— Мистер Уайльд… Её рука не могла замереть. Снова и снова кончик пальца неуклюже проходился по плечу Уайльда, проходился монотонно, размеренно и уныло, отчего к её глазам опять стал подступать белёсый туман сонливости. — Не спите! — снова потребовал из воды Уайльд. — Я… я не сплю! — тут же встрепенулась Мэри. — Я лишь на мгновение… — Не спите, — повторил Уайльд с серьёзной настойчивостью, — от этого зависит ваша жизнь, мисс Джеймс, я не шучу, я говорю серьёзно. Пожалуйста… не спите… — Я не сплю, я не сплю, мистер Уайльд, — согласно прошептала Мэри. Сковывающая тишина и тяжёлый, как чья-то когтистая лапа, страх обрушивался на них. Вода затихла: лишь изредка доносились, словно из-за глухой каменной стены, мученические вопли, пронзительные и скрежещущие, и затем опять всё замолкало. Мэри не могла и не желала больше шевелиться. Она лежала, как тюк с грязным бельём, на крышке своего сундука, и сундук под нею слабо вибрировал на воде, когда на него набегали крохотные волны. Уайльд держался за тяжёлую ручку, вытянув шею. Теперь его голова медленно клонилась набок. Взор его потускнел и затуманился, и Мэри не успела даже заметить, как он закрыл глаза. — Мистер Уайльд! — в ужасе шепнула Мэри и встряхнула его руку. — Мистер Уайльд! Уайльд не шевелился. — Пожалуйста, откройте глаза! Мистер Уайльд! — настойчиво требовала Мэри. — Мистер… Его веки дрогнули и приподнялись. В потускневших глазах опять загорелась жизнь. Первый обжигающий наплыв страха ещё не оставил Мэри: мелкие слабые волны порой пробегались по всему её телу, и тогда она вздрагивала — но не от холода, — а её сердце начинало выпевать тревожную трель. Она никак не могла остановиться: снова и снова она встряхивала руку Уайльда, глухо стучала белыми костяшками о крышку сундука. — Тише, мисс Джеймс! Тише! Мэри держала ладонь Уайльда в своей, сдавливала, как в капкане. Сундук под нею трясся и подпрыгивал на воде, круг мелких волн расходился от них, подрагивая. — Мисс Джеймс, — свободная рука Уайльда крепче уцепилась за шею Мэри. — Хватит! Мэри отчаянно втянула носом ледяной обжигающий воздух. Слёзы, катившиеся из глаз, больше не опаляли кожу, и она даже не чувствовала, что плачет. Уайльд рядом с ней уже не спал, он был жив, он смотрел на неё в упор и тихо, но чётко говорил: — Всё хорошо, мисс Джеймс. Всё хорошо. — Господи, вы так напугали меня, — голос Мэри прыгал и срывался. — Я… я… Глаза Уайльда всё ещё оставались туманными. Мэри сжала его ладонь в своих и шепнула — даже пискнула, скорее: — Мистер Уайльд! Он неохотно повёл плечами и шире раскрыл глаза. Жажды действия и жизни в них больше не было. В них ничего, кроме усталости и равнодушия, не осталось — он смотрел на Мэри так, словно они не виделись уже несколько десятков лет, и он без особенного интереса пытался припомнить, кто она. Его губы были совершенно белыми, они сжались в ниточку и не шевелились. — Мистер Уайльд, — просипела Мэри. Обеими руками она по-прежнему стискивала его безвольную ладонь. — Вы меня слышите? Мраморные губы разомкнулись. — Да, — тихо сказал Уайльд и сухо закашлялся. Слёзы по-прежнему текли у Мэри из глаз. Она, как безумная, прижимала к лицу руку Уайльда, оглаживала его безвольными, судорожно сжатыми пальцами свою заледеневшую щёку и твердила: — Смотрите на меня, пожалуйста, смотрите на меня! Не закрывайте глаза! — Я… я и не думаю их закрывать, мисс Джеймс, — отозвался Уайльд едва слышно, — спасибо… спасибо, что следите за мной. Мэри отчаянно затрясла головой. Холод уже совсем не чувствовался, как не чувствовалось и тело. Она висела на сундуке, точно сломанная игрушка, напротив неё в воде дрожал Уайльд, а позади них уже не кричали люди, только тускло светились чёрное небо и чёрная же вода. Вдалеке в такт волнам покачивались неуклюжие тела в огромных белых нагрудниках — отсюда они казались светляками, неосторожно прилетевшими на огонь. Мэри прошептала одними губами: — Скоро за нами вернутся… Глаза её смыкались. Она не могла больше держать веки открытыми, и мысли в голове у неё не могли шевелиться: внутри черепа расширялся горячий, страшный металлический обруч, и он отчаянно давил на виски — голова её была готова разлететься на кусочки. — Мисс Джеймс… — уловила она слабый шёпот Уайльда. — Да… — Не спите… Мэри усмехнулась и устроила руку Уайльда у себя под подбородком. — Я не сплю. Её веки сомкнулись. Так хорошо, тепло и радостно ей не было ещё никогда. Усталость накатила тяжёлой необоримой волной, и Мэри глубоко вздохнула. Теперь, в этой благословенной темноте, она могла дышать спокойно, и её сердце уже не колотилось, точно умирающее. — Вы спите, — слабо настаивал издалека Уайльд. — Вы легли на мою руку. — Разве вам неудобно? — прошептала Мэри лениво. — Вовсе нет, так теплее. — Тогда почему вы говорите, что я сплю? — она едва шевелила губами. Уайльд сурово отрезал: — Потому что у вас закрыты глаза. — А у вас? — спросила Мэри без особенного интереса, и Уайльд, помолчав, глухо ответил: — У меня тоже. Хотя бы говорите со мной, мисс Джеймс, чтобы я знал, что вы не спите. Вам нельзя сейчас спать! — И вам нельзя, — Мэри с радостью бы зевнула, но и на зевок у неё тоже не осталось сил. Мысли вязли, спутывались, и реальность уходила у неё из-под ног. Она не могла бы с уверенностью сказать, что по-прежнему висит на своём сундуке. Наверное, если бы она упала в воду, она этого даже не заметила бы. В теле её не осталось больше чувствительности, которая спасла бы от пугающего холода, её разум не желал больше сражаться с усталостью. Мэри висела на сундуке, как будто в невесомости, и она могла быть уверена лишь в одном своём ощущении — в том, что мистер Уайльд не отнимает руки. — Не спите, — пробормотала Мэри. Туман сгущался кругом неё, наползал на последний отчаянно трепещущий огонёк сознания. — Не спите, мистер Уайльд… Снова наступила тишина. Перед глазами у Мэри сплетались кроваво-красные и оранжевые круги. Вдалеке содрогнулся от жалобного стона равнодушный воздух. — Я не сплю, — неразборчиво проклацал из воды Уайльд. Они снова притихли. Величественное молчание ночи неспешно накатывало на них, как ночной прибой, отнимало бодрость и погружало в сон. Мэри неловко подтолкнула застывшую руку Уайльда скрюченными пальцами и устроила на ней голову, как на подушке. — Мистер Уайльд, — снова сказала она безразлично, — вы спите? Тревога даже краем крыла не коснулась её, хотя Уайльд слишком долго молчал, прежде чем ответить. — Нет, — наконец, сказал он. Его сиплый голос снизошёл до едва различимого шёпота. — Я вас люблю, — легко сообщила ему Мэри. — Удивительно? Уайльд снова долго молчал. Наконец, он пробормотал: — Я знал. Мэри опять притихла. Окоченевшая скрюченная рука Уайльда под её щекой не двигалась, и это было лучшим ответом, нежели самые пространные словоизлияния, нежели романтичные поступки и безумства, на которые способны только отчаянные юноши. — Мисс Джеймс, — скрипнули из воды, — вы спите? — Нет, — солгала Мэри. Перед глазами у неё крутилась бесконечная галерея из образов: люди, что были ей близки, люди, которые были ей дороги, люди, которых она боялась, люди, которые были ей безразличны, но неожиданно вспоминались сейчас, во всполохах света и искр. — А вы? — Я не сплю, — запнулся Уайльд. — Они вернутся за нами, мисс Джеймс. Они вернутся. — Да, — кивнула Мэри. — Они вернутся. Ночь глухо молчала над ними. Вода слабо журчала, когда лёгкий сонный ветерок тревожил её. В молчащих ледяных просторах Уайльд и Мэри держались друг за друга, и Мэри уже не могла сказать точно, спит она и видит сон, что бодрствует, или же бодрствует, стараясь не свалиться в сон. — Мистер Уайльд, — снова заговорила она, — вы спите? Вода и небо молчали. Молчал и Уайльд, чья окостеневшая рука покоилась у неё под щекой. Мэри удобнее устроила её, с трудом сдвинула отяжелевшую голову и тихо позвала опять: — Мистер Уайльд! — Д-да… — вдруг бормотнула вода. — Вы спите? — Нет, — на этот раз ответ прозвучал быстрее. — М-мисс Д-джеймс… — Да? — П-позвольте… для краткости… звать вас по имени. Если бы Уайльд сказал это хотя бы парой минут раньше, сердце Мэри вскипело бы от счастья. Но сейчас сердце её билось уже едва-едва, оно почти остыло, и Мэри сковывало потрясающее равнодушие. Кончики её задеревеневших пальцев даже не ощущали, что скользят по запястью Уайльда и забираются за его манжету — такой наглости она даже с отцом себе никогда не позволяла.