Что они гадкие? Мама потянула ее за руку: